Почему норвежцы празднуют день 17 мая?
Если вы услышите о человеке, который, прогуливаясь, не заметил, как прошел поперек Норвегии, то не считайте его родственником барона Мюнхаузена.
Вы тоже смогли бы отправиться поутру от восточной границы и до обеда выйти к западному побережью.
Для этого надо только сначала проехать на север, в город Нарвик. Возле него Норвегия очень узка. Ее ширина не превышает шести километров. Даже на юге, где страна расширяется наподобие груши, поезд успевает пересечь ее за несколько часов.
Зато путешествие вдоль Норвегии — дело серьезное. Недаром ее называют «длинной страной». Она вытянулась с юга на север почти на тысячу восемьсот километров.
Но где же все-таки пересечь Норвегию поперек, чтобы увидеть как можно больше интересного?
От Осло прямо на запад — Телемарк. Эта провинция у норвежцев то же, что Даларна — у шведов. Раскрыв брошюру, на обложке которой лыжник мчался в вихрях снежной пыли, Марк размышлял вслух:
— Тут сказано, что Телемарк — излюбленная норвежцами часть страны. Вечнозеленые хвойные леса, холмы, горы. Путешественник посещает город. Шиен, родину Генрика Ибсена. Затем… Нет, ты послушай! «Старые обычаи, привычки, традиции, дикость — все сохранилось здесь… До настоящих времен случалось, что фермеры на праздниках выставляли старые изображения богов и с почтением протирали их жиром».
— Подожди, — прервал я. — Что там есть о сегодняшнем Теле-марке?
— О сегодняшнем? Сейчас. «Старые церкви и даже амбары так богато отделаны резьбой, что напоминают драгоценные коробки». Нет, это не то… Ага, вот! «Эта область древней культуры и искусства стала местом размещения большой современной промышленности. Здесь водопад Рьюкан заключен в гигантские трубопроводы и…»
— Значит, самого водопада уже нет?
— Слушай дальше. «Здесь построены громадные химические заводы. Они выпускают азотистые удобрения и «тяжелую воду», которая нужна при атомных реакциях»…
Затем Марк прочитал описание железной дороги, пересекающей страну от Осло до расположенного у берегов Атлантики города Бергена. Незабываемые впечатления: на протяжении 400 километров- почти 180 тоннелей, десятую часть пути пассажир проделывает под землей, ‘ а на станции, где дорога пересекает перевал, пассажиры могут в разгаре лета поиграть в снежки.
Обсудив разные варианты, мы в конце концов поехали не по железной, а по автомобильной дороге, и не точно поперек страны, а наискось, на северо-запад.
… Автобус дальней линии выходит на окраины Осло.
В нем расселись вперемежку норвежцы, шведы, русские, датчане. Перед дальней дорогой, по хорошему обычаю, спутников представили друг другу. Мы уже знаем, что с нами едут фабрикант, почтальон, агент страховой фирмы, два коммерсанта, работницы обувной фабрики.
Вливаемся в поток машин, убегающих из столицы на север, туда, где сейчас, в июле, — белые ночи и цветение поздней весны.
Возле Осло — самая большая в стране низменность. Сюда приносят воды несколько рек, здесь сходятся устья «Больших долин». Реки, которые пересекает дорога, спокойные, почти ленивые. Знакомая картина — множество плывущих бревен, трубы лесопильных заводов. Но хоть бы один пароход!
Пароходам негде разгуляться. Реки в Норвегии — коротышки. Самая большая из них, Гломма, немногим длиннее Москвы-реки. Но и по ней можно плавать только в самых низовьях, километров на сорок, а выше начинаются такие пороги, что с ними не сладит самый сильный пароход.
Дом в местечке Эйдсволл, где в 1814 году была принята первая норвежская конституция.
На всхолмленной равнине много ферм. Сейчас самый разгар сенокоса. Травы буйные, высокие, густые. Косилка, идущая за маленьким трактором, того и гляди, запутается, застрянет в них.
Сено норвежцы сушат, как у нас белье. Женщины граблями сгребают скошенную траву и развешивают на заборчиках из жердей. Ветер и солнце принимаются за нее, она быстро сохнет, сохраняя аромат.
Среди скошенных полей в стороне от дороги стоит деревянный двухэтажный дом. Он дорог каждому норвежцу. Это национальная святыня.
Рассказывая о Швеции, я упоминал, что во время войны с Наполеоном шведы выступили против французов. Датские же войска поддерживали Наполеона. Норвегия в те годы зависела от Дании/ После войны союзники решили наказать датчан, передав норвежцев под власть шведов.
При этом норвежцев не спросили, хотят ли они, чтобы ими управлял шведский король. Но они сказали свое слово.
Вот в этот двухэтажный дом помещичьей усадьбы местечка Эйдс-волл съехались из разных концов страны представители чиновников, зажиточных крестьян, торговцев. Они расселись на скамьях в небольшом зале. В широкое окно заглядывали майские деревья.
Сто двенадцать норвежцев, собравшихся в Эйдсволле, единодушно объявили Норвегию независимым государством. Тут же 17 мая 1814 года своими подписями они скрепили новую конституцию.
По тем временам эта конституция была самой демократической в Европе. Она без особых изменений сохранилась до наших дней и считается теперь самой старой из европейских конституций.
Шведской знати, разумеется, не понравились события в Эйдсволле. Войска перешли границу. Армия шведов почти вдвое превосходила норвежскую. Норвежцы с боями отходили в глубь страны. Стало ясно, что шведы добьются своего силой. Норвегия вынуждена была уступить и признать шведского короля. Это объединение под властью шведов — его назвали унией — почти сто лет связывало страну.
Норвежский народ всегда помнил об Эйдсволле. День 17 мая, когда была принята конституция, каждый год торжественно празднуется во всех городах и селах страны: по улицам идут процессии школьников, всюду вывешиваются флаги, играют оркестры.
Последние годы из Эйдсволла отправляются в Осло колонны борцов за мир. Это происходит ранней весной, в дни, когда празднуется пасха. С плакатами и знаменами молодые норвежцы, к которым присоединяются приехавшие для участия в демонстрации шведы и датчане, идут пешком в столицу.
Норвежский образ жизни
Дорога выходит на берег озера Мьёса. Это самое большое озеро в стране. Узкое и длинное, оно похоже на фиорд.
Перед отъездом шофер вручил каждому пассажиру небольшую книжечку с изображением оранжевой певчей птахи на синей обложке. Из раскрытого птичьего клюва вылетали скрипичный ключ и нотные знаки. Я рассеянно полистал книжечку и засунул ее в карман. Шведы же и датчане, напротив, принялись внимательно изучать ее. Наконец пожилой норвежец пересел поближе к шоферу, взял в руки автобусный микрофон, откашлялся и предложил спеть песню номер десять. Чтобы не было путаницы, он показал страницу.
Шведы, датчане и норвежцы, языки которых достаточно схожи для того, чтобы понимать друг друга и петь общие песни, развернули синие книжечки и запели с большим энтузиазмом. Это была песня на слова знаменитого норвежского поэта Хенрика Вергеланна, воспевающая долины и горы Норвегии.
На песню надо было ответить песней. Мы тревожно зашептались:
— «Москву майскую» г А может, лучше «Широка страна моя родная»? А то вот еще: «Закувала та сива зозуля»… Нет, спутаемся мы с этой зозулей.
В конце концов, Марк срывающимся голосом затянул «Из-за острова на стрежень». Степан Разин не подвел нас. Мы были награждены вежливыми аплодисментами.
Еще несколько десятков километров вдоль вытянувшегося по долине озера — и автобус в Лиллехаммере. О занятии жителей этого города шофер кратко сказал:
— Туризм.
Это означало, что большинство горожан работают в гостиницах, пансионах, музеях, туристских конторах.
В Норвегию приезжает множество иностранцев. Летом толпа в городах, лежащих на бойких дорогах, так разбавлена туристами, что не поймешь, кого же здесь больше — гостей или хозяев. Населяют страну меньше четырех миллионов жителей, а приезжают к ним в гости около четырех миллионов туристов!
Маленький Лиллехаммер считают чем-то вроде столицы знаменитой долины Гудбрансдален. Возле города в озеро Мьёса впадает река Логен. Мы начинаем подъем по долине вдоль нее.
Вода в Логене прозрачно-зеленоватая. Такой цвет бывает у ледяных глыб. Река то бурлит на камнях, стиснутая скалами, то вдруг прикидывается тихоней и разливается широким плесом, похожим на задумчивое озеро.
А дальше — снова стремнина, и сквозь ольховые заросли белеет пена на гребнях волн. Логен скатывается вниз по крутому каменистому ложу и шумит неумолчно и дерзко.
Вдоль обочин дороги розоватыми разливами цветет иван-чай. Поляны повыше белы от ромашек. Темные ели покрывают склоны над долиной. Гудбрансдален похожа, пожалуй, на горные долины возле Байкала. Там тоже скалы, еловая тайга, горные реки с плотинами сгрудившихся бревен.
Сколько людей идут и едут по дороге, по склонам долины, дыша горным воздухом и наслаждаясь цветением северной природы!
Июль — пора отпусков, когда чуть ли не вся Норвегия отправляется путешествовать.
Перед отъездом из Осло я пытался дозвониться нескольким людям, с которыми хотел встретиться. Но телефоны либо не отвечали вовсе, либо я слышал: «Господин такой-то уехал в отпуск».
Может быть, вон тот пожилой человек, который развернул газету и с трубкой в зубах сидит возле раскладного столика на придорожной полянке, и есть господин такой-то, который был мне нужен? Или, может, он — в той цепочке людей, которые карабкаются по крутой тропинке? Но не менее вероятно найти его и среди рыболовов, забрасывающих удочки в омуты Логена.
Двое юношей остановились у дороги. За плечами у одного рюкзак, у другого — свернутая палатка. Поднятый палец означает то же, что у нас поднятая рука. Юноши садятся в любую попутную машину. Куда приедут, там и хорошо. Поставят палатку, разведут. . Я хотел было сказать «разведут костер», но в Норвегии чаще пользуются примусом. Это безопаснее в смысле лесных пожаров, да и с топливом для костра на горных лугах не богато.
Шведы и норвежцы увлекаются ориентерингом. Этот вид спорта знаком уже ребятам-первоклассникам, но его не бросают и пенсионеры.
Надев башмаки, подбитые гвоздями, просторную куртку и приладив рюкзак, в котором нет ничего лишнего, любитель ориентеринга отправляется в путь. Он запасся самой подробной картой местности, выбирает какой-нибудь пункт на карте и идет к нему по компасу напрямик через леса, горы, бурлящие потоки.
Это спорт выносливых и находчивых людей, любящих и знающих природу. Тут нужны крепкие ноги, зоркий глаз, умение ориентироваться в глухой чаще и в закрытой горами долине. Внезапно хлынувший дождь, разлив горной речки, осыпь глубокого ущелья — ничто не должно помешать туристу пройти туда, куда он наметил.
Малыши учатся ориентерингу в роищице за городом, а то и на лужайке парка. Закаленные спортсмены соревнуются иногда по три дня подряд, проходя за это время без дорог многие десятки километров. Победа не всегда достается самым сильным и выносливым. Иногда ее завоевывают наиболее находчивые, скорые на верные решения, отлично ориентирующиеся по карте. В условия соревнований обязательно включаются либо поиски обозначенных на карте нескольких контрольных пунктов, либо, наоборот, точное нанесение на карту пунктов, которые встречаются на пути спортсмена.
Я часто слышал фразу: «Спорт — это норвежский образ жизни». В ней нет пустого бахвальства.
В особом почете у норвежцев лыжи.
О лыжах упоминается в самых древних сагах. Изображения лыжников встречаются среди рисунков, высеченных на скалах в незапамятные времена — десять, двенадцать тысяч лет назад!
Римляне знали на севере «чудовищ с одной ногой, на которой они бегают по снегу с невероятной скоростью». Эту легенду породил древний лапландский способ лыжного бега: отталкиваясь ногой, к которой была привязана очень короткая лыжа, лапландец скользил на широкой и длинной лыже, прикрепленной к другой ноге.
В средние века церковь предала проклятью колдовские «деревянные подошвы». Однако позднее иностранные послы видели, например, на Руси уже настоящих лыжников. Одно из первых их описаний оставил голландец, и, естественно, он окрестил лыжи «снежными коньками».
Норвежцы стали пользоваться лыжами раньше других народов Европы. Именно в Норвегии состоялись первые в мире соревнования лыжников. Это было два столетия назад. Но особенное увлечение лыжами началось в стране после того, как Фритьоф Нансен пересек ледники Гренландии.
Однако и тогда еще бегали не так, как сегодня: например, лыжники пользовались обычно не двумя палками, а одной.
Норвежцы начинают ходить на лыжах с трех лет. Говорят, что они сначала учатся ходить по снегу, а потом по полу. Малыш, который впервые садится за букварь, может самостоятельно, без провожатых, по глубокому снегу пробежать с хутора до сельской школы.
В первое воскресенье марта страна отмечает День Холменколлена.
Холменколлен — местность возле Осло. Там построен трамплин, который долго был самым большим в мире. Я видел его только летом. В темном озере у подножия трамплина купались подростки. К зиме озеро выкачивают, опасаясь, что лед не выдержит лыжника.
В День Холменколлена сюда съезжаются лыжники многих стран. Под звуки труб герольдов, при огромном стечении народа начинаются состязания. Спортсмены прыгают с трамплина и соревнуются в беге на разные дистанции.
Лучшие места для зрителей — под самым трамплином. Там ресторан. Лыжники летают над головами господ, уплетающих бифштексы.
Не всем удается прыгнуть далеко и ловко, но приз получить хочется каждому. Один из неудачливых прыгунов, упав и перекувырнувшись, все-таки потребовал, чтобы ему присудили какое-либо почетное место. Главный судья сделал удивленное лицо:
— Как, разве вы прыгали?
Прыгун с достоинством показал на свой облепленный снегом костюм:
— Конечно. Вы же видите.
— Простите, но когда вы кувыркались, я думал, что вас просто выбросили вон из ресторана, — невозмутимо ответил судья.
Об удачах и неудачах спортсменов в Норвегии рассказывается множество забавных историй. Это одна из любимых тем. Тут юмор норвежца неистощим. Пока мы ехали по Гудбрансдалену, было рассказано не меньше десятка случаев вроде истории с прыгуном.
В детстве, когда я увлекался коньками, мировые рекорды скоростного бега принадлежали скандинаву Оскару Матиссену.
— Он покончил жизнь самоубийством, — коротко ответил на мой вопрос о судьбе чемпиона один из спутников.
— Самоубийство? Но что за причина?
Собеседник удивленно посмотрел на меня. Я повторил вопрос. Тогда он мягко сказал, что это — не дорожный разговор. Вокруг чудесная природа, все отлично настроены, зачем же вспоминать о неприятном?
Я нарушил неписаное правило. Среди отдыхающих или путешествующих скандинавов считается неприличным говорить о том, что может испортить настроение, — например, о смерти, о болезнях, о повышении цен. Отдых так отдых! И ни один скандинав не затеет за обеденным столом долгий и нудный разговор о том, что его мучает изжога и что господин Иверсен так же вот сидел в хорошей компании, ел рыбу, нечаянно проглотил кость, а потом его три часа оперировали в «скорой помощи»…
На закате один склон долины Гудбрансдален, по которой мы ехали весь день, становится холодновато-черным, другой весь искрится слюдяными блестками. Это солнце прощается с хуторами, крытыми тонкими пластинками сланца. Догорающий закат заставляет их светиться, и тогда-то все полускрытые в зелени крыши, от берегов Логена до поднебесных вершин, становятся видимыми. Хутора повыше — остатки старых дворянских усадеб, напоминавших крепости: для них выбирались самые неприступные места.
— Профиль Бьёрнсона!
На скалистой вершине четко обрисовывается знакомый профиль человека с орлиным носом, высоким лбом и откинутыми назад пышными волосами.
Бьёрнстьерне Бьёрнсон, большой норвежский писатель, любил эту долину и поселился на солнечном пригорке неподалеку от Лиллехам-мера. «Некоронованный король Норвегии» своими стихами и пьесами стремился поднять народ на борьбу за независимость Норвегии, за разрыв унии со Швецией.
Песня Бьёрнсона «Да, мы любим эту страну» стала национальным гимном.
Бьёрнсон писал пьесы о вольнолюбивых крестьянах, умевших постоять за свободу, о финансистах, готовых обмануть народ, чтобы выманить у него деньги, о продажных редакторах буржуазных газет. Он был жизнерадостным, веселым человеком, любил друзей, шумные сборища, страстные споры.
Долго еще на лимонно-желтом фоне заката рисовался гордый профиль. Казалось, поэт смотрит, как зажигаются огоньки в сумраке долины, которую он так любил при жизни.
На ночлег мы остановились в гостинице, одиноко стоящей посреди леса. За долгий теплый день в воздухе настоялся густой аромат хвои. Под окнами шептала что-то свое маленькая горная речка.
Меня потянуло в лес. Мы пошли по тропинке вдоль речки, вьющейся в зарослях черемухи.
— Благодать! — сказал Марк.
Бац! Мой друг звонко ударил себя по лбу. В тот же миг я нанес себе удар по шее. Комары! И как больно кусают, проклятые!
Фотолюбителям в Норвегии не приходится долго искать живописные местадля съемки.
— Ты как сибиряк можешь сравнить таежного гнуса со здешним, а я зря кормить заграничных комаров не намерен! — И мой друг поспешил к гостинице.
Утром следующего дня автобус пополз вверх по крутому подъему. На вершинах белели снега. В этих горных краях лето еще не наступило, сюда только недавно добралась весна. В палисадниках возле хуторов цвела сирень. Дурманяще пахло рябиновым цветом. Нигде не встречал я такой пахучей, пышной рябины!
Выше, выше. Исчезли ласковые шелковистые поляны. В горах человек с давних пор воюет с природой, добывая хлеб тяжелым трудом. Все чаще встречаются хуторки с темными, старыми, некрашеными домами. Возле них такие же темные сараи и риги. Ели обступили дорогу. Холодные ручейки текут меж пней.
С землей в горах туго. Если хочешь развести огород, таскай землю мешками от реки, насыпай ее на камень, удобряй, да смотри, чтобы твои труды не пропали даром: прорвется с гор поток и смоет все дочиста.
Вот наконец и озеро на водоразделе. Оно питает водой Логен, который тут совсем узок и слаб. На запад, к Атлантике, из этого же озера убегает река Раума.
У водораздела кончается Гудбрансдален. По другую его сторону — Румсдаль. Эти две долины как бы прорезают наискось значительную часть страны, от моря до моря.
Мы — на границе, разделяющей Восточную и Западную Норвегию.
Дует резкий горный ветер. Холодно. Ползет туман, кружатся в воздухе снежинки. Неужели утром мы любовались бледно-лиловым цветением сирени?
У дороги — каменная глыба. Это памятник. На нем имена жителей ближней деревни, погибших в боях с фашистами. Камни перевала обагрены кровью патриотов.
Слишком много водопадов
Логен был дик и норовист, но и Раума, вдоль которой мы начинаем спуск к океану, не уступает ему: летит с порога на порог, грохочет водопадами.
Сосед объясняет мне, что Раума — типичная норвежская река. Знаю ли я, что в Норвегии построены гидростанции мощностью свыше десяти миллионов киловатт?
Они дают энергию для электрохимических и электрометаллургических предприятий. Во многих горных долинах можно увидеть теперь заводы, построенные рядом с гидростанциями.
— Но почему мы не видим зданий самих гидростанций? — спрашиваю я.
— Потому, что многие из них находятся в толще гор, в глубоких подземных галереях.
На каждого норвежца, добавляет мой спутник, производится больше электроэнергии, чем на жителя любого другого государства, хотя угля и нефти для электростанций в стране нет, топливо надо привозить по морю.
— Вот наш уголь, — показывает он за окно.
В облаках водяной пыли в долину летят водопады. Бутылочное стекло струй проглядывает сквозь завесу пены.
Автобус зигзагами спускается вниз. Только что этот водопад был виден далеко под нами — и вот его брызги уже летят в окна автобуса.
— Остановитесь! Остановитесь! — стонут пассажиры. — Ах, как чудесно!
Шофер уговаривает нас:
— Господа, дальше будет красивее.
Мы не верим, требуем остановки. То и дело щелкают затворы фотоаппаратов. Один Марк проявляет мудрую сдержанность.
— Детский сад, — бормочет он.
Через десять минут автобус останавливается возле мостика из гранита, переброшенного над бешеным потоком. От мелькания струй кружится голова.
Порыв ветра бросает в нас облака водяной пыли. У двоих фотолюбителей уже кончилась пленка, нерасчетливо израсходованная на первые водопады.
Едем дальше. Вода то льется по бурым кручам сотнями серебряных нитей — совсем как расплавленное серебро, — то срывается с утесов в бездну. В одном месте поток перехвачен для турбин гидростанции и пущен по трубам. В другом над взбесившейся водой раскачивается висячий мостик с продырявленными боковыми сетками.
Гору справа окутало облако, и теперь кажется, что водопады льются прямо из него.
Шофер злорадствует:
— Вельманофосс — справа! Харпефосс — слева!
У нас болят шеи, мы «объелись» водопадами. А шофер неумолим. Только и слышно: «фосс», «фосс». Эта приставка означает водопад, точно так же как приставка «даль» и «дален» означает долину, а приставка «хорн» употребляется для обозначения острых, как рог, горных вершин. Они поднимаются над долиной. Это Румсдальские Альпы, и над их зубчатыми вершинами упираются в облака два рога Румсдаль-хорна.
— Водопад справа! А теперь и справа, и слева…
Мы тупо смотрим перед собой. Лишь Марк деловито, не спеша, тщательно выбирая точку съемки, время от времени спускает затвор «Зоркого».
В этой долине поразительное разнообразие водопадов, водопадищ и водопадиков. Похожих почти нет. Иной дробится на отдельные струи, обгоняющие друг друга. В другом вода, при падении раздробившись на камнях в мельчайшую пыль, кажется, потеряла вес и парит в воздухе. Снег, лежащий кое-где на камнях, не отличишь от пены.
Возгласы восторга постепенно утихают.
— А? Что? Опять водопад? Да, красота… Так вот, если вы помните, по дороге к Лиллехаммеру мы видели башню…
Гора вся в водопадных прожилках. Кажется, отполируй ее — и получится облицовочный мрамор или гранит. Странно, что над этими холодными камнями, над бушующей водой скользят ласточки: право, тут место для орлов!
Проходит час, полтора. Ветер уже теплый и влажный. Это дышит Атлантический океан. Далеко впереди в щели между скалами блеснул фиорд.
Но мы не спускаемся к океану.
Наш маршрут — кольцевой. Нам предстоит знакомство с центром горного мира страны.
Двенадцать больших пальцев
Автобус въезжает в облако.
За окнами — серые хляби. Кусочек мокрой и скользкой дороги растворяется в них, исчезая сразу за колесами. Где-то совсем близко ревет невидимый водопад.
Шведка, сидящая сзади меня, смеясь, протягивает белый листок картона. Это визитная карточка агента шведской страховой фирмы в Стокгольме. «Если вы хотите застраховать жизнь, наша фирма всегда к вашим услугам»…
В ту же минуту шофер тормозит так резко, что белая плюшевая обезьянка, подвешенная возле него на резинке, с размаху ударяется о ветровое стекло. На нас уставились желтые глаза фар. Встречная машина, взвизгнув тормозами, останавливается всего метрах в двух от нашей.
— Наверняка англичанин! — восклицает Ивар Андерсен, который сегодня сидит рядом со мной: при дальнем путешествии пассажиры ежедневно пересаживаются, чтобы каждый посидел и на лучшем, и на худшем месте.
Ивар угадал: англичанин, да еще с выводком ребят, набитым в маленькую машину. В Англии — левостороннее движение, в Норвегии, как и у нас, — правостороннее. Приехав на своих машинах в Норвегию, английские туристы весьма способствуют росту дорожных происшествий.
Наш шофер высовывается из автобуса. Он не бранится, не кричит, а лишь молча поднимает руку. Англичанин, виновато улыбаясь, рывками пятится до того места, где можно разъехаться. Ивар фыркает:
— У этого господина двенадцать больших пальцев.
Так в Норвегии говорят о тех, у кого неловкие, неумелые руки: одними большими пальцами, сколько бы их ни было, много не наработаешь.
Ивар Андерсен, с которым мы познакомились на первой остановке, а на третьей стали друзьями, — почтальон из пригорода Осло. Пальцы у него в черных трещинах. Он и маляр, и плотник, и садовник; это обилие специальностей всегда избавляло его от безработицы. Для норвежца Ивар очень подвижен и общителен. Он расспрашивает нас, рассказывает о себе.
Русские, наверное, любят равнины? О, русские степи — как море! А норвежцы любят горы. Он, Ивар, думает, что когда мы, русские, побольше поездим по горам Норвегии, то тоже полюбим их.
… Мы всё ползем и ползем по крутейшей дороге.
— Сейчас увидим сверху все королевство! Как с неба, — шутит Ивар.
Если бы вы могли услышать, как грохочет этот водопад!
Автобус, ревя мотором так, что звенит в ушах, поднимается по знаменитой «дороге троллей». Она зигзагами обвивает гору. Нам надо подняться еще на 800 метров.
Я думал, что уже досыта «наводопадился». Но тот гигант, который загремел вдруг рядом с нами, заставил понять, что настоящего водопада до сих пор мы еще не видели. Он бросался в бездну примерно с высоты шпиля Московского университета.
В туманном полумраке чернел каменный мост. Его окутало водяной пылью. Выскочив из машины, мы вымокли в одно мгновение. Водопад неистово ревел рядом, не давая перекинуться словом.
За мостом пошло еще хуже, чем до него. Машина то и дело поворачивала чуть ли не под прямым углом по словно намыленной дороге. Я выглянул в такой момент из окна, и холодок пробежал по спине: под задком кузова клубились туманы, прикрывая пропасть, и тень какой-то большой птицы скользила во мгле.
Когда машина вползла наконец на вершину горы, мы, не сговариваясь, встали с мест и долго аплодировали шоферу. Он устало улыбался, вытирая платком пот.
На вершине не то в клубах тумана, не то в гуще спустившегося облака гомонили ребята. Они строились в шеренгу перед длинноногим парнем, плечи которого оттягивал огромный рюкзак.
— Пионеры, — машинально сказал я.
— Скауты, — поправил Марк.
Вы, конечно, знаете, что скауты — члены детской организации в некоторых буржуазных странах. У них другие задачи, чем у пионеров. Но в скаутских отрядах ребят также приучают к выносливости, к дисциплине. Они не похожи на маменькиных сынков. Эти ребята, например, поднялись на вершину пешком. Они промокли и продрогли в коротеньких штанишках, но держались молодцами. Было сразу видно, что народ это закаленный, привычный к дальним походам.
Есть ли вокруг вершины другие высокие горы, не знаю: плотный туман позволял видеть всего за несколько шагов. Я пошел по не крутому склону. Камень под ногами был похож на застывшую лаву.
В ложбинах журчали под пористым снегом невидимые ручьи. Сливаясь вместе, они устремлялись к обрывам, чтобы броситься оттуда грохочущими водопадами.
Вот оно, «потоков рожденье»!
Фьелли и Видды
Горы и плоскогорья занимают больше двух третей Норвегии. На западе они круто обрываются к Атлантическому океану, а на востоке полого спускаются в Швецию. Норвежские горы не похожи на цепи хребтов Кавказа или Урала. Их массивы обычно отделены друг от друга.
Главные плоскогорья Норвегии простираются на высоте 700–900 метров. Если на карте названия содержат приставку «видда», то это значит, что речь идет о плоскогорьях. А приставка «фьелль» означает горы.
Жителю русской равнины норвежские плоскогорья не покажутся плоскими. Мы поднялись на одно из них. Справа от дороги темнеет ущелье. Через серебряный поток переброшен мостик, и красная автомашина, перебегающая по нему, напоминает божью коровку.
Само плоскогорье волнистое, всхолмленное. На нем хорошо поработал великий ледник. Вершины холмов сглажены. Расселины и низины полны принесенных ледником обломков, валунов, мелких камней, щебня, глины, песка. Да и озера, поблескивающие во впадинах, ведут родословную от времен великого оледенения.
Но что это за ровная, прямая насыпь тянется меж холмов? Заброшенная дорога? Ивар отрицательно качает головой.
— Козья спина! Козья спина! — смеется он.
Что за чепуха! Какая еще спина?
Марк вмешивается в разговор. После обстоятельного расспроса выясняется, что такие насыпи тоже остались после ледников. Почему норвежцы называют их «козьими спинами», Ивар не смог объяснить; в научных книгах они именуются «озами».
Пожалуй, плоскогорья — самые унылые места в Норвегии. Все тут голо, неприютно. В тени каменных глыб лежит сероватый тающий снег. Жесткая осока по болотам, хилый можжевельник, мхи, травы цвета позеленевших бронзовых памятников — все это напоминает тундру. Редкие хижины служат приютом для лыжников, которые приезжают сюда на несколько дней в марте, чтобы загореть в лучах весеннего солнца и добегать по крепкому насту.
В подтверждение той истины, что плоскогорья в Норвегии сильно изрезаны долинами, машина спускается по крутой дороге в одну из них.
И какая перемена! Там, наверху, только недавно лопнули почки на карликовых березах, а в долине уже наливаются яблоки. Еще не просох как следует пиджак, отсыревший в туманах плоскогорья, а мы въезжаем в поселок Люм, где в год выпадает немногим больше осадков, чем в сухих степях Заволжья.
Впрочем, на этот раз и в Люме пасмурно. В дорожную пыль падают редкие капли. Сторож старинной церкви, где висят хоругви с молитвами о воде, находит объяснение неожиданному дождю:
— Сегодня прошло несколько автобусов с бергенцами. Ну, они и привезли немного своего дождя: в Бергене льет днем и ночью.
Рядом с церковью — школа с зелеными партами и такими же досками, со школьными столярными мастерскими в полуподвале: норвежские ребята, как и шведские, изучают ремесла, а девочки — домоводство.
Школьники, конечно, были распущены на каникулы. Но с одним мы все же поговорили. Пер, веснушчатый и не по годам серьезный паренек, сказал, что его отец работает на хуторе в горах. Сюда, в Люм, Пер приехал на велосипеде за покупками.
Наш новый знакомый окончил пять классов. Пойдет ли он в реальное училище или в гимназию? Это еще неизвестно. Почему же? Пер удивлен. Разве господа не знают, как трудно учиться тем, кто живет не в городе? Фермы далеко друг от друга и от школы. Правда, есть «бродячие школы». Учитель сам приезжает в горы и там собирает на какой-нибудь ферме несколько ребят. Поучит их немного, потом едет дальше. Но и в обычных сельских школах не то, что в городских: иногда ребятам некогда учиться.
— Как это некогда?
— А кто же будет помогать в поле?
Оказывается, учение в некоторых отдаленных сельских школах начинается лишь после того, как крестьяне управятся с осенними работами. Весной, когда надо сеять, занятия кончаются раньше, чем в городе. Иногда в пору горячих сельских работ занимаются через день, чтобы оставалось время для помощи отцу или матери.
На сэтере
В прошлом веке, пока в стране было мало фабрик, Норвегию называли «крестьянским государством» или «государством свободных крестьян». Норвежские земледельцы никогда не знали крепостного права. Они не кланялись до земли дворянам-помещикам. Более ста сорока лет назад норвежский парламент запретил давать титулы графов и баронов, которые во многих капиталистических странах сохраняются до сих пор.
Жилось норвежским крестьянам трудно. У большинства были крохотные наделы неудобной, каменистой земли: ведь даже и сегодня пашня занимает меньше трех процентов территории страны. Хлеба часто вымерзали во время «железных ночей» — так крестьяне прозвали ночные заморозки. К весне даже мыши покидали опустевшие амбары. Дорога за океан в поисках работы и хлеба норвежцу была знакома не хуже, чем шведу.
Теперь Норвегия — индустриально-аграрная страна с развитой промышленностью. С каждым годом уменьшается часть ее населения, занятая на полях и лесосеках.
Крупные, отлично механизированные фермы встречаются лишь в немногочисленных низменностях. Большинство же крестьян хозяйствует на хуторах, разводя скот и засевая крохотные клочки земли.
В долине у крестьянина старинный бревенчатый дом, кладбище, где под сенью берез лежат предки, школа, где учатся его дети. В долине- церковь, возле которой под пиликание скрипки, украшенной резной головой дракона, танцевал он в молодости со своей будущей женой бурный спрингданс и сильными руками поднимал ее в танце высоко над толпой.
А в горах у крестьянина — сэтер, летнее пастбище для коров, коз и овец.
…Мы пошли по тропинке туда, куда указывала стрелка возле придорожного помоста, заставленного начищенными молочными бидонами. Отсюда привезенное с сэтера молоко забирает машина кооперативного молочного завода. В почтовый ящик на столбе шофер бросает свежие газеты.
Тропинка привела к домику с хлевом. Около него месили грязь овцы. Пожилая женщина в вельветовых брюках, заправленных в резиновые сапоги, вопросительно смотрела на нас.
— Сигне арбейдет! — приветствовал ее Марк.
Это норвежское выражение похоже на «бог в помощь», которым раньше, в старой России, ободряли занятого тяжелой работой крестьянина.
Женщина ответила по-английски, что она — только гостья на сэтере, приехала сюда на лето помогать брату, фермеру. Госпожа Брокк учит ребят в одной из школ Осло.
Из хлева вышла девушка с ведром дымящегося парного молока.
— Сигне арбейдет! — повторил Марк.
Девушка улыбнулась и поклонилась в ответ. Звали ее Анной. Она нанялась на сэтер доить коров и пасти овец. Ей помогают младший братишка Ярле и сестренка Авд. Осенью скот снова спустится в долину, и тогда Анна вернется домой.
— Скучно вам здесь? — спросил Марк.
Анну удивил вопрос моего друга. Да ей за день присесть некогда, не то что скучать: то коров надо доить, то хлев чистить, то сено косить. А пока его косишь, налазаешься по горам не хуже альпинистов. Вон на соседнем сэтере траву спускают с гор в мешках на веревке.
Тут вспомнилось мне раздолье заливных лугов под Рязанью, где человека еле видно в густой, душистой траве. И мы еще жалуемся: луга, мол, кочковаты, тракторная косилка не идет!
— А все же у вас тут пустынно как-то, — продолжал свое Марк.
— Пустынно? — горячо возразила девушка. — Да здесь просто чудесно!
И она обвела рукой вокруг: разве можно не любить эту заросшую вереском коричневато-серую землю, где текут ледяные ручьи, а горные озера отражают светлое небо?
Ржаные пресные лепешки с холодным молоком, думалось мне, наверное, кажутся Анне после дневной маеты самым вкусным блюдом на свете, и тонкое надоедливое пение комаров не мешает спать. Но заснешь ли, когда вечерняя заря сходится с утренней и колдовское очарование белых северных ночей тревожит душу! В такие ночи девушки соседних сэтеров собираются вместе. К ним приходят парни из долины. Разве крутая горная тропка — препятствие для любящего сердца и молодых ног? И на каменистой неровной площадке танцуют до первого солнечного луча.
Маленькие братишка и сестренка Анны, помогая старшим, многому научились на сэтере. Они умеют, например, варить из козьего молока сладковатый коричневый сыр «иетуст». А это совсем не легко: надо густую выпаренную массу долго бить дубинкой в деревянном корыте.
— Быть фермером выгоднее, чем учительницей, — смеясь, сказала на прощание госпожа Брокк. — Продукты поднимаются в цене куда быстрее, чем наше жалованье.
Спускаясь по тропинке, мы долго видели белые платки, порхающие возле темной хижины.
— А все же не позавидуешь здешним хуторянам, — вздохнул Марк. — Я где-то читал, что в Норвегии без надобности никто не переступит порога соседа. Очень уж маленькими мирками они живут по своим фермам и сэтерам, верно?
Дорога, которую можно купить и продать
Все дальше и дальше проникаем мы в глубь горного мира.
Трехэтажная деревянная гостиница стоит у горного озера. Оно покрыто ноздреватым синим льдом. Лишь возле берегов темнеют закраины. Льет дождь; пожирая снега и питая водопады. Хилая травка подле дома напоминает о горной весне, b гостинице — стиль добротной старины. Деревянная мебель чуть пахнет плесенью. На кроватях пуховые перины, вместо умывальников — кувшины и тяжелые фаянсовые миски. Под кроватью вижу некую ночную посуду, которой у нас пользуются дети дошкольного возраста.
В медных подсвечниках потрескивают свечи, коридор освещен керосиновыми лампами: в гостинице нет электричества. У окон второго и третьего этажа на железных крюках висят мотки крепкой длинной веревки. Если вспыхнет пожар — спускайся в окно по веревке: деревянный дом может сгореть быстрее, чем ты найдешь выход.
Дождь лил всю ночь. Утром было 5 градусов тепла. Нам предстоял подъем на знаменитую Дальсниббу.
У въезда на дорогу стояла хижина. Оттуда вышел человек в форменной фуражке. Он внимательно осмотрел автобус, приветливо помахал рукой и скрылся в дверях.
Дорога вошла в снежный коридор. Пассажиры хватали пригоршни мокрого снега прямо из окон. По бокам поднимались длинные железные трубы. Весной лишь по их верхушкам, чуть торчащим над снежной поверхностью, можно найти дорогу, чтобы расчистить ее.
Что такое Дальснибба?
Над головокружительной бездной висел белый деревянный помост. Казалось, что он вот-вот сорвется в пропасть. Внизу, в просветах мутного тумана, угадывалось зеленовато-бурое дно долины, испятнанное снегом. Так выглядит весной тундра, когда летишь над ней на самолете.
Мы постояли над бездной, пока не закоченели, потом поиграли в снежки, поругали дурную погоду, помешавшую нам хорошенько рассмотреть то, что должно было открыться внизу, и поехали обратно.
Когда машина поравнялась с придорожной хижиной, оттуда вышел уже знакомый нам вежливый дядька в фуражке с ярко начищенной медной кокардой. Он опять приветливо помахал рукой и поднялся в автобус. Я думал, что он поздравит нас с благополучным окончанием рейса на Дальсниббу и посоветует шоферу быть осторожнее при спуске. Но дядька пересчитал нас и вытащил из кармана желтую квитанционную книжку.
Оказалось, что дорога на Дальсниббу частная и за проезд по ней надо платить с каждой машины и отдельно с каждого человека. В средние века подобным сбором феодалы облагали купцов, проезжающих через их владения.
Это была первая частная дорога, по которой я проехал в Норвегии. Таких дорог в стране не очень мало. Их можно покупать и продавать. Захотел владелец закрыть проезд — возьмет и поставит шлагбаум.
Озерко или часть реки тоже могут оказаться в частном владении. За то, чтобы посидеть с удочкой на бережку, надо заплатить хозяину.
Как-то мы попросили сделать короткий привал в приглянувшейся нам местности. Но шофер сказал, что леса вокруг дороги — частные. Мы медленно поехали дальше, однако поблизости так и не нашлось местечка, где можно было бы поставить машину и посидеть на траве без предварительных переговоров с землевладельцами.
И теперь, увидев по дороге от Дальснибба пасущихся неподалеку северных оленей, я на всякий случай робко спрашиваю шофера:
— А этих оленей снять можно? Они чьи?
Оказывается, можно. И бесплатно. Я крадусь с фотоаппаратом, спотыкаясь на скользких камнях. Олени настораживаются, а затем убегают вниз по склону.
Еще несколько десятков километров — и мы достигнем Ютунхейма, «жилища гигантов», самого высокого плоскогорья страны.
Последние березовые рощи остаются внизу. Потом исчезают и отдельные деревца. Впрочем, нет, не исчезают. Карликовое растеньице, высотой с куст полыни, — это тоже береза. Я видел такие березы и ивы в таймырской тундре и вот снова встретил их в чужой стране.
Еще сто, еще двести метров подъема… Вокруг только травы да мох. Пахнет талым снегом. Каменные колоссы вздымаются к небу. Груды валунов нагромождены возле голубых ледников. Горизонт изрезан горными пиками. И над всем этим горным миром поднимаются Гальхёппигген и Глиттертинн — норвежские Казбек и Эльбрус. Их вершины только немногим не достигают двух с половиной километров. Когда великий ледник давил Скандинавию, шлифуя скалы и сглаживая податливые горы, оба гиганта незыблемо поднимались над ледяным миром.
На горном озере за гостиницей — лед. А снимок сделан в июле…
Прекрасен Ютунхейм! Как будто и нет ничего, кроме камня, воды, снега и льда. Краски — блеклые, серовато-зеленые. Но как вольно дышится на этих высотах! Недаром сюда собираются альпинисты и любители природы, чтобы здесь, на орлиной высоте, испытать крепость воли и мускулов, побродить по оленьим тропам, обжечь лицо горным солнцем.
Раньше, когда у крестьянина в долине под Ютунхеймом подрастал старший сын, отец предлагал ему выбор: либо встать к плугу, чтобы потом унаследовать ферму, либо сдружиться с ружьем, чтобы охотиться в горах. И старший сын почти всегда поднимался из долин к манящим ледникам.
«Вчера вечером вернулся с Ютунхейма как новый и лучший человек».
«… В снегу и во льду, прекрасная погода, великолепие красок, светлые лунные ночи высоко в горах. Подобного я никогда не переживал даже во сне».
Так писал великий норвежский композитор Эдвард Григ. Он много путешествовал по стране, но, кажется, больше всего любил Ютунхейм.
Уже на склоне лет, тяжело больной, он захотел снова подняться в мир синих глетчеров. Дорога была тяжелой, повозка, на которой ехали Григ и его жена, провалилась в яму. «Дождь лил на нас, но мы пели веселые песни и были счастливы, как дети…» — вспоминал он потом.
Словоохотливые медведи
Линия маршрута нашей поездки поперек страны оказалась ужасно путаной. Она перечеркивала несколько плоскогорий, местами поворачивала назад под острым углом, дважды выписывала замысловатые петли.
Нас обдували ветры многих перевалов. Мы видели по крайней мере сотню озер и несчетное число водопадов. Наш путь извивался по долинам. В центре страны, неподалеку от Ютунхейма, мы неожиданно пересекли ветвь Согне-фиорда — так далеко протянулась в пределы горного мира голубая рука океана.
Но не пора ли кончать главу о горах и долинах Норвегии? Нам предстоит еще знакомство с западным побережьем и севером «длинной страны», не похожим на ее восток и центр. Задержимся на плоскогорьях еще немного ради знакомства с Пекки и Лиссой и разговора на озере Ванг, а потом без промедления пустимся дальше.
По дороге к этому горному озеру скатываемся из горной мшистой тундры в яблоневые сады долины. Едем мимо древней деревянной церкви, поставленной восемь веков назад и готовой, на радость туристам, простоять еще долгие годы — так крепко ее построили и надежно просмолили. Едем вдоль склонов, где крестьяне окучивают картофель, пятясь в гору — иначе осыпается земля вдоль косогоров, — где сено возят на легких санках, потому что любая повозка тут перевернется. Едем над веселой речкой, где устроены платные мостки для рыболовов. Едем вдоль старой дороги, проглядывающей кое-где сквозь поросль кустарника насыпями и каменными устоями разрушенных мостов.
Ивар, сложив руки рупором, выразительно трубит: по этой древней дороге ездили из Восточной Норвегии в Западную короли, рыцари, носились гонцы, основатели славной профессии почтальонов, к которой имеет честь принадлежать Ивар. Еще не доезжая до постоялого двора, гонец трубил в рог, вот так, — Ивар оглашает трубным звуком автобус, — чтобы ему поскорее приготовили смену лошадей.
Тем временем в придорожной зелени замелькали одинаковые плакаты- два медведя и подпись: «Пекка и Лисса». Реклама порошка, предохраняющего меха от моли? Приглашение посетить зоопарк? Но в Норвегии закон запрещает держать диких зверей в неволе и особенно получать деньги за их показ.
Ага, вот и разгадка! Пекка и Лисса — два раскормленных бурых медведя. Они разгуливают за большой бетонной оградой, над которой со стороны дороги натянута мелкая, как сито, металлическая сетка. У сетки — толпа зрителей.
— Зачем это? — спрашивает Марк, внимательно ощупывая сетку. — Ведь медведь разорвет ее одним ударом лапы.
Древняя церковь в Боргунде напоминает деревянные церкви нашего Севера.
— Да, — соглашается один из зрителей. — Но зато вы не можете просунуть сквозь нее фотоаппарат, чтобы сфотографировать медведей. Вам придется купить их фото вон в том киоске.
У киоска огромный щит с надписью на нескольких языках. «Нас зовут Пекка и Лисса, — прочел я, — мы родились в Финляндии». До чего же толковые медведи — собственнолапно написали автобиографию!
«Мы приехали в Норвегию семи месяцев от роду. Нас выпустили в лес, но мы переплыли через озеро Миклеваттен и с радостью зашли в первый попавшийся двор».
Далее словоохотливые медведи рассказывали, как после разных приключений они попали сюда, в этот бетонный загон.
«Здесь нам хорошо, — лицемерно уверяли Пекка и Лисса. — Но как долго это продлится?»
Чтобы читающий плакат не ломал зря голову над смыслом-последней фразы, в которой медведи почему-то выражали неуверенность в будущем, рядом крупными буквами было написано: «Купите один медвежий значок за две кроны. Это наш единственный доход!»
Но не покривили ли медведи душой? Возле их жилища бойко торгует магазинчик, на котором написано, что Пекка и Лисса любят яблоки, апельсины, кексы и шоколад. Соседний киоск прямо-таки завален медвежьими сувенирами: открытками, вымпелами, фарфоровыми тарелками, вышивками по шелку. И всюду — Пекка и Лисса. Их изображение красуется даже на игрушечном ночном горшочке.
Но чьи же все-таки Пекка и Лисса? Кто их благодетель и кормилец? Оказывается, господин Нюстюен, которому принадлежит и земля, огороженная бетоном, и ближайшее озеро, и магазинчики.
Нарушает господин Нюстюен закон? Что вы! Звери не в клетке, а на свободе; бетонную же ограду каждый волен поставить на своей земле там, где ему заблагорассудится.
Требует господин Нюстюен деньги с тех, кто смотрит на его медведей? Нет, боже сохрани! Это частное дело самих Пекка и Лисса — обращаться к господам туристам с просьбой о двух кронах…
Разговор со сказочным концом
Ванг лежит в горной котловине. Воды озера спокойны, холодны, прозрачны. Лодки возле пристани приглашают поразмять мускулы. Тропки, уходящие в горы, сулят восхитительные прогулки.
Хозяйка гостиницы «Ванг» заверила нас, что завтра будет хорошая погода. Ивар Андерсен фыркнул и тут же рассказал о владельце заезжего двора, которому удивительно помогало эхо. Если постояльцы, глядя на хмурый закат, собирались уезжать, то хозяин приглашал их на крыльцо и, сложив руки трубой, вопрошал:
— Будет завтра хорошая по-го-да?
И «эхо» отвечало весьма членораздельно:
Горное озеро Ванг
— Хорошая по-го-да-а-а…
Как-то гость, довольный предсказанием, крикнул:
— Спасибо! Хочешь рюмочку?
— Да! — радостно и громко ответило «эхо».
…Хозяйка сдержала обещание — погода на другой день в самом деле была как по заказу.
Досыта нагулявшись в горах и накатавшись на лодках, мы собрались вечером в зале гостиницы. Задымили трубки, появился кофе, потом бутылка зёленоватого старого ликера. Лица раскраснелись, обычная сдержанность исчезла.
— Скажите, что вы думаете о Норвегии? Вы, конечно, представляли ее совсем другой, верно? — сцросил, подмигивая мне, датчанин, о котором мы знали, что он — владелец маленькой фабрики с двенадцатью рабочими.
— Почему? — удивился я. — У нас довольно много книг о Норвегии.
— Нет-нет, я не о том! Ну, вот вы, наверное, думали увидеть тут всюду жирных ужасных капиталистов, которые только и делают, что душат несчастных рабочих…
Ах, вот он о чем! Другие наши спутники внимательно прислушивались к разговору.
— А разве в Норвегии уже нет капиталистов?
— Это нельзя отрицать, — серьезно ответил датчанин. — Но они хотят счастья и процветания рабочим…
— Тогда почему же рабочие бастуют? — вмешался Марк. — Я читал о забастовке строителей. Потом бастовали рабочие целлюлозно-бумажных заводов. А полицейские? Ведь даже полицейские забастовали в Осло, требуя прибавки. Правда, им пригрозили, что лишат их формы и навсегда запретят служить в полиции, и они быстро сдались. Потом бастовали штурманы. Потом…
— Человек никогда не бывает доволен тем, что имеет, — прервал его со вздохом датчанин.
Марк заметил, что акционерные компании норвежских и иностранных капиталистов, напротив, могут всем быть довольны — они выплачивают владельцам акций большие деньги из своих огромных прибылей.
— Но не будете же вы отрицать, что и рабочие тоже стали жить лучше! — несколько нервно перебил датчанин.
Тут разговор стал общим. Все подтвердили, что норвежские рабочие живут сейчас действительно лучше, чем лет тридцать или сорок назад, когда в Норвегии была слаба промышленность и ее считали бедной страной. Но верно и то, что цены на продукты не уменьшаются, а растут. Повысилась плата за телефон, за проезд в метро, поднялся в цене бензин. А разве налоги уменьшаются? Или плата за квартиру?
— Господа! Вы знаете, почему все дорожает? Маленьким странам тяжело тратить много денег на оборону, — вздохнул датчанин. — Но нам приходится это делать.
Ну, началось! Сейчас наш собеседник заведет речь про хорошее НАТО и неизвестную плохую страну, которая угрожает бедной Норвегии и Дании. Это был бы еще один вариант сказки про белого бычка, и мы перевели разговор на другое. Вот допустим, как живет наш друг Ивар, и, если это не секрет, на что тратит деньги?
— Налог — семнадцать процентов, — говорит Ивар. — За квартиру не плачу — домик строил сам, вот этими руками. Сам взрывал камень, делал двери, окна — всё. Правда, это далеко за городом.
— Ну, а как у соседей?
— По-разному.
Начинаются сравнения. У квалифицированных рабочих заработки довольно высоки, но и налог выше, уже до тридцати процентов. И не все сами умеют строить дома, приходится дорого платить за квартиру.
Пенсии? Надо сначала дожить до семидесяти лет. Выплачивается пенсия отчасти из тех денег, которые сам же трудящийся вносил в ту пору, пока работал.
А как при безработице? Последние годы безработных было не так много. Но вообще-то оставшемуся за воротами завода плоховато. Небольшое пособие выдается только первые три месяца безработицы.
Разговор затянулся надолго.
Мы даже поспорили, без особой, впрочем, горячности, потому что спорить, собственно, было не о чем.
Люди живут, работают. В одних семьях сводят концы с концами да еще понемногу откладывают в банке кроны на «черный день». В других- залезают в долги. Одним посчастливилось получить квартиру в новом доме, другие годами терпеливо ждут очереди. И, ^хотя наш спутник-датчанин уверял, будто норвежские капиталисты только и знают, что пекутся о рабочих, эти «неблагодарные» рабочие бастуют, заявляя о своих правах и требуя улучшения своей доли.
Ивар же, наслушавшись датчанина, вдруг как будто ни к селу ни к городу стал рассказывать норвежскую сказку.
— У одного короля была дочь, которую никто не мог переврать. Какую бы чушь при ней ни рассказывали, она кивает головой:
«Да, да, так бывает», — и тотчас принимается плести еще большую небылицу.
И вот король объявил… гм! Ну, мы бы теперь сказали — конкурс вралей. Пусть, мол, кто-нибудь придумает такую невероятную штуку, чтобы королевская дочка сказала: «Этого не может быть!»
Многие лгуны пробовали и отступали. Однажды пришел к королевской дочери крестьянский парень. Стал он ей рассказывать про скотный двор, где с одного конца не видно другого.
«Бывает, бывает, твоя правда! — кричит та. — У нас вон скотный двор такой, что, пока корова с теленком из одного конца в другой идет, теленок вырасти успевает».
Много небылиц перебрал парень, да все попусту. Совсем уже бедняга выдохся, пот рукавом обтирает.
«Слушай, — говорит он под конец, — как-то раз иду я по полю, вдруг слышу — в мышиной норе кто-то кричит. Ну, остановился, смотрю. Это, оказывается, моя мать туда провалилась, а твой отец въехал в нору верхом на коне, подал ей руку и старается вытащить. А она…»
«Не может быть! — закричала королевская дочь и даже ногами затопала. — Так не бывает, не бывает! Станет мой отец мужичке помогать из беды выпутываться! Не может быть, не может быть!»
Рассказав это, Ивар подмигнул нам с Марком, взял под руку жену и заторопился к двери:
– Спать, спать! Хорошей ночи!