Эту долину я пересек по всей ее ширине, идя от Сан-Фелипе, и на меня произвело отрадное впечатление се интенсивное хозяйственное использование. Это богатейшая часть Оланчо. На хороших наносных почвах большие площади здесь заняты под кукурузой, рисом и платано (мучнистыми бананами), просом, сезамом и юкой (сладкий картофель, называемый также маниока или тапиока)[21]. Кроме того, здесь выращивают помидоры, тыквы и дыни, чеснок и красный перец, сахарный тростник, бананы и винную пальму. К тому же повсюду много скота, вследствие чего поля и огороды нуждаются в ограждении. В часто расположенных деревнях не было недостатка в домашней птице и свиньях. Последние отсутствовали только на улицах самой Хутикальпы: согласно «постановлению об охране общественного здоровья», которое было издано и здесь, владелец каждой свиньи, самостоятельно разгуливающей по городу, подвергался штрафу в размере одной лемпиры.
Однако я бы не сказал, чтобы это суровое предписание, нередко, впрочем, нарушаемое своенравными хрюшками, стало залогом идеальной чистоты. Контраст между гордо фланирующими толпами жителей в воскресном наряде и немощеными, усеянными отбросами улицами был бесподобным. Отовсюду доносились запахи помойки, и, если бы отцы города спросили моего мнения, я бы им определенно посоветовал, вместо того чтобы усиленно снабжать население бесплатной радиошумихой, лучше позаботиться о мощении улиц и о канализации. Ибо как только наступали сумерки и маленькая местная электростанция начинала давать ток, на всех углах оживали громкоговорители. Они полностью заглушали торопливый дребезжащий звон церковных колоколов и в ужасающем диссонансе смешивались с хоралами, которые вскоре начинали доноситься из церкви. Увлеченные музыкой гуляющие густо толпились под самыми рупорами, хотя звуки раздавались с такой силой, что нормальное человеческое ухо воспринимало лишь сплошной грохот. Однако на расстоянии, дававшем возможность хоть как-то различать мелодию и ритм, для здешних слушателей музыка, по-видимому, теряла всякую прелесть.
Испробовав во всех трех салонах на площади ассортимент мороженого и прохладительных напитков, я предпочел вернуться в свой пансион, расположенный вдали от источников шума. На мое счастье, в этом заведении не было ни громкоговорителя, ни музыкального автомата.
Я зашел в пустую еще столовую и сел за один из покрытых клеенкой столиков, чтобы сделать записи в дневнике. Но едва я оперся рукой о стол, он так перекосился на своих нетвердых ножках, что я отказался от своего намерения и решил заняться изучением окружающей обстановки. Уже одно ознакомление с убранством стен было достаточно поучительным. Я увидел несколько поблекших, изведенных тараканами и «защищенных» изодранным в лохмотья целлофаном картин и отметил непременное присутствие призывов к продлению срока правления нынешнего президента. Но в основном стены, как обычно, были украшены рекламными календарями и плакатами. Очаровательная, нарядная маленькая девочка с белым лицом, воплощение невинности, стояла на коленях с молитвенно простертыми кверху руками, и подпись приоткрывала завесу над содержанием ее молитвы: «Благодаренье богу, моя мама дает мне… — следует название медикамента — …чтобы у меня не болел живот». Столичный универмаг «Эль мундо элеганте» («Элегантный мир») избрал в качестве фона для своей рекламы картинку, изображающую Христа в отроческом возрасте, пасущего на лугу овечек. Подпись гласила, что сей универмаг «пользуется предпочтением столичного общества».
Разумеется, и посредники между царством небесным и землею не были забыты кудесниками рекламы. Монашки в роскошном наряде, целомудренно потупившие очи, а в общем довольно пикантной наружности, и благочестивые монахи с поучительно поднятыми нерпами наперебой расхваливали всевозможные товары. На одном плакате был изображен мужчина в черном, наглухо застегнутом священническом облачении. Это был не кто иной, как герой освободительной борьбы Франсиско Морасан, и табачная фирма его устами обращалась к национальным чувствам курильщиков и к их «здоровому вкусу», призывая покупать только ее изделия и ничьи другие. Лихая девица в морской шапочке набекрень — каких, наверное, в стране и видать не видали — на тюбике зубной пасты «Колимос» рассекала океанские волны. Другая в модной эскимосской куртке, вязаных рукавицах и на лыжах — бог знает как истолковывал житель гондурасской глуши назначение всех этих вещей! — агитировала за рефрескос (прохладительные напитки) марки «Кист». Красовалось еще немало модных дам и изящных джентльменов, но все они были светлоглазы, с европейскими чертами лица, вне всякой схожести с центральноамериканцами. «Неужели сочинители рекламы не могли найти в своей стране образцов красоты и привлекательности для своих плакатов? — подумалось мне. — Неужели их фантазия была настолько бедна, что не подсказала им ни одного национального костюма и они довольствовались заимствованиями у эскимосов, древних римлян и голливудских кинозвезд?»
Наконец послышалось приглашение на ужин. Понемногу сходились постояльцы, пожевывая свои зубочистки. Было слышно, как толстая хозяйка на кухне отчитывала прислугу. Хозяин собственной персоной вышел в нижней рубашке к общему умывальнику, чтобы совершить обряд вечернего бритья. Его дети бегали между столиками с зубными щетками во рту и на папины замечания отвечали дерзостями. Но тут подали ужин, и он примирил меня со всеми гримасами местного быта, которые мне сегодня бросились в глаза. Угощали свежей рыбой из Рио-Гуаяпе, зажаренной на свином жире, с рисом и черными бобами, а затем сваренной в густом сиропе тыквой с молоком и наконец кофе с бисквитом.
Все же на следующий день я сменил квартиру. Но по из-за вонючей помойки и крыс, которые шуровали там всю ночь напролет, и не из-за пучеглазой ящерицы с локоть длиной, которая ловила насекомых на стропилах крыши над самой моей постелью. Просто в понедельник вернулась с воскресной прогулки донья Гильерима Бу Кастельон, весьма образованная дама, к которой у меня была рекомендация, владелица магазина на самом оживленном углу центральной площади. В Тегуке я познакомился с ее мужем, который занимался там экспортными операциями. Он-то и снабдил меня письмом к своей — в данном случае отнюдь не злостно покинутой — супруге. Предъявив письмо, я услышал обычную здесь формулу приглашения: «Рассматривайте этот дом как ваш собственный!» Спустя четверть часа я уже расставлял свою походную кровать и свои ящики в одной из комнат дома Кастельонов, отделанных красивым местным кедровым деревом, чистых и обильно уставленных мебелью.
Этот дом, построенный владетельным испанцем колониальной эпохи, представлял собой образец староиберийского жилого сооружения. Он непосредственно примыкал к продолговатому зданию магазина. При нем находилась небольшая фабрика по производству льда, ветчины и мясных консервов, которая до войны принадлежала одному немцу, но затем была реквизирована. Это было единственное во всем Оланчо промышленное предприятие, заслуживающее такого названия. Между тем одни только стада крупного рогатого скота, имеющиеся в этом обширном департаменте, могли бы легко обеспечить сырьем по крайней мере десяток таких предприятий. Ибо Оланчо даже в богатом скотом Гондурасе выделяется своим ярко выраженным скотоводческим уклоном. Если в среднем по стране на каждых двух жителей приходится одна голова крупного рогатого скота, то для Оланчо этот показатель должен быть удвоен, если не учетверен.
Несколько лет назад до Хутикальпы была проведена шоссейная дорога из Теаусигальпы (204 километра), получившая, несмотря на все свои недостатки, пышное наименование Карретера Оланчана. При благоприятных условиях становится проезжим продолжение этой дороги длиной 50 километров на северо-восток, до административного центра Катакамас. Таким образом, и здесь созданы все предпосылки для экономического подъема. Сеньор Бу Кастельон первым проявил инициативу. Судя по его недвижимому имуществу, можно было заключить, что дела у него шли неплохо.
У Хутикальпы, как и у некоторых других населенных пунктов Оланчо, есть свой аэродром, расположенный неподалеку от города, — участок расчищенной саванны, на котором траве не давали разрастаться при помощи специального стада коров. Здесь несколько раз в неделю приземляются и взлетают небольшие самолетики компании «ТАКА» (Транспортес Аэреос Сентро Американос) и впоследствии ликвидированной «САГСА» (Сервисьо Аэрео Гондуреньо, С. А.), перевозящие пассажиров и грузы. Ни в тех, ни в других никогда не было недостатка. Однако массовым видом транспорта, каким бывают наземные виды, они ни в какой степени быть не могли. Во многих странах воздушный транспорт идет впереди железнодорожного или автомобильного, или того и другого, чтобы наладить хоть какое-нибудь сообщение между населенными пунктами. Гондурас испытывает в этом особую надобность, ибо тут есть лишь две магистрали, пересекающие страну: отрезок панамериканской автострады, Карретеры Интернасьональ, которая на крайнем юге ведет от западной до восточной границы, и единственная дорога от океана до океана, которая служит и для сообщения между нагорьем и побережьями. Все остальные карретеры, на некоторых картах уже прочерченные толстыми красными линиями, все еще находятся в проекте или в лучшем случае готовы лишь на отдельных участках.
К их числу принадлежит и упомянутая Карретера Оланчана. Еще со времени окончания войны запланировано доведение ее через Катакамас на север до портового города Трухильо на карибском побережье. Каждое новое правительство широковещательно обязуется достроить ее, но дальше разговоров дело не идет. Во время моего пребывания в стране даже на готовом 250-километровом участке Тегусигальпа — Катакамас не были построены мосты, и автомашинам, как на многих других центральноамериканских дорогах, приходилось переезжать реки по дну, а при высокой воде поворачивать обратно.
В такой же зависимости от половодий находятся и пса остальные средства сообщения. Ибо даже в тех немногих местах, где дежурят перевозчики со своими пирогами, при высоком уровне воды переправляться опасно, и в разгар дождливого сезона все движение по дорогам замирает. Мы с Альбино должны были радоваться, что нам с нашим мулом кое-как удалось переправиться через Халан и Гуаяпе. А вообще на этот случай лучше было бы иметь сильную верховую лошадь. Я знал наперед, что и при дальнейшем продвижении переправы через реки всякий раз будут представлять наибольшие т