рудности. И все же я сознательно не избрал для своего предприятия более удобное в этом отношении и менее опасное сухое время года. Ибо в сухой сезон ландшафт представляется безжизненным, выжженным, бескрасочным, воздух полон пыли и дымки от пожарищ. Становится нелегко найти пастбища и водопои для вьючных животных, да и сам путник страдает от жажды и лишь изредка находит место для купания. А селения, встречающиеся на пути, часто оказываются пустыми, потому что жители ушли вместе со скотом в более влажные места.
Расставшись с Хутикальпой, с гостеприимным кровом доньи Гильеримы, мы вскоре вновь пересекли Гуаяпе, ибо я хотел попасть в Катакамас кружным путем, вдоль восточного нагорья, а не по новому шоссе, которое более или менее точно следовало направлению Камино Реаль. На эту уже знакомую старую дорогу мне снова предстояло выйти у моего следующего остановочного пункта. Альбино еще в день нашего пребывания в Хутикальпу вышел вместе с мулом в обратный путь на Данли, только более коротким маршрутом. Он заработал достаточно, чтобы теперь несколько дней не выходить из кабака и позабыть все невзгоды, перенесенные в моей компании. Кроме того, его собственная маленькая мильпа, кукурузное поле, требовала присутствия хозяина, так как настало время прополки. Мильпа для центральноамериканца — воплощение всей его хозяйской гордости, всей привязанности к родной земле и тоски по насиженному гнезду.
Пока что моим помощником стал молодой добродушный парень со своей «бестией» (собирательное название для всех вьючных животных). Его имя было Карлос Верде, а я стал звать его на немецкий лад Карлом Зеленым. Непьющий, чисто одетый, в модных полусапожках, он коренным образом отличался от Альбино. Однако никакая сила не могла заставить его идти со мной дальше Катакамаса. Причина отказа огорошила меня: он заявил, что дальше на моем пути наверняка не встретится ни одного населенного пункта, где есть ракола. Провести вечер и даже целые педели без музыкального автомата? Нет, такая безрадостная жизнь ему не подходит. Замечу кстати, что в дальнейшем мне не раз приходилось получать отказы по таким же мотивам. Тот, кто вырос в шуме развлекательной музыки, уже не выносит тишины и одиночества.
Зато я вовсю наслаждался ими. Я шел своим путем, как мне нравилось, и никто мне не препятствовал. В сущности, никого не интересовало, куда и зачем я иду, и не было никого, кто мог бы дать мне совет. Правда, губернатор Оланчо с чисто испанской любезностью пообещал мне всевозможное содействие, но оно так и осталось на словах. Нечто подобное я уже испытал в Данли. Даже элементарные справки о дороге можно было получить лишь в пределах непосредственной видимости. А что дальше — quien sabe? — кто знает? Я сам разрабатывал свой маршрут и неуклонно выдерживал его. Все препятствия, которые мне предвещали, оказывались преодолимыми, хотя зачастую и не без труда.
Итак, я снова пересек Гуаяпе, к счастью, и на этот раз без особых трудностей, и достиг небольшого административного центра Сан-Франсиско-де-Бесерра. Здесь на террасе муниципалитета мое внимание привлекло множество отслуживших свой срок эмалированных ночных горшков, выставленных рядами, теперь уже в качестве горшков цветочных. Затем, после двух дней напряженного марша по холмистому предгорью, я оказался в населенном районе Сан-Педро, состоящем из нескольких десятков широко разбросанных ранчо в окружении обширнейших пастбищных угодий. Это богатейший скотоводческий район страны. Наряду с асендадо, владеющими собственной землей, здесь немало арендаторов на свободной, так называемой государственной земле. Они платят лишь небольшую ренту, ибо государство заинтересовано в поселенцах, обживающих незанятые пространства. Здесь, на богатых землях плоской долины и ее окраин, осело много предприимчивых скотоводов.
Однако их скот, бродящий вокруг в полудиком состоянии, сгубил большую часть леса в округе. Еще издали район Сан-Педро резко выделяется среди окружающих лесов и саванн голым, изжелта-зеленым пятном. Уровень грунтовых вод значительно понизился. В качестве водопоев нередко служат небольшие лужи и канавы, заполненные не столько водой, сколько коровьей мочой. Даже снабжение населения питьевой водой затруднено, тем более, что здесь, в узкой долине, выпадает значительно меньше осадков, чем в задерживающих дождевые облака горах. Из всякой реки, протекающей поблизости, воду берут не задумываясь, даже если река одновременно служит водопоем для скота. Впрочем, и в самой Хутикальпе маленькой водокачки хватало на снабжение лишь части города. Остальное население пользовалось водой из протекающей вдоль окраины реки Хутикальпа. Воду возили в бочках волы, вьючные ослы и носили женщины. В сухое время года скот уходит на поиски корма во влажные нагорья и именно там в немалом числе попадает в лапы «льва» и «тигра», как здесь называют пуму, или серебряного льва, и ягуара, крупнейших расхитителей скота в Центральной Америке. Они способны уносить даже взрослых животных. В безлюдной местности нередко наталкиваешься на коровьи скелеты или наполовину съеденные туши, вокруг которых дерутся стаи вечно голодных коршунов-стервятников (сопилотес). Правда, разводимая здесь так называемая вест-индская порода скота, или криольо, с величественными широко расходящимися рогами, мельче, чем наша среднеевропейская. Это красиво, почти изящно сложенные животные, они бывают всякой масти, только пестрой почти никогда. Встретишь стадо в окотале, сосновом лесу, и поневоле вспоминаются подобные картины в Верхнем Гарце или в других горах на родине…
В Сан-Педро мне пришлось на закате искать ночлега в ближайшем ранчо, так как до школы было еще далеко. Здесь я оказался в обществе мужчин с туго набитыми патронташами, огромными револьверами, ножами неимоверной длины в кожаных ножнах с бахромой и в тяжелых сапогах со шпорами — такими американских скотоводов рисуют на картинках.
Нам предстояло еще раз форсировать Гуаяпе. Однако на безлесной равнине, изборожденной бесчисленными коровьими тропами, мы потеряли путь к броду. Травяные просторы сменились однообразным спутанным кустарником мимозы, колючий кустарник и вьюнки затрудняли дальнейшее продвижение. Вдалеке мы заметили одинокий дом и направились к нему, чтобы расспросить о дороге. Нам охотно дали объяснения две красивые молодые девушки в красных платьицах, голубых резиновых фартучках и изящных туфельках. Они назвались владелицами хутора. Нет, мужчин здесь нет — они еще не замужем. «Росо а росо!» — смеялись девушки, — торопиться некуда! Их золотые сережки соперничали в блеске с золотыми коронками на зубах. Отвечая на наши вопросы, они стояли у зеркала возле открытой двери и занимались косметикой… Эта страна полна контрастов! В следующем доме люди наверняка опять будут утопать в грязи. Вероятно, эти красотки владели немалыми стадами, а может быть, получали проценты с хорошо помещенного унаследованного капитала — здесь было все возможно.
Неподалеку от Катакамаса, в одном новом поселении, основанном на средства «Банка экономического развития», я встретился с доном Хосе Антонио Мехия. Это был крепко сложенный молодой крестьянин с честным прямым взглядом, один из тех целеустремленных и неиспорченных людей, каких хотелось бы побольше видеть в этой стране. У него был сильный угольночерный мул. Он выразил готовность идти со мной до самой Москитии, хотя и в его представлении она была опасной, дикой страной, где обитают разбойные сальвахес (дикари). На заработанные деньги он собирался купить корову, «а там дело пойдет в гору, — росо а росо!» Хосе понравился мне, это был как раз тот человек, которого я искал.
Перед отправкой в путь я произвел ревизию дополнительным припасам, которые я приобрел на предстоящий длинный переход к побережью, памятуя, что теперь мы целыми неделями не будем встречать рыночных центров, какие попадались до сих пор. Это были пять розовых пакетиков жевательной резины, по две штуки в каждом, всего на пятьдесят пфеннигов, для повышения настроения в случаях особой усталости. Как я ни напрягал свои мыслительные способности, никаких других необходимых закупок мне в голову не пришло. Забегая вперед, могу сказать, что один из этих пакетиков, последний железный резерв, не раз подмоченный и снова высушенный, я так и принес обратно, потому что всякий раз, когда приходилось туго, я решал приберечь его для еще более тяжелого случая.
Затем я пошел к парикмахеру постричься. Он лежал в гамаке в своем глинобитном доме, надвинув на лоб большое сомбреро. Здесь не принято ходить с открытой головой. Проснувшись поутру, каждый первым делом тянулся за сомбреро, даже раньше, чем за сигаретой, и до самого отхода ко сну шляпа оставалась на голове. На столике, покрытом непромокаемой скатертью новейшего образца, лежали инструменты, на облупившейся глиняной стене висело маленькое зеркало в хромированной рамке. Я взобрался на высокий деревянный трон. Местный Фигаро старался вовсю, и я не сомневался, что он сдерет с меня втрое больше обычного.
Вошли еще два клиента. Своих лошадей они привязали снаружи. Один достал из кармана карты, и они коротали время за игрой. Затем вошел третий. Один глаз у него был заклеен пластырем, под которым угадывалась жуткая огнестрельная рана. Если бы пуля попала на сантиметр повыше, к придорожным крестам, каких здесь много, прибавился бы еще один. Не ожидая приглашения, одноглазый занялся самообслуживанием: любовно подстриг со всех сторон свои усики, намылился и сбрил щетину, но все это мало изменило ужасное впечатление, которое производил его простреленный глаз. Парикмахер взял у него из рук бритву и поскреб мне шею. У дверей соседнего дома какой-то юноша изо всех сил колотил по струнам гитары, стараясь переиграть раколу. Напрасный труд!
За те три дня, что я побыл в Катакамасе, здесь непрерывно с утра до полуночи проигрывались одни и те же три или четыре модные песенки — удивительно содержательное развлечение! Каждый раз это кому-то стоило десять сентаво, а ведь их как-никак надо заработать и урвать у более насущных нужд. Едва мы пришли сюда, Карл Зе