ее на седло и шел до пояса голым, наслаждаясь приятным морским ветерком и чувствуя себя, как на курорте. Такого порядка я придерживался по возможности и в последующие дни, к полному недоумению Паса, который был уверен, что облагодетельствовал меня, подсунув мне своего неврастенического одра.
С точки зрения географа, местность не представляла особого интереса, если не говорить о деревнях. Море, пологий песчаный берег, дюны — все оставалось неизменно безлюдным, безбрежным, первозданно девственным километр за километром. Только цвет моря менялся: оно было то светло-голубым и празднично бирюзовым, то тускло-серым, то приобретало густую ультрамариновую окраску, переходящую в мерцающий опаловый цвет, когда по огромному куполу неба проплывали облака или бушевали бури, принесенные пассатом. Мир пернатых не был тут особенно богат. Немногочисленные чайки и ослепительно белые морские ласточки с черными кончиками крыльев молниеносно пикировали, соперничая из-за добычи, небольшие пеликаны пролетали парами или вереницей — вот и все. Но песчаные мухи осаждали нас несметными стаями. Лишь в самые жаркие полуденные часы они, по-видимому, отдыхали. Своей назойливостью и весьма болезненными укусами они в немалой степени отравляли мне удовольствие от этой прогулки по морскому пляжу.
Кое-где тянулся по песку широкий, похожий на борозду от плуга, след кагуамы, гигантской карибской морской черепахи. На мокром берегу какого-нибудь впадающего в море ручья виднелись характерные следы ягуара. К вечеру с востока начинали тянуться бесконечные тучи черно-зеленых бабочек.
С тех пор, как кончились посадки кокосовых пальм у Лимона, по дюне тянулась однообразная и непроницаемая, как стена, заросль кустарника ува (приморская кокколобо), выше человеческого роста, искривленного и перепутанного постоянным морским ветром. Грозди его плодов похожи на виноград и тоже съедобны, хотя далеко не так вкусны. Когда-то испанские солдаты употребляли большие, гладкие, кожистые листья этого растения вместо игральных карт, выцарапывая на них соответствующие фигуры. Ради листьев этот кустарник высаживали далеко в глубине суши вплоть до нагорья, хотя это типично приморское растение. В защищенных, не слишком прохладных долинах его можно встретить и поныне. Мне оно попалось на глаза в Катакамасе.
Под вечер нам преградил дорогу крутой отрог известняковых гор. Он носит местное название Пунта-Пьедра-Бланка (Белый каменный мыс), а на морских картах обозначен как Биг-Рок, Большая скала, в противоположность Литл-Року, Маленькой скале, незначительному каменному мысочку, который мы миновали накануне. Эти два известняковых гребня — единственные возвышения на всем более чем трехсоткилометровом побережье гондурасской Москитии. Такая же плоская прибрежная низменность тянется еще на сотню километров к югу по территории Никарагуа до Пуэрто-Кабесас. Мы надеялись, что нам удастся обойти мыс во время отлива по плоскому подножию скалы, выработанному прибоем. Однако его поверхность из-за наросших водорослей была настолько скользкая, что лошади падали, и нам пришлось преодолевать преграду обходным путем. Без особых задержек мы пересекли устья нескольких речек. Одни из них несли прохладную прозрачную воду, что неопровержимо свидетельствовало об их горном происхождении, в других вода была тепловатой и исчерна-мутной — они брали начало на низменности.
Долгий солнечный день сменился тихой и теплой ночью. Ветерок приятно продувал домишко легкой постройки, где мы нашли приют. Крепко спалось под баюкающий монотонный шелест морского прибоя, и лишь утром я заметил, как искусали меня за ночь москиты. За дюной начинались лагуны и заболоченные леса, сущее эльдорадо для этих зловредных насекомых, а я поленился натянуть над постелью противомоскитную сетку. После полученного урока я больше не позволял себе подобной расхлябанности.
Сведения Фрэнка Джонса о расстояниях оказались надежными. В полдень третьего дня, в точном соответствии с его расчетом, мы стояли перед широкой лагуной, в которой сходились устья трех рек — Кальдеры, Клауры и Токомачо. По пути сюда нам пришлось пересечь целый ряд других рек. Вчера вечером для переправы через западный рукав Рио-Сангрелая нам пришлось воспользоваться лодкой: река была слишком глубокой, и плывущая лошадь не могла везти седока. У этой реки было два устьевых рукава, и на острове между ними располагалась Ириона, административный центр Москитии. В банановую эпоху этот поселок процветал, а теперь опять погрузился в летаргический сон. Тем не менее от той поры сохранилась часть добротных деревянных домов на сваях, хотя никаких мер для этого не принималось. В них размещались административные органы, школа, где нам разрешалось ночевать, жилые дома для учителей и несколько лавок. Наряду с морено здесь жили ладино — переселенцы или высланные. А в остальном на всем побережье безраздельно преобладали негры. Мы проехали через многие их деревни, расположенные одна от другой то на большем, то на меньшем расстоянии. Еда, которую мы у них получали, была очень вкусной: уха с поджаристыми лепешками из касавы и приправленные пряностями рыбные блюда.
Вид лагунного устья, которое теперь лежало перед нами, не внушал доверия, и лошади отказывались идти в воду. Но тут несколько мальчиков негритят, ловивших поблизости рыбу, подбежали с веселым смехом, взяли лошадей под уздцы и, поднимая брызги, поплыли вперед. Чтобы не утопить лошадей, мы соскочили прямо в воду, и перед миссионерами в Токомачо я предстал совершенно мокрым. Не прошло и нескольких минут, как я был переодет во все сухое. Затем меня пригласили на маленький полдник, и мне подумалось, что я вижу сон. Хозяйка подала на стол сладкую белую булку и фруктовый салат, шоколадный торт и чай со льдом. У миссионеров был холодильник, который за отсутствием электричества приводился в действие керосином. Однако я напрасно искал в доме ванную комнату.
— Купаться здесь опасно для здоровья, — разъяснили они мне. — Слишком легко простудиться.
Между тем у меня по спине ручьями струился пот. Незадолго перед этим мой термометр показывал тридцать градусов Цельсия. Я уже косился в сторону лагуны: нырнуть бы теперь головой вниз по своей привычке… Но тут в комнату вошел черный курчавый слуга с полным тазом воды.
В тех краях, у одной из устьевых лагун с черной водой, я нашел и дона Пабло, моего соотечественника, о котором мне рассказывали. Это был выходец из Ганновера, в немолодых уже летах. Когда моя лодка причалила к лестнице его дома, построенного на сваях на болотистом берегу, он не мог поверить, что в гостях у него немец. Он уже несколько десятилетий жил в Центральной Америке и давно потерял всякий контакт с родиной. Он испробовал все виды деятельности, за которые только можно взяться на чужбине: торговлю, сельское хозяйство, промывку золота, лесной промысел, должность надсмотрщика. Он был агентом различных фирм, занимался спекуляциями — словом, вполне годился бы третьим братом к Джонсам. Он бывал богат, разорялся, снова богател, как это всегда происходит с искателями счастья. Потом его красивый дом со всем имуществом сгорел, и опять надо было начинать сначала.
Теперь он содержал небольшую лавочку, обслуживая рассеянных по реке жителей, и скупал у них все, что годилось для экспорта: копру и масличные орехи, черепаховые панцири и шкуры аллигаторов, серые коровьи шкуры — других богатств здесь не было.
— Понемногу перебиваемся, — сказал он.
Но я видел, что дела у него идут далеко не блестяще.
Он в довольно позднем возрасте женился на девушке ладино и теперь во всех углах дома буянили или мирно копошились дети. Это была его единственная отрада в жизни.
— Сколько же их у вас? — спросил я.
— Сколько? — с недоумением повторил он мой вопрос, словно ему никогда не приходило в голову измерять свое счастье при помощи чисел.
— Погодите, мне кажется, у меня их восемь. А впрочем, может быть, и девять.
Он взял с меня обещание на обратном пути погостить у него подольше. Но наше свидание не состоялось. Когда я шел обратно, он лежал уже в гнилой болотной земле. Страшная, подбиравшаяся исподволь болезнь быстро разлучила дона Пабло с его последним счастьем.
ЭТОТ БЕРЕГ НЕ СОБЛАЗНИЛ КОЛУМБА
В науке так и остался спорным вопрос о том, какая река фигурировала под названием Рио-де-ла-Посесьон — Река Завладения в отчете о четвертом путешествии Колумба: Рио-Агуан или Рио-Негро? От большого выступа суши у нынешнего порта Трухильо великий открыватель земель со своим сыном Фернандо и небольшой командой плыл вдоль побережья на восток. В одном из широких речных устий экспедиция высадилась на сушу, чтобы объявить ее собственностью испанской короны. Как указывает Фернандо в своем описании, река выносила в море много плодов тыквенного[27] дерева. Я не видел в устье Рио-Негро тыквенных плодов и, продвигаясь вверх по реке, не встречал тыквенных деревьев. Там повсюду растет густой лес, а хикарос, как называют здесь тыквенные деревья, предпочитают саванны. В устье Агуана мне не пришлось побывать, но дальше на восток, по направлению к Патуке и за нею реки часто выносят тыквенные плоды из широких саванн, расположенных в глубине суши.
Впрочем, какое для меня имеет значение, где именно Колумб ступил на землю? Интереснее тот факт, что берег отнюдь не показался ему привлекательным. Иначе и быть не могло, как убедился я в итоге моих походов вдоль побережья, продолжавшихся несколько недель. Этот берег с его бесконечными дюнами, заросшими кустарником ува, с его мангровыми лагунами или заболоченным лесом по устьям рек, принадлежит к числу самых однообразных и унылых во всем мире. Тому же, кто не склонен любоваться игрой красок моря или облаков на небе, а озабочен только поисками пути к Тихому океану (здесь пришлось бы долго его искать) да еще золота и прочих сокровищ, — тому это побережье не принесло бы ничего, кроме разочарования. И отважный испанский мореплаватель отвернулся от Москитии, тем более что во время прибрежного плавания его преследовала плохая погода. Буря немало потрепала его суденышко. Возле устий рек здесь много опас