оположной стены, пришлось карабкаться наверх, подтягиваясь на руках и применяя другие, почти акробатические приемы. Для того, кто не привык к физической нагрузке, это могло оказаться чересчур. Дон Мигель совершенно выбился из сил, но признать этого не желал. Он заявил, что у него заболела нога и дальше идти он не может. Мы не без труда — а в глубине души довольные тем, что освобождаемся от такого компаньона — проводили его обратно к выходу и начали все сначала.
Зато Педро оказался отличным помощником, и мы с ним провели все необходимые наблюдения. Из переднего зала пещеры шло несколько длинных ходов в глубь горы. Не будь шнура, который мы все время тянули за собой, мы бы наверняка заблудились. Пещера оказалась не очень большой. Но главный ход тянулся на сто с лишним метров, как мы потом установили, измерив шнур.
Даже когда мы пролезали в такие узкие отверстия, что приходилось предварительно расширять их молотком, Педро без колебания лез за мной во мрак неизвестности. Он ассистировал мне с такой ловкостью, словно всю жизнь работал в спелеологических экспедициях. И только когда при фотографировании вспыхивала лампа-молния, я всякий раз замечал, как он пугался. Но он ничем не выдавал испуга. Не зря Хейлок рекомендовал мне его как «передового» парня. С ним приятно было иметь дело.
Поскольку скелеты были отставлены, в остальном описание Нхассе не было приукрашенным. Большой зал оказался в самом деле великолепным подземным дворцом с художественной мебелью, колоннами и вазами. Но это были, конечно, не изделия рук человеческих, а, как и предполагалось, капельные формы известняка, так называемые сталактиты и сталагмиты и известняковые кристаллы. Неграмотному индейцу, конечно, и в голову не могло прийти, что все это создано природной стихией. А когда знаний не хватает, чтобы объяснить какое-то явление, на помощь приходит фантазия…
Закончив осмотр пещеры, я попытался было разъяснить Нхассе его ошибку. Однако он отказывался понимать, и я оставил свои попытки. Да и к чему они? Для него это был необычный, сказочный дворец, какого он никогда не видел в прозаическом мире своего убогого окружения. Пусть таким он и сохранится в его памяти. Зачем обременять его сознание случайными отрывочными научными истинами? Так или иначе, ему принадлежит заслуга привлечения внимания науки к этому чудесному явлению природы.
Несколько позже, с оказией, я послал отчет об осмотре пещеры ректору университета в Тегусигальпе. Я не особенно торопился с этим сообщением: со времени первооткрытия подземного дворца прошло двенадцать лет, и несколько недель отсрочки с объяснением этого открытия не играли особой роли. Тем более что у меня в то время были более срочные задачи.
Но вдруг — что за диво? — я получаю из столицы с небывалой и необъяснимой быстротой газетную вырезку с краткой сопроводительной запиской. Читаю заголовок: «Пещерный дворец у Рио-Варунта», и подзаголовок: «Конец одной легенды».
Нет, мое сообщение не могло дойти так быстро… Значит, кто-то меня опередил? Или сразу же после меня на Рио-Варунта случайно побывала другая экспедиция? Но как я мог о ней ничего не знать? Я еще раз пробежал строчки сопроводительной записки. Ну, конечно же, там ни слова не говорилось о «моем» сообщении, там говорилось о «прилагаемом» сообщении. Я с любопытством стал его читать — и не мог подавить улыбку. Из газетного сообщения я теперь с полной достоверностью узнал, что не кто иной, как дон Мигель, представитель «Культурной миссии по Москитии», открыв ’ грандиозную сталактитовую пещеру, совершил научный подвиг, как того и требует «честь нации». Да, наш отважный следопыт не терял времени даром!
Небольшое послесловие. Я несколько изменил имя «героя». Дело в том, что дон, о котором идет речь, носил на поясе огромного размера пистолет, вероятно, носит его и сейчас. Теперь представим себе, что мне когда-нибудь снова придется попасть в Гондурас, веселая будет встреча! А по части стрельбы из пистолета я, признаться, не мастак, никогда не испытывал к ней интереса.
ДОИСТОРИЧЕСКИЕ ВРЕМЕНА
Брус, 28 сентября…
«Дорогой друг!
Давненько я Вам не писал. За это время я как будто немало обогатил свои знания об этой части света. Могу теперь утверждать, что неплохо изучил значительную часть гондурасской Москитии. Во всяком случае, знаю о ней теперь больше, чем мне удалось узнать из книг. Мне кажется, что я понял также, почему о ней так мало можно прочесть. Дело в том, что знакомство с Москитией связано с изрядными трудностями. Но я рад, что не дал ими себя запугать. Полагаю, что основные трудности для меня уже позади. Мне доставляет большое удовлетворение сознавать, что я обогатился новыми впечатлениями, причём сам пока что держусь неплохо. Но в чем же заключались эти трудности, хотите Вы знать.
Представьте себе: перед Вами расстилается широкая ровная саванна. Травы, кустарники, пальмы, группы сосен, целые рощицы. Речушка извивается по саванне, и надо всем — невиданно широкий небосвод. Ну что ж, скажете Вы, бродить по такому ландшафту — одно удовольствие. Но вдруг Вы замечаете, что некоторые участки, порой даже весьма обширные, немного отличаются по окраске — у них какой-то желтовато-красноватый оттенок. И Вы обнаруживаете, что именно в таких местах растут пальмы. Отправившись в путь, вы вскоре наталкиваетесь на такой участок. Вы можете даже не заметить, что он лежит чуть ниже окружающей местности на каких-нибудь полметра, иногда всего лишь на 10–20 сантиметров. Тем не менее Вы определяете, что это огромная затопленная травянистая впадина, и пальма — не какая-нибудь, а совершенно определенный болотный вид. Вот Вы и попали в суампу, как называют здесь эти болота, образованные за счет дождевой воды в местах с труднопроницаемым для воды подпочвенным слоем, Вода обычно неглубока, нога погружается в нее всего лишь по щиколотку — иногда, впрочем, и по колено, а дно не всегда состоит из лодо — вязкого ила, оно может быть песчаным с поверхности и довольно твердым. И все же, когда Вы шлепаете по воде среди беспорядочно разбросанных камышовых кочек, на каждый шаг приходится затрачивать вдвое или втрое больше силы, чем при ходьбе по ровной дороге. А когда Вы подольше проходите по болоту, то заметите, как болят от этого Ваши ноги.
Теперь мне остается лишь заверить Вас в том, что Саванны Москитии наполовину состоят из таких суампу. Далее позвольте проинформировать Вас о том, что в дополнение к повсеместно распространенной всевозможной мошкаре, включая малярийного комара, здесь присутствуют еще несметные стаи маленьких песчаных мух, а также отвратительные кусачие мухи — большущие вальмуки, черные, как смоль, вооруженные страшными клещами, и желтые зеленоглазые тримру. Добавьте к ним для компании еще колорадилий, крошечных клещей, которых здесь видимо-невидимо. И для Вашего полного приобщения к этой благодати следует еще сообщить, что селения, равно как и годные в пищу растения, встречаются здесь очень редко. Существенно также то обстоятельство, что здешние реки — их называют крике — отличаются не только красотой берегов и прозрачностью воды, но также и глубиной, мостов же я за все мои странствия не встретил ни одного. Теперь Вы в какой-то степени сами можете себе представить, какие неудобства приходится испытывать здесь путешественнику.
Bueno[31], как говорят в Гондурасе, я бродил в этом болотном краю ни много ни мало семь недель. Теперь это позади, и все неприятности, как обычно, начинают стираться в памяти. Но что никогда не потускнеет — ото ощущение большого события, каким стало для меня знакомство с Москитией. Долго, постепенно, столетие за столетием поднимается она со дна моря, заполняются наносами ее лагуны, высыхают болота, как это происходило когда-то в Голландии или Фрисландии, а в наше время, при помощи новой техники, происходит еще быстрее. Здесь техники не увидишь, жители Москитии о ней почти что и не слыхали. В значительной своей части они все еще живут, как жили их предки. Здесь я впервые воочию увидел, как близко могут порой соприкасаться в пространстве двадцатый век и доисторические времена. Сейчас я поясню это на одном примере.
Недавно мне пришлось в течение двух дней плавать по лагуне вместе с одной молодой супружеской четой. Им нужно было попасть к своему полю, расположенному на плодородной земле среди влажного тропического леса, и мне было с ними по пути. Муж был одет в американские простроченные парусиновые брюки и нейлоновую рубашку. Нынешние торгаши навязывают такой товар даже болотным индейцам — ассортимент диктуется владельцами текстильных фабрик и модой в США. Молодая жена была одета в пестрое платьице и носила в волосах модные блестящие украшения. По-видимому, они еще переживали свой медовый месяц и не расставались со свадебными нарядами. Нам пришлось заночевать в безлюдной местности на маленьком пятачке, приспособленном для привалов. И вот вечером, когда спустилась непроницаемая мгла, они как ни в чем не бывало сели перед костром на голую землю, раздули огонь, варили бананы, а потом, выхлебав банановую кашицу из тыквенных мисок, легли на землю же спать, прижавшись друг к другу, как это делали люди в древнейшие времена.
В другой раз, странствуя по болотистой саванне, я попал в отдаленную деревушку Сирсиртара. Она состояла из шести скромных хижин, из которых одни стояли на сваях, другие на земле. В одном из свайных домиков как раз не было жильцов — хозяин вместе со всей семьей ушел далеко на свои поля, где люди довольствовались обычно небольшим навесом. Мне разрешили занять пустующую хижину, то есть поставить на помосте под крышей свою раскладную кровать и разложить багаж.
У мискито это можно делать без опаски. В отличие от ладино они чрезвычайно чистоплотны, моются при первой возможности, содержат в чистоте свои дома и площадку перед ними, даже убирают всякий навоз подальше от жилищ, регулярно стирают свое платье. На девочек-подростков возлагается забота о малышах. Они должны мыть их, окуная в реку или окатывая водой из тыквенных сосудов, и даже после всяких дел вытирать соответствующие места щепочкой, травой, тряпкой или подмывать водой. Наряду с такой чистоплотностью мискито тем не менее со спокойной совестью валят все