Река становилась все уже и уже. Местами она сужалась до десяти, даже до шести метров. Склоны ущелья поднимались на сотню метров и более, они были круче, чем крыши готических соборов. Огромные монолитные скалы громоздились по сторонам потока, они разветвляли русло на отдельные могучие струи, они подпирали поток, образуя непрерывную череду бассейнов, и все вместе было полно какой-то дикой, колдовской красоты.
Мы с трудом продвигались вперед, от одного порога к другому, через пляшущие фонтаны брызг и карусели водоворотов. Какой редкостный ландшафт, какая нетронутость природы, какой нерушимый покой царит здесь, посреди диких гор Гондураса, где не ступает нога человека, откуда много дней пути до ближайшего человеческого жилья! Какое неповторимое чувство испытывает человек, добравшийся до такого вот укромного уголка земного шара, увидевший его своими глазами, собственными силами проложивший к нему путь! Жаль только, что никогда нет рядом тех, кому он хотел бы показать все эти величественные сооружения природы и раскрыть тайны их возникновения.
Но вдруг величественные, могущественные силы природы скомандовали нам повелительно: «Стой!» Изумленные и беспомощные, мы отвели наш питпан в маленькую бухту, защищенную двумя каменными глыбами. Здесь нам пришлось капитулировать. Перед моим взором возникла картина грандиозной катастрофы. Тут шатались горы, опрокинулись их склоны. То, что теперь преграждало реку, уже нельзя было назвать ни глыбами, ни скалами. Это были высоко вздыбленные, опрокинувшиеся друг на друга каменные стены. Они клонились друг к другу, как скаты шалаша, почти соприкасаясь вверху. А внизу, из длинного темного тоннеля, из Субтерранео, из преисподней, стремительно вылетал снежно-белый поток, словно из тысячи турбин сведенный в одну могучую струю, которая отшвырнула бы нашу лодчонку, как яичную скорлупу, и разбила бы в щепки о ближайшую скалу.
Тащить наверх наш тяжелый семиметровый питпан по крутым каменистым склонам, чтобы обойти эти адские раудалес, было нам не под силу. Конечно, будь у меня еще небольшой, скажем, трехметровый легкий челнок да пара лишних гребцов, да лишний мешок риса, да еще долларовая чековая книжка — тогда другое дело…
Но я был удовлетворен и тем, что увидел. Даже мои спутники, вообще довольно равнодушные к привычным для них красотам ландшафта — в природе их больше интересовала ее утилитарная сторона, чем ее прелесть и гармония, — даже они были захвачены и покорены этим величественным зрелищем. Стоя или присев на скалах, они в молчании любовались редкостной картиной. Возможно — впрочем, даже наверняка, — в этом необычайном явлении они видели таинственное выражение воли древних индейских божеств, властных над силами природы.
Но разве и мы, «просвещенные» европейцы, не бываем порою исполнены благоговения, когда процессы, совершающиеся без нашего вмешательства, потрясают нас до глубины души? Я глядел украдкой на моих пятерых спутников индейцев и проникался ощущением, что все мы в эти минуты, несмотря на все наши различия, были сродни друг другу и составляли какое-то более тесное сообщество, чем просто сборную команду, доверившую свою судьбу одной маленькой лодке. И это ощущение было, может быть, самым драгоценным итогом нашего путешествия по стремнинам Рио-Платано.
Последние дни плавания по Рио-Платано были полны веселья, хотя спуск по течению через пороги был иногда еще труднее и чреват большими опасностями, чем движение вверх по реке. Поскольку мы теперь были уже знакомы с рекой, гребцы осмелели и порой рисковали более, чем следовало. Да и сознание успешно выполненной задачи повышало настроение моих спутников и добавляло им лихости, которой у них и раньше было хоть отбавляй. Случалось, меня пот прошибал от страха, когда наш питпан несся, как ракета, через пороги, молниеносно огибая то скалу на пути, то каменистые мели, едва не попадая в струю водопада, от которой проворные шесты отводили его в последний, буквально в самый последний момент. Мискито лишь весело смеялись, а когда опасность оставалась позади и течение становилось спокойным, предоставляли лодку течению и наслаждались отдыхом — река сама несла нас вниз.
Снова проплывали мимо цепи вершин, башни и бастионы длинного Балтиморского хребта, разделяющего долины рек Платано и Паулая. При плавании вверх по реке у меня было время хорошо рассмотреть эти горы и запечатлеть их в многочисленных зарисовках и фотографиях. Мои спутники знали много историй про эту дикую горную местность. Там живут духи и заколдованные звери. Индейцы пайя поклоняются высочайшей из здешних вершин — Пико-пайя (или Пойяс), как священному местопребыванию их предков. В горах и долинах рек лежат несметные золотые сокровища. Однако искать их нельзя, это грозит неминуемой смертью. Из тех, кто презрел этот запрет, ни один не вернулся обратно, будь то белокожий или местный житель.
Но на самой Рио-Платано и на ее небольшом притоке Крике-де-Оро (Золотой ручей), немного выше селения Бальтильтук, промывка золота — обычное занятие. Проплывая мимо устья этого ручья, мы видели под примитивным навесом нескольких старателей, пайя и мискито, из селений, расположенных ниже по течению, Они изумленно смотрели на нас и приветственно махали руками. Это были первые человеческие существа, встреченные нами за десять дней пути. Несколько часов спустя наша лодка причалила к высокому берегу у Бальтильтука.
Это была родная деревня Доминго. В мгновение ока он сумел раздобыть чичу. Женщины несли нам целые горшки и миски этого красноватого крепкого напитка, а тем временем привезенные нами легуаны уже поджаривались над костром. Хикарас (тыквенные чашки) переходили из рук в руки, а мы ходили по домам, ибо все приглашали к себе, чтобы выслушать отчет о путешествии.
Когда мы на другой день возвращались в Трес-Марияс к дону Родольфо, грести пришлось Рафаэлю, который накануне проявил сдержанность, и мне. Остальные до того набрались, что лежали пластом. Особенно переусердствовал Роберто, который к тому же еще притащил изрядный запас чичи с собой в лодку. Теперь он, свесившись через низкий борт, мучительно «кормил рыбу».
— Ты б-беспокоишь п-патрона, — корил его Васикин заплетающимся языком. — По стольку пьют л-ло-шади, а н-не люди, п-понял?
Он тут же снова заснул. Долговязый Ноель, который во время этого краткого объяснения внезапно проснулся, с остервенением принялся грести, но тут же остыл и последовал его примеру. Лишь когда за поворотом реки показался школьный домик и Рафаэль объявил об этом, все вскочили и гаркнули свой приветственный клич по случаю благополучного прибытия с такой силой, что в окрестных хижинах испуганно залаяли собаки и закукарекали петухи. После обеда я рассчитался со своими спутниками и разделил между ними остаток соли, табака и патронов. Еще один заполненный интересными беседами вечер у гостеприимного учителя, ночевка — и на следующий день я находился уже в устье Рио-Платано.
А теперь уже и участок побережья вплоть до устья Рио-Негро остался позади. Мне предстояло лишь нанести обещанный визит Фрэнку Джонсу в Сико и затем отправиться в обратный путь к нагорью. В Токомачо я познакомился с молодым пастором здешнего прихода, он был из местных, поскольку ему тоже нужно было в Сико, мы объединились. Правда, он ехал верхом, а я, как всегда, шел пешком. Однако вскоре, после того как мы оставили позади реку Клаура и вышли на дорогу, ведущую в Сико, выяснилось, что и эта «дорога» ни больше ни меньше, как бесконечная глубокая илистая топь. Тогда чернокожий священник слез с лошади и вежливо предложил мне поменяться ролями. Как я ни сопротивлялся, он настоял на своем, и теперь уж не я, а он брел по колено в жидкой грязи. Не знаю, о чем думают гондурасские власти, когда они такое месиво обозначают на карте красной линией как «camino», то есть дорога. Кстати сказать, езда на лошади здесь лишь в том отношении удобней, что предохраняет путника от непрерывного купания в грязи, так как скорость движения верхом еще ниже, чем пешком, ибо четвероногому требуется вдвое больше времени, чтобы вытаскивать ноги из вязкого ила, чем двуногому.
А кроме всего прочего, это бессмысленное издевательство над животными.
Промучившись так несколько часов, около полудня мы вышли наконец на старую «линию», оставшуюся от банановых времен, и посуху быстро двинулись вперед. Незадолго до захода солнца мы уже достигли широкого низовья Рио-Сико в том его месте, где еще сохранились потрескавшиеся, поросшие кустарником и целыми деревцами бетонные опоры моста, некогда построенного компанией «Юнайтед фрут». Нашелся перевозчик, чтобы переправить нас на ту сторону. Еще несколько сот метров — и я вступил на территорию обширной усадьбы моего нового друга Фрэнка Джонса, радуясь предстоящей встрече и тому, что до сих пор все идет как по писаному.
Я застал Фрэнка на широкой террасе его большого дома, приобретенного из наследства банановых королей, в тот момент, когда он играл с рослым оцелотом красивой расцветки. Эта ловкая, гибкая дикая кошка была предана ему, как собака.
— Алло! — крикнул он, завидя меня. — Добро пожаловать! Наконец-то вы явились. Давно уже вас жду. Молодец, что сдержали слово!
И он добавил со всей решительностью: — Только не вздумайте говорить, что завтра хотите двигаться дальше!
— Но мне нужно до больших дождей убраться с побережья и попасть на нагорье, — возразил я после рукопожатия. — Иначе, как я переберусь через реки и как буду двигаться по их долинам?
— Это все верно. Но у вас еще целая неделя впереди, насколько я разбираюсь в погоде. Еще не настало полнолуние, и ночи стоят сейчас исключительно прохладные, а это значит, что еще некоторое время не будет значительных осадков. И эту неделю вы должны провести у меня и моего брата Рэя. Я говорил ему о вас, после того как мы встретились, и он вас тоже ожидает.
— А далеко он от вас живет?
— Смотря как понимать, — засмеялся Фрэнк Джонс. — Он мой ближайший сосед, если говорить о белых. Ну, а конкретно — до него хороший дневной переход, миль этак двадцать. Вы представляете себе, что ото такое, со здешними дорогами вы знакомы. По таким дорогам зря не поедешь — только уж если что-нибудь важное… Мы не часто видимся с братом. Но вам так или иначе ехать мимо, если вы решили подниматься в горы по долине Паулаи.