в и аквариумов, ковров, кресел и торшеров, гардин и занавесей! А для определенной категории снобов, которых ежедневно пачками доставляют морские паромы из Ки-Уэста и Майами, это все — привычная обстановка!
Мы благоразумно отказываемся от мысли позавтракать в этом доме, сложенном из миллионов. Мы заходим поесть в один из чистеньких китайских ресторанов, каких здесь множество, где кормят дешево и очень вкусно. Позже, бродя по улицам, мы не раз прибегаем к услугам высокогигиеничных автоматов, продающих остуженную на льду фруктовую воду, потом, устроившись под охлаждающим пропеллером, утоляем вновь разыгравшийся аппетит весьма популярными здесь «perros calientes», или «горячими собаками», — это две поджаренные сосиски с кислой капустой, заложенные в большую шафранно-желтую булочку. Разумеется, мы не раз ходили в людные кафетерии, чтобы выпить черного, как деготь, очень сладкого кубинского кофе, который отхлебывают маленькими глотками из крошечных цилиндрических чашек.
Можно залюбоваться чудесными внутренними двориками, такими, как у мунисипио, здания городской ратуши, или Гавана-клуба напротив собора Колумба. Они обрамлены великолепными староиспанскими арками и выложены мраморными плитами. Перила массивных лестниц украшены богатой резьбой, потолки держатся на балках из драгоценного полированного дерева, ворота и фонари — шедевры художественной ковки. На Малеконе тоже есть немало старинных аристократических домов, которые могут поспорить с этими красивейшими зданиями города. Однако большинство этих домов безнадежно обветшало. Я спрашиваю моего спутника о причинах.
— Нынешние владельцы находят их недостаточно современными, — отвечает он. — Здесь каждый хочет прославиться своим собственным шиком, а не блеском умерших предков.
Зато неожиданной простотой отличается большой собор. Высоко помещенные окна из зеленого стекла создают внутри своеобразное настроение. А особое окно над алтарем из тонко отшлифованного красноватого мрамора проливает мягкий, фантастический свет.
Один из вечеров я провел на маленькой площади перед Мунисипио. В городе есть немало подобных зеленых скверов. Вместе с примыкающими улицами они служат жителям района местом вечернего отдыха и свиданий. Если не считать убийственного шума непрерывно громыхающих мимо автобусов, я чувствовал себя здесь, в окружении экзотических растений и людей, вполне приятно. С любопытством наблюдал я за группой молодых парней, расположившихся поблизости, и мысленно проводил сравнение с серой, ничем не примечательной жизнью улиц моего родного Гамбурга. Если бы у нас, скажем, на Юнгфернштиге праздношатающиеся — допустим, что там нашлись бы полноценные представители этой категории, — устроились бы без всякого стеснения не только на скамьях, но и на их спинках или просто сидели бы на корточках на земле, оживленно жестикулировали, бойко болтали, разучивали песни, показывали танцевальные па, играли на гитаре, наверняка сбежалась бы небольшая толпа. Здесь же на такое никто не обращает внимания — это в порядке вещей.
В другом конце сквера судачат женщины. Каждую минуту кто-нибудь из них бежит к детям, играющим в мяч, чтобы спасти своего ребенка от верной смерти под колесами автомобиля. Тут же прогуливаются любвеобильные отцы с малышами на руках. Чернокожие женщины прохаживаются по аллее, кормя грудью младенцев, у которых какой-то очаровательно робкий и в то же время взрослый вид. Девушки с гордой осанкой в нежнейших нейлоновых блузках и на высоких каблуках чинно шествуют своим путем, и никакие юнцы не досаждают им приставаниями. Затем снова идут няньки метиски, какие-то господа в легких, поддающихся стирке костюмах, старые негры о непременной тростью, дамы всех возрастов очень достойного вида с неприступным, прямо-таки отпугивающим выражением лица, и вызывающе раскрашенные уличные девки, у которых гордая независимость взгляда латиноамериканцев перешла в наглую холодность.
А бывает, я сижу в одном из многочисленных открытых баров и восхищаюсь актерскими талантами посетителей. Кого не очаруют эти неподражаемые жесты, этот подлинный комизм, эти темпераментные вспышки, которые тут же гаснут, эта речь, звенящая, как быстрый ручей, эти выразительные движения рук, от локтей до пальцев, эта беспечность по отношению к приличиям, когда одну и ту же спичку или зубочистку можно и пожевать, и поковырять ею в ушах, если не в других отверстиях на лице, и почесать ею любое место на теле! А чего стоит эта светская уверенность поведения, подкрепленная начищенными до зеркального блеска ботинками и модным галстуком — двумя важнейшими признаками общественного положения человека и мерителями его ценности! Кто ими не обладает, для того остаются закрытыми многие двери, и ради галстука, способного творить чудеса, люди отвергают даже рубашку с открытым воротом, которая здесь была бы гораздо больше к месту. Когда гринго, приезжий североамериканец, по привычке к менее регламентированному образу жизни пренебрегает этими условностями, он пожинает лишь всеобщее неуважение и позорный ярлык бескультурья. А посему магазины и ларьки во всем городе ничем не обеспечены в таком количестве и в таком выборе, как галстуками.
Пройтись по какому-нибудь из огромных универмагов, вроде того, что расположен на Калье-Сан-Рафаэль, значит не только получить эстетическое наслаждение, но и освежиться: эти дворцы, хотя и не имеют окон, зато снабжены современными установками кондиционирования воздуха и освещены искусственным дневным светом, что особенно приятно после изнуряющей жары на узких пыльных улицах. В больших кинотеатрах вы получаете то же удовольствие, впрочем, довольно часто испорченное тем, что здесь вы, как и в Западной Германии, вынуждены смотреть жуткую белиберду или опаснейший бред бессовестных поставщиков халтуры. «Где, собственно, в подвластной Батисте Кубе создается что-нибудь типично латиноамериканское?» — спрашиваю я себя снова и снова. Только что выстроенное огромное кубистское здание из стекла и бетона в начале Малекона, в котором разместилось морское министерство Батисты, свидетельствовало о том, что влияние и господствующее положение США на Кубе простираются и на военную область.
Президенту Кубы Батисте, фашистскому диктатору испанского образца, следовало бы побольше интересоваться положением в своей собственной стране, вместо того чтобы впрягаться в колесницу чужих военных авантюр. Правда, он вел широковещательную кампанию по ликвидации безработицы. Против таких мероприятий нечего было бы возразить, поскольку затеянные стройки в какой-то мере отвечали общественным нуждам, как, например, канализационные работы в старом городе или величественное здание Дома изящных искусств вблизи президентского дворца. Даже с сооружением новых небоскребов-отелей можно было бы смириться, хотя и имеющиеся часто пустовали, — ведь гостиницы все же лучше, чем казармы.
Но как обстояло дело на периферии, в районах плантаций сахарного тростника и крестьянского земледелия, как жилось многочисленному безземельному сельскому населению? Одни платили непомерно высокие арендные сборы, другие получали мизерную поденную плату за труд на чужих полях, но и те и другие влачили полуголодное существование. Как обстояло дело с санитарными условиями, медицинским обслуживанием, школьным образованием, с ценами на предметы первой необходимости для широких масс населения? В каком состоянии были пути сообщения вне зоны плантаций? Что предпринималось для сохранения и развития национальной культуры? Имелись ли какие-нибудь учреждения для народного просвещения, кроме сельских кинотеатров с их сомнительного достоинства репертуаром? Думал ли кто-нибудь вообще о том, чтобы внести в жизнь народа какой-то более высокий смысл, чем погоня за куском хлеба? А каковы были порядки в собственном доме — стали ли кубинцы при Батисте хозяевами в своей стране, или здесь, как и раньше, распоряжались иностранные богатеи и политические авантюристы? Каковы были отношения с другими странами, которые принято было оценивать лишь с той точки зрения, сколько они могли бы купить кубинского сахара? Имелась ли готовность относиться ко всем народам мира с одинаковым уважением и поддерживать с ними дружественные связи, или же и тут все решал крупнейший покупатель сахара по ту сторону Флоридского пролива?
Об этом Фульхенсио Батиста не говорил в своих программах, которые он время от времени составлял, заботясь о сохранении своей власти и престижа. Он кормил массы своими планами обеспечения занятости, хорошо зная, что люди больше всего озабочены проблемой работы, то есть пропитания. Он, разумеется, умалчивал о том, что подобные крупные стройки в такой стране, как Куба, в конечном счете финансируются за счет народа, а диктаторы с их подручными при этом набивают карманы.
Власти пытались создать впечатление, будто население поддерживало Батисту, ибо наряду с надписью «Viva Cuba!» на стене портового склада повсюду пестрели плакаты с призывом «Lucliemos рог Batista!» — «Будем бороться за Батисту!» — неизменное украшение всех домовых фасадов. Однако не подлежало сомнению, что эту пропаганду господин Батиста и его приближенные организовали сами — разумеется, на народные денежки!
А рядом, почти со столь же многочисленных плакатов, улыбалось добродушно-лукавое лицо великого кубинского национального героя и вождя освободительного движения Хосе Марти, столетие со дня рождения которого должно было праздноваться в этом году. Кульминационным пунктом празднеств должно было стать открытие монументального памятника. Средства, потребные для сооружения этого памятника, достигали баснословной величины. Рассказывали, что их предполагалось собрать путем принудительного вычета из окладов служащих, а уж при этом и в пользу организаторов строительства должна была остаться кругленькая сумма.
С тех пор все переменилось: национально-освободительное движение под мужественным руководством Фиделя Кастро одержало победу. Куба решительно сказала «нет» империализму США, не считаясь с риском потерять крупнейшего покупателя сахара. Анастас Микоян, представитель Советского Союза, — раньше об этой державе в кубинской печати почти не упоминали — нанес визит новому правительству, и уже объявлено о предстоящем визите советского премьер-министра Никиты Хрущева. Взаимная дружба между кубинским и советским народами получила свое ясное выражение на сл