я.
– Не говоришь о больших вещах – не говоришь о маленьких, – кивнул Муса. – Так всегда. Закон жизни, так сказать.
Вдруг на глаза опять стали наворачиваться слезы. Касси взяла со стола коричневый конверт, открыла его. Внутри были выписки из законов, распечатки с сайтов. Сверху – маленький желтый стикер с надписью: Иди в полицию! Не дай этим уродам избежать наказания! Касси швырнула всю стопку бумаг обратно на стол. Муса прочитал надпись и вздохнул:
– У него доброе сердце, у твоего Хуго. Хочет помочь, но не может. Ну, лучше сердиться, чем чувствовать боль, потому что не может тебе помочь. И снова закон жизни.
– Поэтому я ничего не говорю маме, – с грустью сказала Касси. – Она будет в ярости, если узнает. А обезумевшая от ярости мама – это куда страшнее, чем рассерженный Хуго.
Муса был знаком с ее матерью.
– Страшнее, чем рассерженный носорог, – с пониманием кивнул он.
Они помолчали. Касси думала о том, что сказал Муса. Злиться, чтобы не чувствовать грусть… Она вздохнула:
– Все так сложно. Сейчас… Я бы и хотела все рассказать, но с мамой – не знаю, чем это кончится… Будешь еще чаю?
Он кивнул и стал задумчиво наблюдать, как Касси наполняет его чашку чаем.
– Внутри твоей мамы буря, Касси, бесконечная буря. Ветер, порывистый ветер, затишье – никогда. Она ставит записку в голове: никогда больше не пить, и – хоп! – записки как не бывало. Она заводит порядок в жизни, – хоп! – все идет кувырком. Это болезнь.
– То есть, по-твоему, я должна ее пожалеть?
Он покачал головой:
– Можно сердиться. Можно сказать: будь мама, а не трудный ребенок. И кто знает, вдруг поможет. Если мама больше не боится бури, не быстро-быстро бежит, а сидит спокойно, как мудрый человек на горе, очень тихо. Страх и гневность просто приходят, спокойно смотреть на них, видеть, как они уходят с ветром. Тоже закон жизни. Подегустируй сама.
Касси рассмеялась:
– Попробуй сама, ты хотел сказать.
– Верно, попробуй. Закрыть глаза, найти местечко, здесь. – Он постучал себя по серой жилетке. – Где тихо и мирно. Дышать, как волны на море: туда-сюда, туда-сюда. Только это, и все. Туда-сюда, вдох-выдох.
Касси нахмурилась и отвела взгляд.
– Мне это ничего не даст.
Но казалось, Муса ее не услышал. Он сидел на диване, закрыв глаза. Она слышала, как он дышит: вдох-выдох, вдох-выдох. С улицы доносились детские голоса. Где-то высоко в небе гудел крошечный самолетик. Вдох-выдох. Покой, синева.
– Мне скоро надо в школу, – вдруг сказала она.
– Хорошо, Касси, я уеду.
В глазах у нее снова стояли слезы. Она вскочила и, пряча лицо, убежала на кухню.
– Нет, совсем не хорошо! Ничего не хорошо! Я больше не хочу ходить в эту гребаную школу и деревню эту я больше видеть не хочу! Почему я не могла просто остаться у Хуго?
Она со всей силы била по столу, по холодильнику, по дверце шкафчика. Остановилась у окна. Закрыла глаза, прислонилась лбом к холодному стеклу. Не издавая ни звука, задержав дыхание, потому что ее тело было переполнено слезами. Одно движение – и они выплеснутся наружу. Касси услышала приближающиеся шаги Мусы. Сначала шаг, а за ним – звук подтягивающейся следом больной ноги. Шаг, шух, шаг, шух, и вот он уже у нее за спиной, обнимает ее.
Ну вот, началось.
– Я боюсь ездить там, – разрыдалась Касси.
– И не надо, – утешительно сказал Муса, – сегодня вместе поедем. На моей машинке с кашлем. Вместе хорошо, подтолкнешь, если мотор заглохнет.
Касси засмеялась сквозь слезы.
– А как я вернусь домой?
Указательным пальцем он смахнул слезинку у нее со щеки.
– Если мотор не заглохнет, опять со мной.
Солнце поднялось уже совсем высоко, когда они ехали по дороге Клавервех мимо поля к опушке леса. Вдалеке с ужасным грохотом специальная машина прессовала сено в большие тюки. По канаве вдоль дороги гордо вышагивала потрепанная серая цапля.
– Смотри-ка, жилетка как у меня, – сказал Муса.
Касси кивнула с отсутствующим видом.
– Вот тот забор, через который я перелезала, – неожиданно показала она. – А здесь они стащили меня с велосипеда.
Дальше они поехали молча. Краем глаза Касси увидела грунтовое покрытие теннисного корта. На корте никого не было.
Какое-то время в машине стояла полная тишина. Они выехали на главную дорогу до Девентера, и, глубоко вздохнув, Касси наконец сказала:
– Мне не только тяжело об этом говорить, еще мне стыдно перед тобой. Понимаешь?
– Нет, не понимаю, – спокойно ответил Муса, не отрывая глаз от дороги. – Объясняй, пожалуйста, Касик. Очень хочу понять.
Мимо мелькали деревья. Показались первые дома Эспело. Касси запомнила: если видишь старую мельницу, значит, уже середина пути. Так странно, что теперь она хорошо знала этот маршрут.
– Все это… так глупо. И разве это важно? Что ты пережил – это действительно страшно. Тюрьма, пуля в ноге, когда ты пытался бежать. И твоя жена, она умерла. А у меня что? Ну, царапина, лодыжку подвернула, поиздевались надо мной. И сравни… Ты, такой сильный и мудрый, а я… я ною целыми днями и боюсь сесть на велосипед. Поэтому мне стыдно. Понимаешь?
Муса на секунду взглянул на нее:
– Да, понимаю. Но послушай, Касик…
Он говорил очень тихо. Из-за шума мотора Касси с трудом разбирала его слова.
– Боль в теле – это всегда неприятно. Сильная боль хуже, конечно. Но еще хуже то, что мир становится другим. Мы думаем всегда: он безопасный, этот мир. Болезнь, смерть, страх – это все для других, не для нас. Мы – хозяин мира, знаем, что есть и будет. А потом раз… и уже небезопасно. Не хозяин, нет контроля, только паника. Если здесь небезопасно, то где? Другая ситуация, но тоже теряешь безопасность. Так что не надо стыдиться.
Касси открыла окно и подставила лицо навстречу ветру.
– И это не проходит? – спросила она наконец, когда решила, что к ней вернулся ее обычный голос. – Я теперь всегда буду бояться?
Муса оторвал правую руку от руля и нащупал ее колено. Хлоп-хлоп – ободряющие хлопки.
– Нет, это пройдет, – он уверенно кивнул. Потом медленно, пытаясь отыскать верные слова, сказал: – У меня в деревне было одно очень красивое место. Райское, можно сказать. Самые красивые деревья, самые красивые цветы, красивый песок и камешки на берегу реки. Всего один дом, там жили старик со старухой. Потом пришли повстанцы и сожгли дом, убили людей. Уже много месяцев никто не ходит в райское место. Река, песок, деревья, цветы – все черное. Даже камни, такие безобидные и чистые, кажутся черными.
На лбу у Мусы появилась глубокая складка, он рассматривал пейзаж перед собой. Касси смотрела вместе с ним. Вдалеке поблескивала река. На лугу мирно и лениво паслись коровы. По велодорожке неторопливо ехала небольшая компания, одетая совсем по-летнему. Очертания Девентера на горизонте с его мостом и церквями походили на картину.
Когда Касси решила, что рассказ окончен, Муса внезапно продолжил:
– Пока не наступает очень жаркий день. День, когда приятно искупаться, побездельничать на пляже. Раз, и вода снова прохладная, чистая. Раз, у реки снова цветы, красивые цветы. Сначала несколько раз искупаться, не поворачивая головой. Не смотреть по сторонам. Не видеть место, где был дом. В голове стена в натуральную величину, вокруг того домика, а на ней надпись «запрещено».
Он посмотрел на Касси и улыбнулся. Глубокая складка пропала.
– А потом, Касик, сидя у воды, я слышу голос той старушки. Напевает что-то, прямо как раньше, о любви к бабочке. Вдруг вижу того старика, он набирает воду, как всегда, проливает ее. Слышно смех. Воспоминание как луч солнца в голове. Чуть погодя, осторожно осматриваюсь. Вокруг дома много растений. Птицы вьют гнездо. Медленно, очень медленно, райское место возвращается в память. У дома снова можно сидеть. Тень остается, но она сладкая и горькая одновременно. Жизнь проходит, как вода сквозь камни.
Он тяжело-тяжело вздохнул и снова похлопал Касси по колену.
– У тебя так же. Однажды ты идешь там и слышишь птиц, чувствуешь запах травы. Но нужно время.
Когда они подъехали к школе и Муса припарковал машину на соседней улице, Касси как бы невзначай произнесла:
– Фейнстра мне сказал, что он больше не в редколлегии. А если он будет там?
– Дай-ка руку.
Она с недоумением посмотрела на Мусу.
– Эту руку. Сейчас покажу.
Не понимая, что происходит, Касси протянула ему правую руку. Муса с серьезным видом осмотрел тыльную сторону ладони.
– Ага, – сказал он наконец, – нашел. Так и знал, всегда есть.
Он приложил свой указательный палец к нижней фаланге ее среднего пальца.
– Смотри, здесь.
– Я ничего не вижу.
– Не видишь, какая ты смелая?
Сбитая с толку, Касси покачала головой.
– Глубоко внутри, где-то здесь… – он показал на ее грудную клетку, – находится великая храбрость. Внутренняя великая храбрость всегда выступает где-то наружу, как золотая жила в горе. Сейчас, когда ты пойдешь внутрь и почувствуешь страх, посмотри на палец и вспомни: отважная Додо со всем справится.
Он же сейчас шутит?
Но нет, Муса выглядел совершенно серьезно.
Она посмотрела на руку и неуверенно кивнула:
– Ладно.
И, не отрывая от пальца удивленных глаз, она выбралась из машины, затем перешла дорогу и оказалась у высоких стеклянных дверей школы.
Через час она вернулась.
Муса с закрытыми глазами слушал фортепьянную музыку. Окна были приоткрыты, но дверцы заблокированы. Она постучала в стекло, сначала тихонько, затем сильнее. Муса всполошился, но, увидев Касси, расплылся в улыбке. Он сделал музыку тише и разблокировал двери.
– Значит, все в порядке?
Улыбаясь, она показала на палец.
– Теперь стала еще отважнее, – похвалил ее Муса.
– Я встретила Флориса в коридоре, он шел с телефоном. В общем, увидел меня и сразу спрятался в туалете.
На лице у нее появилась довольная ухмылка.
– Он боится меня сильнее, чем я его.