Оба запнулась. В глазах у нее снова стояли слезы. Она вскинула голову и протянула письмо маме:
– Почитай дальше ты, пожалуйста…
– Я? Лучше не надо, а то опять разревусь.
Оба как будто не услышала. Она не убирала руку, и мама взяла у нее письмо.
Она сделала глубокий вдох и откашлялась, пытаясь найти место, на котором остановилась Оба. Касси заметила, что у мамы трясутся руки.
– А затем наступила та ночь в августе. Стать свидетелем того, как рождается твоя девочка, – это самое прекрасное, самое чудесное, что мне пришлось когда-либо увидеть. И ты была так счастлива, всего за одну ночь твой взгляд изменился, в твоих глазах появилось что-то совсем новое, истинно материнское. Когда ты уснула, я хотела положить малышку в кроватку. Ты, наверное, помнишь, той ночью мы поставили ее у меня в комнате, чтобы ты могла спокойно выспаться. По пути к себе я встретила Элизабет с доктором. «Отдай ребенка ему, – сказала Элизабет. – Он отнесет его монашкам, отдаст на их попечение. Утром надо будет сказать Якобе, что ребенок умер. Так мы договорились.
Мама уже почти не могла читать. Она стала искать чьей-нибудь помощи, посмотрела на Мусу, но тот сидел согнувшись, опираясь локтями о колени и закрыв лицо руками. Оба была белая как простыня. Глаза ее были широко раскрыты, она смотрела в никуда.
Только Касси видела, в каком состоянии была мама, но помотала головой.
«Я не могу, мама, ты должна дочитать».
Мама сглотнула и продолжила охрипшим голосом:
– Той ночью я попыталась уйти вместе с Сандрин. Я плакала, кричала, но ты ничего не слышала, потому что доктор Ле Паж дал тебе снотворного. Наконец мне удалось уговорить их не отправлять девочку, не снабдив ее хоть какими-то приметами того, откуда она. Я надеялась – вдруг в них осталось хоть что-то человеческое? Они согласились, скорее всего, просто чтобы утихомирить меня. Я быстро нашла несколько вещиц, которые когда-нибудь, возможно, помогли бы ей отыскать тебя. Твою фотографию под грушевым деревом. Открытку из твоего родного городка и тот крохотный снимок Эда, помнишь, тот, который ты потом так долго искала. И твое кольцо, которое перестало налезать на твой палец на четвертом месяце… Я не смогла быстро найти красивую коробочку, поэтому сложила все в старенький ящичек для денег, в котором я обычно хранила свои лекарства. Ты наверняка его помнишь: красный, немного ржавый, с медной ручкой наверху…
Мама резко остановилась. Руки у нее тряслись настолько сильно, что листок бумаги зашелестел.
– Красный, немного ржавый, с медной ручкой наверху… – повторила она.
Она опустила письмо и посмотрела на Обу огромными от изумления глазами. Пока мама читала, та нервно приглаживала краешек простыни, но теперь и ее рука замерла. Она с недоумением взглянула на маму, которая выронила письмо и смотрела на женщину так, будто увидела перед собой призрака.
– …А на крышке есть вмятина, поэтому она плохо закрывается.
Они смотрели друг на друга в упор, мама и Оба, как будто впервые увидели друг друга. Как будто в комнате, в целом мире не было никого, кроме них.
– А снизу надпись China, – прошептала Оба.
– Только буква «п» почти стерлась, – прошептала мама в ответ.
И тут стало тихо, очень тихо.
Муса ничего не замечал, он до сих пор сидел неподвижно, смотрел в пол, опустив свою кудрявую голову на руки. А вот Касси заметила: внезапная тишина резала слух, в голове роились мысли, вначале в комнате как будто ничего и не произошло, как вдруг…
За одно мгновение все переменилось. Предметы ожили, тень стала светом, одна дверь закрылась, другая открылась. Время летело вперед, назад, поворачивало вспять, прыгало. Птицы за окном разразились пронзительными трелями – душераздирающими, невыразимо прекрасными. Касси вскочила, она больше не могла усидеть на кровати. Аргус подобрался поближе к Обе, Муса удивленно поднял голову, а мама с Обой, неподвижные, как застывшие фигуры на фотографии, продолжали смотреть друг на друга. Касси пританцовывала, она прыгала на месте, чтобы не взорваться.
– И он лежит у нас на стеллаже! – воскликнула она.
И с этими словами она плюхнулась на кровать с такой силой, что маму с Обой немного подбросило.
Касси Зондерван, внучка Якобы ван Хасселт.
Она проскакала по коридору с шахматным полом, положила руку на прохладную мраморную колонну рядом с лестницей, понюхала голубые цветы (они пахли немного пряно), посмотрела на улицу, на ступеньки и коз сквозь окошко в двери, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не закричать, не запеть во весь голос.
Как же они могли сейчас пойти спать? Ладно, Муса проделал долгий путь. У Обы не было сил, логично. Да и то, что мама устала после такого насыщенного эмоциями дня, – Касси могла все это понять, но внезапная тишина в доме казалась странной и неестественной, особенно в тот момент, когда у нее было столько слов, слов, которым не терпелось вырваться наружу, а поговорить была возможность лишь с Аргусом и козами во дворе.
Она пошла в комнату с картиной и попыталась посмотреть на нее, как в первый раз. Увидеть тихое море в сумерках, однако синий цвет казался сегодня намного более синим, а еще она только сейчас заметила, что между синим и коричневым проходила тонкая белая линия, как будто холст порвался и сквозь эту полоску проникал свет. Но изменилось не только это. Коричневато-фиолетовые полосы, которые прежде напоминали исключительно одинокий пляж под темным небом, вдруг стали гораздо больше походить на гряды свежевскопанной земли, которая ждет семян.
Касси выглянула в сад, где в лучах солнца пестрел яркий цветочный ковер, и подумала: «Если бы я умела рисовать, сейчас бы нарисовала ярмарку. Повсюду цвет и свет, отовсюду звучит музыка. Я бы взяла побольше красного, оранжевого и розового, а краски бы у меня танцевали и скакали вприпрыжку».
И вдруг она заметила их – свои качели. Подбежала к ним. «Якоба», – прочитала Касси на дощечке, которую Оба предусмотрительно очистила от мха. Якоба ван Хасселт, Моник ван Хасселт, Кассандра ван Хасселт. Она оттолкнулась ногами, стала подниматься все выше и выше, так что веревки оказывались параллельны земле, и чувствовала приятное щекотание в животе, смешанное с щепоткой страха, каждый раз, когда качели летели вниз. Она подумала о том, что качаться на качелях – это почти то же самое, что громко петь. Выше, выше, выше…
«Надо рассказать Хуго», – пришло ей в голову. Как только качели замедлили ход, она достала из кармана телефон.
Когда к пяти часам они спустились вниз – сначала Муса, затем Оба и, наконец, мама, – Касси уже накрыла на стол. Это был праздничный стол: со свечами и красивым сервизом. Касси приготовила суп и лепешки с помидорами, кабачками и яйцами, как ее научила Оба.
– Ну разве не красота? – спрашивала она каждого усаживающегося за стол. Однако никто не разделял ее восторженного настроения. Муса казался крайне озадаченным, и Касси не понимала, из-за чего. Он пристально следил за Обой и мамой, но они этого не замечали. Они молчали и думали о чем-то своем.
Во время десерта – а ели они сливовый пирог, о котором чуть было не позабыли, – Оба внезапно спросила:
– Теперь вы переедете сюда?
– Боже упаси, – тут же ответила мама.
Касси с Мусой удивленно посмотрели на нее, но Оба продолжала ковырять вилкой свой кусок пирога.
– Да, прошу прощения, – мама поспешила продолжить, – я не хочу никого обидеть, это действительно прекрасное место, просто… можно мне сначала свыкнуться с этой мыслью? А то я перееду сюда, и вы… то есть ты… начнешь мне говорить, чтобы я приходила домой до двенадцати и убирала у себя в комнате.
Она неестественно засмеялась.
Оба кивнула:
– Ага, или я буду заниматься живописью у себя наверху, а вы начнете кричать мне: «Эй, куда подевалась еда?» Или: «Что ты такая бука, спускайся, выпьем чаю!»
Теперь они смеялись вместе. Касси что-то понимала, но не всё. Она почувствовала, как радость, которую она испытывала последние несколько часов, начинает трещать по швам. А все выглядело так здорово: бабушка, мама, которая стала спокойнее и взрослее. До обеих можно рукой дотянуться, всегда рядом, когда нужны. Не надо больше переживать об уплате аренды, никаких больше ссор. А Оба с этого момента будет заботиться о маме.
После ужина мама вышла в сад, чтобы выкурить сигарету. Касси укоризненно посмотрела на нее, и последовал раздраженный ответ:
– Сейчас не самый подходящий момент, чтобы бросить курить.
– Я думала, ты обрадуешься.
– Я обрадовалась, разумеется.
Но взгляд ее беспокойно метался: она смотрела то на клумбу, то на беседку, затем – на лес, да и Касси распознала тревогу в ее голосе.
– Я позвонила Хуго и поделилась с ним хорошими новостями, – сказала Касси. – Он передавал тебе привет. Ничего, если я завтра поеду в Лейден вместе с Мусой?
С моря дул сильный ветер, в воздухе пахло солью, но небо было ясным. Рядом с берегом проплыла рыбацкая лодка, прямо за которой летело облако из кричащих чаек. Несколько виндсерферов в обтягивающих резиновых костюмах прыгали по волнам. Неподалеку двое малышей играли в мяч.
– И ты подумала: с этого момента жизнь превратится в один большой праздник и все мы будем жить долго и счастливо.
К Касси подкатился мяч. Она оттолкнула его и сказала слегка раздраженно:
– Нет, разумеется, нет.
Но чем дольше она размышляла об этом, тем острее осознавала, что по большому счету Хуго прав. По крайней мере, она надеялась, что так будет. Она поводила пальцами ног по песку и тихонько добавила:
– Им так не хватало друг друга, а теперь они снова вместе. Теперь ведь все должно измениться?
– Все может измениться, если у людей есть хоть что-то общее, – задумчиво сказал Хуго. – Как у тебя и Кобы.
Он набрал горсть песка, сжал свой большой кулак и пустил песок тонкой струйкой.
– Когда ты думала, что Марьян – твоя бабушка, ты ведь тоже была не в восторге, да? Это еще мягко говоря. Если я все правильно понял, ты даже не хотела рассказывать об этом маме.