вахту за станком, Артур доводил себя до безумия мучительными внутренними спорами с самим собой. Кровавая рана на лбу Джима и испуганное, с плотно сжатыми губами лицо Джейн в рождественскую ночь воочию, как при мгновенной вспышке света, показали ему, что, если мужчине суждено одержать победу в поединке, осторожничать почти не приходится (и в то же время он думал, что если бы женщина, любая женщина, ударила его так, как Джейн ударила Джима, то ей бы не поздоровилось). Победить — значит выжить; а выжить, притом что в тебе еле теплится жизнь, и значит победить. Жить, ощущая почву под ногами, не значит, как он впервые полностью осознал, идти против собственного, глубоко укорененного упрямства — например, неудержимого желания смести врагов, ползающих, точно муравьи, по перекладине большой буквы П (Правительство). Кроме того, это значит приятие добра и радостей жизни, как ему уже приходилось делать, только в более жесткой форме, пока все то же Правительство не разнесло тебя в пыль или пока радость не обернулась печалью.
Погожим воскресным утром в начале марта, когда солнце согревало землю, еще недавно ощущавшую холод снежного покрова, а воздух был прохладен и свеж, он встретился с Дорин на окраине города. Народа вокруг почти не было — обеденное время кончилось совсем недавно. На Артуре был костюм, рубашка со стоячим воротничком, галстук и черные башмаки, а Дорин, уже ждавшая его, не сводя глаз с автобусной остановки, где он должен был появиться, надела светло-коричневое пальто и воскресные дополнения в виде чулок, элегантных туфель и кофты из тонкой шерсти.
Он пересекал дорогу — высокий, стройный, с коротко подстриженными, аккуратно зачесанными назад светлыми волосами, одна рука в кармане брюк. Они договорились погулять: Дорин хотела, чтобы это было в городе, Артур — за городом.
— Слушай, — настаивал он, — я и так целыми днями торчу на фабрике, дай мне хоть в воскресенье немного подышать свежим воздухом. К тому же я вообще ненавижу город.
В том, что ее заманивают в пустынные поля, Дорин смутно почувствовала некоторый подвох, однако же уступила. Шагая рядом с ней, Артур думал о необычности их свиданий, об отсутствии опасности, которая ощутимо подстерегала его, когда он встречался с Брендой или Винни. Сейчас свидания перестали быть настоящими экспедициями, когда за каждый угол надо сворачивать с максимальной осторожностью, в каждом пабе искать возможность тактического отступления в случае засады, каждый шаг по темной улице под руку с Брендой делать с трепетом. С Дорин ему всего этого не хватало — настолько, что всякий раз, отправляясь с ней на прогулку, при приближении к углу он чувствовал, как его охватывает возбуждение, и на какое-то время умолкал, пока угол не оставался позади и не приходило двойственное чувство разочарования и облегчения, когда выяснялось, что путь свободен.
День тянулся бесконечно, высоко в небе плыли редкие облака, и все вокруг ласкало взгляд. По обе стороны сельской дороги пробуждались к жизни липы: острые, еще не раскрывшиеся почки готовы были насладиться весной и блестели, как изумруд, уже настолько свежие, чтобы утолить любую жажду. Отсюда, с дороги, последние дома окраины казались тусклыми и разбросанными наугад, словно это было дело рук какого-то полоумного.
Дорин взяла его под руку, и они свернули туда, где церковь Стрелли рассекала вьющуюся поверху тропу надвое: один рукав тянулся через поля к Илкстону, другой — в сторону шахт Кимберли и Иствуда. Артуру всегда было хорошо за городом. Он вспомнил своего деда-кузнеца, у которого были дом и кузня в деревне Воллатон. Фред часто брал его туда с собой, и те поездки четко отпечатались в памяти Артура. Воду там доставали из собственного колодца, сами выкапывали в огороде клубни картофеля, яйца брали буквально прямо из-под курицы и зажаривали с беконом, и ты сам выбирал, откуда отрезать кусок свинины, засоленной и свисающей с крюка в кладовке. Тот дом давно сровнялся с землей, уступив место натиску новых, свежевыкрашенных строений, разлившихся по полям, точно красные чернила по зеленой промокашке.
Они медленно приближались к Илкстону по узкой каменистой тропинке, с одной стороны ограниченной низким забором, а с другой зарослями бирючины, и лишь изредка перебрасывались парой слов. Там, где дорога стала пошире, они свернули к Трауэлу. Артур, всю жизнь болтавшийся в этих краях летними вечерами после школьных занятий или работы, знал здесь каждый уголок, каждую тропку и полянку. Они подошли к дому, где, судя по тому, что было выставлено в окнах, торговали шоколадом и фруктовой водой. Ему уже приходилось здесь бывать, шины его велосипеда были знакомы с каменистым покрытием этой дорожки, его подбрасывало и несло здесь юзом по пути на рыбалку к Ирвош-кэнал, и он часто притормаживал у этого самого окна купить что-нибудь поесть.
Дорин съела плитку шоколада и выпила бутылку лимонада. Хозяйка вспомнила Артура и, отыскивая его любимый сорт шоколада, лукаво поинтересовалась:
— Что, сегодня рыбалки не будет?
— Попробуй с орехами и изюмом, цыпленок, — предложил он, поворачиваясь к Дорин. — Тебе понравится. Нет, какая рыбалка, — это уже хозяйке. — Не видишь, что ли, я за девушкой ухаживаю. — И в подтверждение потрепал Дорин по плечу.
— Ах, ухаживаешь? — воскликнула хозяйка. — Ну, в таком случае рыбам волноваться не о чем.
Артур расплатился, и она закрыла окно.
— А на рыбалку, думаю, еще найдется время, — сказал он.
Они ступили на подвесной мост и облокотились о перила.
— Я знаю короткий путь назад, — сказал он. — Об автобусе можно не думать.
Его рука обвилась вокруг ее талии, и они смотрели на темно-зеленые камыши, росшие всего в нескольких футах. Вряд ли это можно было назвать даже ручьем, скорее небольшим рукавом протекавшего неподалеку канала. Здесь было довольно мелко, вода казалась совершенно неподвижной, и в ней отражались облака. Они стояли в молчании. Никого рядом не было видно. Ладонь его скользнула по ее спине и остановилась на теплой шее. Он попытался поцеловать ее. Она отвернулась.
— Никто не смотрит. — Он крепко прижимал ее к себе и, глядя вниз на воду, на гладкую поверхность, где в неподвижной прозрачной тишине изящно скользили мелкие рыбешки, все глубже погружался в грустные раздумья. Бело-голубое небо отражалось в воде очертаниями островов, и погружение в их недра казалось загадочным и бесконечным, рыбы проплывали сквозь немыслимые бездны и расселины кобальтовой голубизны. Артур не сводил глаз с прекрасной земной чаши бездонных вод, пытаясь постичь каждую заводь и каждую мель, пока, подобно тишине вокруг, внутри его тоже не установилась тишина, которую не могла нарушить ни единая частица его тела или сознания. В воде их лица не были видны, они сливались с тенями рыб, сновавших посреди стреловидно тянущихся вверх камышей и раскинувшихся лилий, сами же они растворились в водной стихии, словно были ее частью, словно их плоть, когда они погрузятся в воображаемые глубины, ощетинятся острыми когтями мира, более напоминавшими клыки, словно все это им, изгнанникам, давно уже было известно, и теперь они хотят вернуться туда, — а тени их уже там, — и мирные неизведанные глубины манят и манят их, призывая продолжить путь.
Но ни о каком продолжении не было и речи. Рано или поздно тебя просто затягивает в воронку, независимо от того, хочешь ты этого или нет. На поверхности воды возникла зыбь, она разбежалась концентрическими кругами, а потом пришли в действие вневременные силы, и произошел взрыв. И все струйки растеклись и исчезли близ берега, в зарослях камыша.
— Я устала, — нарушила тишину Дорин.
— Пошли. — Артур взял ее за руку и вывел на дорожку.
Срезав, как он и обещал, путь, они вышли к самому уединенному за весь этот день месту, и, влекомые убийственной и неудержимой страстью, легли на землю подле живой изгороди.
По завершении очередного субботнего киносеанса он заявил, что, прежде чем идти к ней домой, хорошо бы выпить кружку пива. К тому же, рассудительно заметил он, на улице дождь и под крышей паба посидеть будет совсем недурно. Но ведь можно поехать на автобусе, возразила она, в нем уж точно не промокнешь, на что он ответил, что не выносит очередей — любых.
— В жизни не стоял в очереди, — заявил он, — и сейчас не собираюсь.
— Но ведь это всего пять минут, — раздраженно бросила она.
— Это слишком долго. К тому же я ведь сказал, кажется, что хочу пива.
— А что, без пинты никак? — Защищаясь от холодных иголок дождя, она подняла воротник пальто. — Поехали ко мне, там тепло. Мама приготовит нам ужин.
В нем взыграл дух противоречия.
— Я хочу выпить пинту, — упрямо повторил он. — И не вижу в этом ничего дурного.
— Ну а я вижу. Ты слишком много пьешь.
— Ничего подобного. С тех пор как мы вместе, я пью вдвое меньше прежнего. Так что не надо мешать мне выпить пинту-другую, когда захочется.
В пабе было накурено и шумно.
— Хорошо, но только одну, — сказала она, входя внутрь.
— Почему бы и тебе не выпить чего-нибудь? — предложил он.
Она остановилась на имбирном с лимонадом, но сесть за столик отказалась, заявив, что в таком случае он не уйдет отсюда до закрытия.
— Ты что, стараешься держать меня на коротком поводке? — засмеялся он. — Ведь мы же еще вроде не женаты.
— Верно, даже не обручены, — насмешливо подтвердила она.
— Так ведь мы и знакомы-то всего несколько месяцев.
— И ты считаешь, что все это время ухаживал за мной? — Она сделала гримасу. — Что ж, кое-кто, может, и назовет это ухаживанием, но я — нет.
— Даже последние две недели? — поддразнил ее он.
— Свинья! — не сдержалась она. — Ты теперь постоянно мне этим в лицо тычешь.
Он повернулся к ней и негромко рассмеялся:
— Знаешь, мне нравится на тебя смотреть, когда ты вот так споришь со мной и ругаешься.
— Лучше бы ты слушал, что тебе говорят, как все остальные, — огрызнулась Дорин.
— Да я бы слушал, если бы не любил тебя.
— Любил! — воскликнула она. — Ты вообще не знаешь, что такое любовь.