— Хотите покурить? — Ариэль прошлась по комнате, качая бёдрами, подошла к серванту, и, наклонившись вперёд, от чего её халатик задрался совсем высоко, достала непрозрачный пакет. Я молчал, разглядывая маленькие босые ножки девушки, Вадик молчал тоже, брезгливо оглядываясь на не перестающие шелестеть занавески. Ариэль пожала плечами и, выудив готовый джойнт, уселась среди плюшевых слона и бегемота. Щёлкнула зажигалка, взметнулся тоненький огонёк, осветивший её лицо, осунувшееся и безразличное.
— На кухне можете взять вино, текилу, ну, или если хотите, водку, — сказала она, презрительно наморщив носик при слове «водка». Её рука тем временем заползла под одеяло и через пару секунд вылезла из-под него, сжимая пульт от музыкального центра. Заиграла неторопливая гитарная музыка.
— Фил придёт через час или типа того. Располагайтесь, — сказала она, без труда заглушая звук инструментов.
Мы не хотели возвращаться на кухню, поэтому мы сели рядом с Ариэль на полу и попросили сделать джойнты и нам. Моррисон снисходительно наблюдал со своего потолка за нами. Мы смотрели телевизор и слушали негромкую музыку из хриплых колонок. Шутившие друг с другом мужчины в фартуках куда-то исчезли и под загробные завывания Тома Уэйтса на экране появились уставшие и немолодые люди с неестественно розовыми щеками и распухшими, как от пчелиных укусов, губами. В декорациях дикой природы они скакали через препятствия, возились в грязи, забирались по крутой лестнице, откуда постоянно сваливались в грязную воду, забирались снова, снова падали, крупным планом показывали их конвульсирующие, еле живые тела, а потом камера переключалась на ухоженного и загорелого ведущего в гавайской рубашке, он беззвучно комментировал каждое их действие в микрофон.
Мы полулежали и курили, и так прошло пятнадцать минут или, может быть, часов пять. Всё это время мы сидели на полу, рядом с Ариэль, и втягивали в себя трудный дым. Вадим как-то окончательно расслабился и, кажется, даже ненадолго уснул. Я деликатно прижимался к плечу Ариэль, и невесело размышлял: я курю с двенадцати лет, говорил себе я, возможно, даже вслух, с пятнадцати лет пью, теперь ещё и принимаю лёгкие наркотики, хотя ещё не пересёк порога совершеннолетних восемнадцати лет, то есть активно и беспрепятственно делаю всё то, что запрещено делать мне по закону, однако вещи естественные и формально разрешённые хоть с рождения, такие как секс, мне всё ещё недоступны.
Потом в коридоре возникло какое-то шевеление: шуршали пакеты, скрипели плотные от снега ботинки, хлопали человеческие тела от приветственных взаимных ударов по спинам, шевеление перемещалось всё ближе к нашим бамбуковым занавескам и, наконец, просочилось и через них. На пороге возникло дикое полуживотное-получеловек, косматое, тяжёлое, нелепо сложенное: большеголовое и длиннорукое, с маленькими, очень кривыми и, как позже выяснилось, очень волосатыми ногами. В сравнении с ним, магаданский Слава, пропавший на кухне, казался музыкантом из филармонического оркестра. Оказалось, что это и был знакомый Вадима с искусствоведческого факультета, Филипп.
От одно вида Филиппа я вышел из оцепенения, мой организм пробудился и зафункционировал, я почувствовал разом, что мне необходимо выпить, поесть, посетить туалет. Я начал с последнего по списку. Я растолкал локтем полусонную Ариэль. Её татуированная рука взметнулась, показав направление. «Красная дверь» — разомкнулись проколотые губы, и я заметил на мгновение влажный проколотый язык.
Когда я вернулся обратно, атмосфера заметно переменилась: время то ли ускорилось, то ли, наоборот, застыло напрочь, пространство сузилось втрое — в комнате обосновались и Славик, и Фил. Славик розовел и улыбался гнилым растянутым ртом. Он дружелюбно прижимал к себе Вадика, Вадик при этом совсем не возражал, больше того, сам панибратски хлопал его по здоровенному плечу. Играла громкая и жёсткая музыка, а по экрану скакали и открывали синхронно рты затянутые в кожу музыканты. Филипп и Ариэль, сцепившись руками и прижавшись чреслами, танцевали среди сплошного переплетения подушек, игрушек, одеял и тел. Не желая разрушать установившуюся гармонию, я отправился на кухню в поисках еды. Распахнув внутренности холодильника, я не обнаружил ничего, кроме расставленного по боками откупоренного алкоголя. Зато морозильник был доверху набит разнообразным ледяным мясом. За медитацией над этим окаменевшим ассорти меня и застал Славик. Сперва я почувствовал, как что-то глыбообразное, громко дышащее нависло надо мной, потом я услышал расслабленную, плохо направляемую пьяным языком речь:
— Ты куда пропал, Андрюх? — произнёс он, нежно обнимая ручищами почти порожнюю бутылку водки. — Сейчас там Вадик будет под гитару петь, пошли.
— Я вообще-то поесть хотел, — сказал я как-то совсем жалобно, как малолетний попрошайка.
— Да там еды сколько угодно, Фил притащил, пошли, пошли, — Славик утянул меня за собой своими ручищами так быстро, что я даже не успел прикрыть дверцу холодильника, и она так и осталась сиротливо раскачиваться ивой на ветру. Когда мы вернулись в комнату, я увидел, что Фил всё ещё выплясывал в центре комнаты, но уже без партнёрши Ариэль. Движения его стали неуправляемы и размашисты: он скакал по комнате, как ужаленная осой обезьяна, тряс лохматой головой, осыпавшейся перхотью и мелким сором. Я сделал несколько шагов по комнате, стараясь не задеть орангутанга, и сел на прежнее место, рядом с Ариэль. Она, тем временем, переменила халат на ослепительные лосины и растянутую, явно не свою футболку, и потихоньку пила вино.
Когда музыка на несколько мгновений прекратилась, Филипп, тяжело дыша, осел где-то поблизости. Скользнув по мне слегка ошалелым взглядом, он потянулся в сторону небрежно брошенной на полу лёгкой куртки. Этим резким движением он обнажил вылезшие из-под майки обильные телеса. Из кармана он достал перетянутый резинками свёрток. Громко развернул его и, достав белоснежную таблетку, сразу сунул себе в рот.
— Таблеточку не желаете, мсье? — обратился он ко мне без улыбки.
От этого неожиданного «мсье», произнесённого лохматым чудовищем, я моментально пришёл в себя. Моё состояние внезапной и абсолютной ясности на фоне творящегося вокруг всеобщего безумия так напугало меня, что я тотчас запустил руку в пакет и проглотил таблетку тоже. Покатав её на языке, я ощутил слабый горьковатый привкус. Ручища Славика, как экскаватор, вылезла у меня из-за плеча и, схватив пакетик, убралась обратно. Я заметил, что куда-то пропал Вадим.
— Вадику плохо, — как будто услышав мои мысли, сообщил Слава. — Сейчас вернётся и споёт нам под гитару.
Вадику действительно было плохо. Он вошёл обескровленный и печальный.
Слава почти насильно впихнул его в пуфик, всучил гитару и сел перед ним, подперев голову.
— Я вообще-то петь не умею, только играть… — сказал Вадик слабо и застенчиво.
— Петь буду я, — неожиданно и отдельно от меня, произнесли мои язык и губы. Ариэль посмотрела на меня с интересом, и я, воспряв духом, подтвердил уже сам за себя, — да, да, это я могу, запросто. И добавил уже совсем не к месту: «я обучался в хоре».
— Что мне играть? — спросил Вадим, неуверенно подтягивая колки.
— Так, знаете это, короче… — Славик оживился, задвигал под собой беспокойным задом. Я сморщился, как перед ударом, ожидая, что Славик потребует от нас, в лучшем случае, «Границы ключ», а скорее всего, какой-нибудь «Гоп-стоп», но Славик неожиданно прохрипел. — «Well, show me the way to the next whisky bar…»
— Конечно, знаем, — сказали мы, обрадованные, хором.
Я пел негромко, но прочувствованно, как бард, зачарованно следя за длинными ровными, перебирающими струны пальцами Вадима. Я заметил схожее чувство и в глазах Ариэль, а Славик, так и вовсе, готов был прослезиться от умиления, громко и радостно подвывая нам в припеве. Филипп, кажется, к интимности момента остался равнодушен или же таблетки вставили его гораздо сильнее других. Он нетерпеливо раскачивался, сидя на корточках, с пультом в руках, всё время порываясь включить на всю громкость свой громкий американский рок.
Дальнейшие воспоминания сохранились лишь фрагментарно. Помню, всё время грохотала в колонках музыка. Я видел, как Ариэль, широко разведя руки, кружила по комнате, как балерина, двигаясь в своём собственном ритме, брала какие-то вещи с полок, рассматривала, как будто видела в первый раз, и клала на место, продолжая движение. Филипп неутомимо крутился вокруг неё, разбрасывая повсюду свои мелкий сор и перхоть.
Придя в сознание в следующий раз, я увидел Славу, стоящего на коленях перед смущённым Вадиком. «Я знаю, что я вёл себя как свинья. И я знаю, ты меня ненавидишь! — кричал Славик, с застывшими слёзными капельками в углах глаз, — И это убивает меня».
Магаданский Слава и правда имел глубоко печальный, почти трагический вид.
— Есть только один способ всё изменить, — мрачно констатировал он. — Ты должен ударить меня в ответ… он схватил вдруг Вадикову руку своей рукой-ковшем и порывисто прижал к своей груди. — Вадим, я прошу, ударь меня!
Вадик мотал головой.
— Вадик, я люблю тебя — кричал Слава. — Я хочу быть твоим другом, ты великий человек! Я больше не могу выносить этого. Если ты не ударишь меня, я ударю себя сам, а ты же видишь, какие большие у меня кулаки. Хочешь, я отрублю руку, которая причинила тебе боль!? А хочешь, я вырву себе глаз!? Хочешь, я вырву себе глаз и подарю тебе!?
— А что я с ним делать-то буду? — угрюмо спросил Вадим.
— Не знаю. Можешь засушить и повестить на шею, как трофей.
— Засушить? Глаз? — вмешался Филипп. — Тогда уж лучше зуб, зуб выглядит как трофей.
— Зуб так зуб, — пробормотал Слава, залезая могучей рукой в рот.
— Боже мой, да ударь ты его, наконец, — вмешалась раздражённая мужским идиотизмом Ариэль. Вздохнув и собравшись с силами Вадим приблизился к Славе и с размаху ударил его в скулу. Удар вышел неудачным — в кулаке что-то громко хрустнуло, Вадик вскричал и схватился за руку. Слава и Ариэль испуганно бросились к нему, подхватили зачем-то на руки, хотя Вадик твёрдо стоял на ногах, и потащили его на кушетку. Филипп продолжал размахивать конечностями, или, формально говоря, «танцевать».