Она села за столик, когда я допивал вторую порцию. Вторая порция «шотландца» была хотя и ещё хуже предыдущей, но здорово согревала, размывая по членам покой и умиротворение. Наргиз заказала себе зелёный чай. Растрепала волосы и собрала в пучок. Щёки у неё горели, очевидно, от интенсивной беготни на коньках, но я почему-то подумал: «от стыда».
— Пока ты пьянствовал, твою девушку чуть не увели, — сообщила Наргиз.
— Мою девушку? — я вздрогнул.
По-видимому, чай был слишком горячий, потому что Наргиз сморщила губки. Подула на него и сделала осторожный глоток.
— Повторить коктейль? — это спросил официант.
— Нет, спасибо.
— Да ладно тебе, не стесняйся, я не против, — Наргиз откинула тяжёлую прядь со лба. Помешала маленькой ложечкой чай и приветливо улыбнулась официанту.
— Это не имеет значения. Мне, пожалуйста, минеральной воды. С газом. И чтобы побольше газа! — добавил я почти угрожающе. Я расстегнул ворот рубашки — вдруг стало душно, тесно, неуютно. Всё-таки стоило запустить столом на каток, может, полегчало бы.
— Что с тобой сегодня? У тебя нет настроения? Если ты расстроился из-за «пьянства», извини, я и не думала тебя задеть. Я уже привыкла к тому, что мой парень — безработный алкаш. Ох, извини, я опять… — Наргиз, похоже, была настроена на шутливый лад.
— Дело не в том. Хотя я ценю твою иронию.
Я приблизил свой стул к стулу Наргиз с натужным скрипом. Что-то натужно проскрипело и у меня внутри.
— Меня интересуют наши отношения, — каким-то сухим, хриплым, не своим голосом произнёс я. И продолжил голосом ещё более не знакомым мне. — Наргиз, ты серьёзная девушка, и я понимаю, что ты, вероятно, думаешь о том, куда движутся наши отношения, и всё такое…
— Никогда бы не подумала, что услышу от тебя что-то подобное, — она соорудила такое обиженно-гневное лицо, как будто я оскорбил её. Но это, очевидно, тоже была игра. После этого Наргиз широко и ясно улыбнулась. У неё были удивительно белые зубы, как и у всех, кто был сегодня на катке. — Почему вдруг тебя стали волновать наши отношения?
— Совсем не вдруг… Просто мне кажется, у нас с тобой разные взгляды на этот вопрос, и это может вызвать некие… разногласия в будущем…
Наргиз посмотрела на свои ноготки, короткие и аккуратные, словно увидела их в первый раз.
— И какие же у тебя взгляды… на этот вопрос? — теперь Наргиз перешла на подчёркнуто деловой тон.
— Ну, я, например, не очень представляю себя в роли ну скажем…
— Мужа?
— Именно. То есть, я не представляю себя, возвращающимся после тяжёлого трудового дня в квартиру, где меня ждёт жена с борщом и эти дети… с их крохотными липкими ручонками…
— Вижу, ты и правда ненавидишь детей…
— Я ненавижу людей, но детей особенно, как самую непредсказуемую и докучливую их разновидность. Но дело не только в них. Меня вообще от всего этого воротит. От всей этой семейной… хрени. И вообще, я не готов…
Наргиз молчала. Я помолчал тоже, а потом добавил:
— Я просто хочу, чтобы ты это знала, и знаешь ли, не питала иллюзий.
— Не питала иллюзий… — эхом отозвалась она. — Ты мог бы этого и не говорить: у тебя и так всё это на лице написано. Поспешу тебя обрадовать: никаких иллюзий я не питаю и никаких планов не строю.
Наргиз посмотрела в сторону катка. Там происходило всё то же самое: люди, визжа, катились по кругу.
— Раньше, когда я встречалась с другими, — не поворачиваясь ко мне, она продолжала. — Я всегда представляла будущее… я же девушка, без этого никак. Свадьба, большой дом, много детей… Видимо всё то, что ты определил как «семейная хрень». Но сейчас, я не представляю ничего вообще. Я не вижу нашего будущего. Я просто стараюсь жить сегодняшним днём, стараюсь об этом не думать, мне нравится проводить время с тобой, вот и всё! Можешь не переживать об этом.
— Вот как…
— Неужели ты не понимаешь сам? У меня в семье строгие правила… даже если бы ты был…
— Нормальным человеком? — грустно усмехнулся я.
— В общем, даже если бы мы оба очень хотели… «семейной хрени», это было бы невозможно. Я вообще не понимаю, зачем нам этот разговор…
— Что за средневековье… — рассердился я, — я и не думал, что кто-то следует всерьёз этим правилам. Это просто глупо.
— Пожалуйста, не кричи!
Я заметил, что за нами наблюдали несколько пар настороженных глаз. Я стоял над Наргиз и, похоже, действительно кричал. Я сел на место.
— Но это ладно… но почему у нас не может быть будущего? Я не понимаю. Думаешь, я ни на что не годен? Я бы легко мог зарабатывать деньги. И буду… Я повзрослею, изменюсь. Ведь все люди меняются. Может быть, через год я уже не смогу представить себе жизнь без борща и семейных торжеств. Буду с энтузиазмом нарезать салаты…
— Ты меня совсем запутал… мне кажется, тебе нужно ещё выпить… Или наоборот, не пить совсем.
Снова зазвонил телефон. Это была Майя. Опять. Я отключил его и положил в карман. Нужно было идти домой.
Я поймал такси, и мы некоторое время тряслись в тесных душных «жигулях», соприкасаясь острыми недружелюбными локтями. Постояли у её подъезда, глядя на свинцовое медленно движущееся небо. «Давай посидим на скамейке», — предложила Наргиз. Мы сели, всё также соприкасаясь локтями. Наргиз несильно ткнула меня в бок. Я ответил ей тем же. «Эй, аккуратнее, хочешь меня убить?» «Я хочу тебя любить», — подумал я, но не озвучил вслух эту дурацкую рифмовку. Погладил её щёку и поцеловал. Тоже в щёку, в невидимый детский пушок.
— Я позвоню тебе.
— Хорошо, — Наргиз встала, отряхивая плащ.
Я пошёл быстро, не оглядываясь. Тёплый ветер нёс мне навстречу мелкий бумажный сор.
9
Вадим задержался у меня ненадолго. Несколько дней блуждал по квартире в немом ошеломлении, брал с полок все подряд вещи и клал, куда хотел, множа беспорядок. Хаос в Вадиковой душе перекинулся и на моё обиталище, где всё стало ломаться и выходить из строя. Сперва поломался кран над раковиной — вентиль от горячей воды остался в руке при очередном прикосновении (теперь приходилось включать воду, обжигая пальцы). Потом, о, ужас, снова перестал работать слив. Приходилось сливать воду тазиками. Представьте, воду тазиками, в жилой квартире, в Москве XXI века.
Пыли на шкафах и грязи на полу с появлением Вадима стало гораздо больше, убирать за собой он категорически отказывался. К тому же к и без того безрадостным ароматам моего жилья — ароматам пота, запустения и гнили, он прибавил свои потно-гнилостные ароматы.
И всё бродил, как тень, мрачный и трясущийся, дурная копия самого себя.
Вадим больше не курил, как бог, как бог не ел и не пил, он делал это всё как побитый жизнью привокзальный бомж. Вадим стремительно терял класс.
— Ты теряешь класс, — сказал я Вадиму как-то.
— Что? — он посмотрел на меня, не понимая.
А потом он вернулся домой, к требовательной и строгой матери. Вернее, мать вернула его домой к себе, приехала и забрала, как позабытую косметичку. Через час, после того, как за Вадимом и его мамой захлопнулась дверь, от него поступил звонок на домашний.
— Скоро выступление, — угрюмо проговорил Вадим. — Нужно съездить в лагерь нассистов. Отдать заявку и вообще посмотреть, как там дела идут, что за сцена, и так далее… — он помолчал. — Съездите вы с Кирой.
— А ты почему не поедешь?
— Там может быть Сергеев. Не могу видеть этого отморозка… Я просто не могу…
— Ладно, ладно. Диктуй адрес.
Оказалось, фестиваль должен был проходить даже не в Москве, а хоть и в ближнем, но Подмосковье. На лоне природы. Место называлось очень нежно: «Новые Ржавки». «Откуда там будет 5000 человек, на опушке»? — думал я. Не иначе, сгонят на автобусах этих любителей панк-рока и государственной халявы.
Мы встретились с Кирой на платформе. Подошли почти одинаково, она первая, я — через полминуты. На самом деле, я шёл за ней от метро, смотрел ей в ссутулившуюся спину, но не окрикивал почему-то. В голове путались мысли, хотелось дать им ещё немного времени, может, выпутаются. Вспомнился летящий, вьющийся силуэт Наргиз. Но почему-то не в джинсах, а в переливающемся коротком платьице, какое обычно надевают фигуристки — мысленно дорисовал его на ней. Наргиз не посмотрела на меня, обогнула полукругом, разрезая коньком тонкий снег, и поехала на второй круг. До встречи, Наргиз!
В ларьке я взял вина и пластиковых стаканчиков. Подошёл человек в грязной одежде и с грязным лицом, попросил денег. Я не дал. Набросил сумку на плечо, и мы отошли на другой конец платформы. Электричка уже приближалась издалека, наращивая грохот.
Электричек я не любил, у меня от них портилось настроение. Едешь, уставившись в окно, а за ним — только лес и остовы промзоновых зданий. Внутри же — неудобные сиденья, сплошные шорохи, кружение вокруг неприятных личностей, певцы и продавцы ненужного (зимой — мороженого, летом — растаявшего шоколада). В общем, приходилось пить. Мы сели у окна, и я налил полные стаканы себе и Кире.
— Что нового? — спросила Кира, сделав глоток. — Ещё не утоп в грязи и похоти?
— Нет, не утоп.
Я подумал, как же неприлично долго мы не разговаривали с Кирой. Вернее, я неприлично долго не связывался с ней. Я оставил её в трудный момент, хотя должен быть поддержать, конечно. Впрочем, в последнее время развелось слишком много людей, нуждающихся в моей поддержке. Всех бросают любимые, все идут за утешением ко мне. Ох уж эти «любимые», безответственные люди, и подлые. Плодят по миру разбитые сердца и скрываются в неизвестности. Надо бы, кстати, переименовать нас в группы «Разбитые сердца». Довольно трагично.
К счастью, неловкости удалось избежать: Кира сама принялась рассказывать о себе, охотно и радостно. Отлегло от сердца. От моего, ещё не разбитого. Я снова заполнил стаканы.
— …В тот день я пришла на работу в ужасном настроении. Хотелось всех убить или, на худой конец, морально уничтожить, — повествовала она. — И ещё покупатели в тот день попадались на редкость тупорылые. Одна баба выбирала наполнитель для кота часа три. Тот, наверное, всю квартиру уже обосрал, несчастный. Потом какой-то дед начал рассказывать, какой мудак был этот генсек Хрущёв. Тоже мне, новость. Волюнтарист этот твой Хрущёв, так он говорил. Ага, мой! Мол, если бы не он, сейчас уже б коммунизм настал. В общем, я ему чуть этот самый наполнитель на голову не высыпала. И тут заходит чудик настоящий, волосатый, пришибленный, вид такой, будто крепко сидит под чем-то.