Я пересёк Большой Овчинниковский переулок и быстрым шагом направился в сторону набережной по Пятницкой улице, обгоняя обречённо ползущую передо мной людскую толпу. Времени оставалось мало. На Кадашевской набережной пришлось уже сорваться на бег. Несколько раз проскочив перед машинами на красный, я оказался на проходной за несколько секунд до девяти. По крутой лестнице взбежал наверх, задержавшись на секунду у кабинета начальника: ключ уже был в двери — начальник всегда был на работе, приходил раньше всех и уходил неизвестно когда, может, и не уходил вовсе. Отдышавшись, стараясь не шуметь, я добрёл до двери нашего офиса, скрипнул дверью и оказался внутри.
Офис гудел: приглушённо гудели машины за окном, громко и отчётливо гудели набитые пылью громоздкие процессоры, натужно гудел чайник, бурля кипящей водой. «Здравствуйте, Андрей» — проскрипели вразнобой обе престарелые женщины, готовившиеся к долгому вдумчивому чаепитию. За компьютерами уже сидели двое — мужественная девица Алёна и смешливый кудрявый тёзка начальника — юноша Олег. Наши с Алёной рабочие места располагались рядом, она сидела спиной ко мне, накрывшись необъятным, как танковый чехол, пуховым платком. По обыкновению хмурая, Алёна неторопливо раскладывала пасьянс, передвигая мышку по коврику. На коврике помещался принт с зажравшимся сибирским котом. Рядом висел календарь с такими же нахальными и усатыми животными. Устаревший февральский кот призывно глядел на Алёну, вольготно разбросав тело по алой подушечке.
Котов в Алёниной жизни было чересчур много. Часами она рассказывала длинные и неинтересные истории про своего кота Фёдора, холёного белоснежного самца с львиным хохолком и ушами, как у рыси (я изучил его очень хорошо, потому как новые фотографии вальяжного самца появлялись на Алёниной фэйсбучной страничке почти ежедневно). Жизнедеятельности Фёдора было посвящено уже шесть тематических альбомов. назывались они следующим образом:: «День рождения Фёдора», «Фёдор на даче», «Мой любимый», «Я и Пушистик» и так далее. Кот этот, судя по Алёниным историям, был скучным и мелочным типом. Максимум, на что был способен её герой — стащить кусок индейки со стола или, выразив дурной нрав, нагадить мимо наполнителя.
— Мужика тебе надо, Алён, — устало твердил наш коллега, Дима, глядя через плечо на эти фотографии. Алёна обижалась, закрывала фотоальбом и возвращалась к судорожному раскладыванию пасьянса.
Она молча кивнула мне в знак приветствия, отхлебнув крепкий кофе. Я уселся на место и включил процессор, подбавив своего персонального гула в общий гудящий рой. Олег сидел напротив, перед выключенным монитором, закинув ноги на стол, и листал мужской журнал.
— Андрюша, ты не представляешь, — зевнув, Олег обратил туловище ко мне. — Учёные Колумбийского университета опытным путём доказали, что целовать собаку гигиеничнее, чем целовать женщину. У собак, видишь ли, гораздо меньше болезнетворных бактерий. И это, — тут Олег воздел назидательный палец, — даже с учётом того, что они постоянно лижут жопу!
Олег, в отличие от меня, всё ещё учился. Самый молодой сотрудник, он заканчивал четвёртый курс вечернего отделения. Олег числился на двух или трёх работах, всё время сдавал какие-то зачёты, но при этом всегда имел скучающе-бездельный вид.
Мой рабочий день традиционно начался с выискивания новостей по интернету. За пятнадцать минут исследований я выяснил, что в Аризоне прошёл дождь из мёртвых птиц, а в Техасе мужчина атаковал женщину мёртвым броненосцем. Оказалось, что Максим Галкин влюблён и хочет детей. Оказалось, лондонский «Тоттенхэм» хочет продать Романа Павлюченко. Оказалось, что кто-то ещё влюблён, но хочет ли при этом детей — непонятно. Какое-то время я сидел, закинув руки за голову, пережёвывая свалившуюся на меня информацию. Аризона… Техас… Павлюченко. Кто все эти люди? Из оцепенения меня вывели зашаркавшие за спиной шаги. К моему столу неумолимо приближалась одна из пожилых женщин, которую мы за глаза именовали Александр Градский: пухлые щёки, очки, волосы, небрежно наброшенные на плечи, делали сходство коллеги с нелепым певцом почти портретным. Я мгновенно осознал, что сейчас буду втянут в утомительную беседу, затрагивающая, один пункт за другим, следующий список тем: здоровье в целом, в особенности давление; сегодняшняя погода (в контексте времени года, с приведением цитат из народного календаря, сравнительным анализом погоды в тот же день в прошлом, позапрошлом, и максимальном количестве предыдущих лет, а также прогнозированием погоды на ближайшую и долгосрочную перспективу); продукты питания в целом (здесь список тем неисчерпаем — ассортимент продуктов питания в ближайшем магазине и на рынке, их пищевая ценность и степень их натуральности, способы приготовления, сравнительный анализ цен на рынке и в магазине — последняя тема может так или иначе пересекаться с темами погоды и здоровья) — в связи с этим я, напустив на себя занятой вид, схватил первую попавшуюся кипу документов и бросился к ксероксу, по пути успев одарить Александра Градского экспресс-улыбкой. Градский некоторое время растерянно оглядывалась по сторонам, но потом всё же выбрала новую жертву — как правило, выбор всегда падал на затаившуюся под платком Алёну. Вот и теперь, я услышал, она вовлекала в беседу её. Алёна отвечала всегда старательно, хотя и натужно, скрипя зубами, и продолжила раскладывать пасьянс с ещё большим остервенением.
На лестнице меня нагнал кудрявый Олег. Потреся передо мной, как перед младенцем погремушкой, сигаретным коробом, он заманил меня в курительную комнату. Вид у него был взволнованный и нетерпеливый: недобрым блеском глаз он напоминал пытливого подростка-ботаника, сексуальную неудовлетворённость сублимировавшего в жадное познание мира.
— Вот слушай, что я сейчас вычитал, — отщёлкивая быстрый ритм зажигалкой, вещал Олег. — эти кретины-журналисты утверждают, что невозможно чихнуть с открытыми глазами. Да этого не может быть! Что я, по их мнению, не в состоянии контролировать свой моргательный процесс? Это же абсурд.
— Не знаю. Но это можно проверить.
Следующие полтора часа мы провели в офисной столовой, засовывая в нос молотый перец и старательно придерживая веки. Тезис о чихании нам так и не удалось опровергнуть, и мы, поверженные, вернулись в кабинет, расчёсывая раздражённые носы. Продолжая чихать, я успел сделать несколько записей в твиттере и поставить пару лайков понравившимся картинкам в фэйсбуке. Медленно, но неумолимо приближался обеденный перерыв.
Оперативно собравшись, я спустился вниз. Местной столовой я как обычно пренебрёг — там меня ждали только очереди, и начальство, и мокрые подносы, и густое варево из перекисших овощей. На обед я заходил в более созвучную сердцу бутербродную «Сабвей». Моим явным фаворитом был большой куриный сэндвич на кунжутном хлебе. Но прежде чем сомкнуть челюсти на сочном и необычайно длинном «сабе», набитом салатными листьями и пережаренным мясом, необходимо было преодолеть неблизкий путь — сперва перебраться на другую сторону реки с Берсеневской набережной на Пречистинскую, обогнуть храм Христа Спасителя и Пушкинский музей, полюбоваться с Волхонки на потухшие звёзды Кремля и только затем, завернув за угол, придвинуть себе пластиковый стул и вгрызться в хлебную плоть зубами.
Этот маршрут, вероятно, кому-то кажущийся живописным, лично меня разочаровывал и утомлял. У подножия храма в общипанном скверике меня всегда атаковала толпа экспрессивных провинциалов с требованиями запечатлеть их торжественные лики на фоне отмытых пемо-люксом сверкающих куполов. Бродили тут и там улыбчивые старики-иностранцы, с фотоаппаратами на мускулистых загорелых шеях. Визжали и скакали на Патриаршем мосту пухлые и бледные, как несвежие пирожки, девочки. В любую, даже самую антигуманную погоду ворота Пушкинского музея осаждали толпы людей, терзаемых художественным голодом. Охуев от скуки и многочасового тупого стояния, они впивали свои взгляды в проходящего мимо меня. До желаемого фаст-фуда я добирался уже без сил.
Вот и теперь, получив свой огромный сэндвич, со вздохом облегчения я приземлил зад на стул. В награду за все мои усилия, и за неимением ничего другого, я премировал себя также стаканом холодного пива. Я занял место у окна. Из окна можно было разглядеть завернувший за угол край очереди из ценителей искусства и хмурое небо, поливавшее их мелким злым дождём. Я глядел на ценителей и сосредоточенно раскладывал перед собой чёрные колечки оливок, попавшие в сэндвич вопреки моей воле. Одна и та же официантка каждый раз игнорировала одну и ту же мою просьбу их не класть. Только я сделал первый укус, освободив еду из бумажного белого кокона, как заметил две миниатюрные фигуры, целенаправленно приближавшиеся ко мне.
— Андрюша, какими судьбами. — Девичья рука легла мне на плечо. Я поднял голову с набитым ртом. Всегда я встречал симпатичных девушек либо с набитым ртом, либо пьяный и облёванный. Я понял, что знаю её, эту особу, нагло встрявшую в мой ланч, но откуда — вот вопрос. Маленькая, худенькая брюнетка с розовой чёлкой.
— Я — Майя. Помнишь меня?..
С трудом ворочая мыслями, я, наконец, сообразил. Майя, ну конечно. И отложил бутерброд на стол.
Мы познакомились на концерте Игги Попа несколько лет назад. Я пришёл в клуб вдвоём с Кирой, а Майя — маленькое, ломкое существо, пьяное до бессознания, прилепилось к нам на входе. Приняв брутальную Киру за парня, невменяемое существо пыталось к ней приставать. Я же, огорчительно трезвый (денег хватило только на билет) и обделённый вниманием, к тому же осатаневший от потных и настырных любителей слэма, совершенно забыл про престарелую панк-звезду Попа и даже не пытался дотронуться до его могучего морщинистого тела, оказавшегося вдруг в толпе (тогда Игги ещё практиковал стэйдж-дайвинг). Внезапно я заметил, как эта шатающееся существо Майя прибилось к стаду крупных волосатых гомодрилов, раздетых по пояс. Они, не стесняясь, прижимались к ней пивными животами и прикладывали бесстыдные лапы к только обозначившимся ещё женским прелестям. Гомодриллы целенаправленно теснили девочку в сторону туалета. В первую секунду я подумал зло, что будет очень хорошо и поучительно, если пьяную дурочку растерзает своими елдами эта стая обезьян, прижав её тельце к стене обоссаного клубного сортира. Но вместо этого, сам от себя не ожидая, грубо ввинтился толпу, тщедушный, но злобный, средоточие ненависти, схватил хрупкое существо за руку и увлёк за собой. Потом, уже в подворотне, поил существо минералкой, полчаса выясняя, где существо живёт. Оказалось, недалеко. Я взвалил Майю на плечи, донёс до дома, и, прислонив к двери, позвонил в дверь. Открыла мать: красивая женщина, в халате, растрёпанная, кажется, только что оторвавшаяся от сексуальных утех. «Вот, забирайте» — буркнул я, и добавил зачем-то: «извините». И, не оглядываясь, ушёл. Ясно помню, как меня догоняли, свирепые и незаслуженные, материнские проклятия.