Тот пожал плечами, не зная, что ответить.
— А вот до революции написали о золотом руднике. — И, не зная, что еще сказать, Петро глянул в сторону иптешевской заимки и, поудобнее подобрав под себя ноги, начал читать вслух: — «Люди все встречались нам сумрачные, сосредоточенные. Даже и бабы невесело смотрели. Детей было не видно — они тоже на работе. Здесь чуть не с восьмилетнего возраста — хочешь жить, так обливай по́том каждый кусок хлеба… Черный рудник, где над тобой висят миллионы пудов земли, где ты схоронен, как труп в могиле, как червяк в орехе…» Слыхали? — многозначительно подняв книгу, сказал Петро. — «В один из таких рудников мы именно и отправились, — продолжал он чтение. — Перед нами оказалась черная дыра. Вверху торчала лесенка. Внизу она пропадала во мраке.
— Вот и наш колодец!.. Сейчас мы спустимся туда.
Нам дали свечи в руки. Мы зажгли их и не знали, что делать. Но вот первый, стоящий у отверстия, ступил на лесенку, еще несколько мгновений — и черная дыра точно проглотила его. За ним стали спускаться и мы. Скользкая мокрая лестница. Ноги едва-едва держатся на ее перекладинах, руки тоже вот-вот выпустят их… Чем ниже, тем брызги обильнее и обильнее. Вот уже целые струи воды бегут по мокрым стенам колодца. Колеблющееся и тусклое пламя наших свечей отражается в этих струях. Что-то скрипит около…
— Это… не беспокойтесь… бадья вверх поднимается с породой.
Скоро шорох, и журчанье ручьев, и скрип бадьи потонули в каком-то грохоте… Наконец ноги наши ступили на деревянный пол. Кругом была все та же вода. Прямо перед нами опять черная дыра, но она шла перпендикулярно к колодцу.
— Ну, теперь туда!..»
— Постой, Петро, закурим! — вынимая кисет, прервал Максимыч.
Они закурили, и Петро начал новую страницу:
— «Полусогнувшись, мы двинулись в этот штрек и прошли по нему сажен полтораста. Вверху поставлены крепи, чтобы земля не обвалилась. Падая сверху сквозь крепи, капли воды тушили нам свечи. Выработка то шла по наклону вниз, то сворачивала в сторону. Нам становилось дышать все труднее и труднее. В этом черном мраке подземного царства звуки скрадываются удивительно. Стук кайл услышали, только войдя в грот, где человек семь рабочих, по ступню в воде и обливаемые холодной водой сверху, ломали породу. Каждый, со всей силой ударяя молотом по лому, загонял его в кварц.
Из скважин, пробитых таким образом особым инструментом, выбиралась пыль — также иногда золотоносная, затем вставлялся патрон динамита с пистоном, содержащим гремучую ртуть.
От пистона висит вниз длинный фитиль.
— Ну, теперь подальше.
Мы бросились в ближайшие выработки.
Рабочие зажгли фитиль — и тоже к нам. Несколько секунд тишины. Послышался слабый гул. Каменные породы штольни точно вздрогнули. Отголосок взрыва замер в следующем гроте… Мы подождали еще несколько секунд и опять вернулись в только что оставленную нами ячейку подземного улья. На тех местах, где еще недавно в белом кварце зияли скважины, теперь блистали свежим изломом выбоины, а целые груды золотоносной породы лежали под ними внизу. Серый дым еще ходил под потолком грота. От этого дыма невольно разбаливалась голова…»
— Видали технику безопасности? Зато теперь шагу без нее не ступи… — снова перебил чтеца Турбин.
Петро вспомнил столкновение со Степановым в разведочной штольне и, лукаво посмотрев на разведчика, ничего ие ответил.
— «Вот и шахта… Вверху едва-едва, точно серая точка, мерещится ее отверстие, именно мерещится. То пропадает, то выступит вновь… Наконец, отверстие вверху стало расти и светлеть. Вот первый луч упал на нас; еще минута — и над нами раскинулось голубое небо. Мы посмотрели друг на друга и расхохотались. Все мы с головы до ног были в грязи».
— Ну и рудник! От такого подальше! — вырвалось у белобрысого, и, привстав на одно колено, он заглянул в книжку, будто сомневаясь в том, что в ней все написано так, как читал Петро.
— На днях я поеду на Новый и расскажу вам, как там рудник выглядит. Петро, наверное, устал, давайте я дочитаю и побегу в бараки тоже проводить беседу, Рудаков поручил, — сказала Наташа. И, взяв у Петра книгу, стала громко читать: — «Получается блестящая желтая горсточка, из-за которой через несколько времени совершится столько подлостей, преступлений…
Вон недалеко закладывается новый шурф. Отупелые люди, полузажмурив глаза и навалившись грудью на ворот, буравят таким образом землю… Остановились, понурились, точно лошади после громадного и мучительного перегона. Видимо, отдышаться не могут, только колени дрожат да по лицу бежит какая-то судорога. Глаза тоже полусмежены. Больно или противно глядеть этим несчастным каторжникам труда на божий свет.
Нет, прочь скорей!..» Да! Прочь скорей! — повторила Наташа. — Какая страшная картина!
— Петро дюже агитнул нас за рудник, не забудь прочесть о нем на общем артельном собрании, — усмехнулся высокий паренек, сидевший рядом с Наташей.
— Лучше сразу в могилу, чем в таком руднике мучиться! — проговорил белобрысый разведчик, — Слушать — и то мурашки по телу ползут.
Петр задумчиво обвел всех глазами.
— Вот, ребята, какой был рудник-то в стародавние времена!
— Я такие рудники знал, сынок! Хорошо, что вам уже не пришлось их видеть, — пробасил Максимыч.
— Ну, нам пора идти, — сказала Наташа.
Попрощались, и девушка ушла вместе с молодыми разведчиками.
Заслоняя от солнца журналом крупное скуластое лицо, Максимыч посмотрел на тропинку, по которой из лесу двигались две маленькие фигурки.
— А ты, Крепыш, не зря так долго тайгу обсматривал: Федот и Маша идут. Я думаю, это случайное совпадение? — насмешливо заметил Турбин.
— Конечно, случайное! На какое-нибудь там свидание за пять километров не ходят, — ответил сразу повеселевший Петро.
— Вы теперь даже в амурных делах избалованные. Ишь, пять километров! А знаешь ты, что я в женихах каждую неделю к своей нареченной за пятьдесят верст пешком бегал?
— Что так далеко? — засмеялся Петро.
— А ближе встречаться было негде, заимка от заимки полсотни верст была. Да чего там. Если крепко любишь, так версты считать не будешь! — Турбин встал и пошел навстречу Иптешевым.
Впереди тел невысокий, с виду хилый Федот, обвешанный глухарями. Большие птицы были попарно связаны за шеи и переброшены через плечи охотника, их черные крылья раскинулись и почти касались земли.
У Маши к кожаному поясу были привязаны рябчики, их трепал ветер.
— Все в перьях, как индейцы! — здороваясь, шутил Турбин.
Он любовался стройной, как молодая таежная елочка, девушкой. Смуглое, монгольского типа лицо, большие черные, немного раскосые глаза, заплетенные в две косички чернью волосы. Маленький вздернутый нос придавал ей озорной вид.
— И когда ты, Маша, подрастешь? Женихи есть, а ты все маленькая! — шутил великан Максимыч, расправляя саженные плечи.
— Вырасту, дай срок, товарищ Турбин! — Маша, отвязывая на ходу рябчиков, направилась к походной кухне.
— План Заготпушнина мы уже перевыполнили, — старательно выговаривал русские слова Федот.
— Добре! Иди сдавай добычу на кухню и получай деньги. Если повар будет торговаться — он скупой у нас, задери его медведь, — ты тогда скажи мне, — предупредил Турбин и, прихрамывая, заторопился к разведочным работам.
Петро спросил Федота:
— Что, обсчитывают вас?
— Нет! Максимыч вспомнил наш спор с поваром. Я козел убил. Повар принимал мясо третий сорт, а я второй говорил. Вот отец сказывал: давно раньше разные начальники и купцы обсчитывали наших эвенков-охотников. Отец сам чернобурку-лису за стопку водки менял.
Навстречу им спешила Маша. Бушуев остановил ее.
— Я птицу сдам, — сказал Федот и скрылся за кустом малины.
Когда остались вдвоем, Петро хотел взять Машу за руку. Девушка пугливо отдернула ее.
— А я ждал тебя, Машенька, очень ждал все эти дни! Почему не приходила на прииск?
— Папашкой охота была. Когда пришла домой, записку дупло дерева читала, теперь сюда пришла, — и улыбнулась.
Медленная речь Маши, застенчивая улыбка, черные ласковые глаза — все казалось сегодня Петру особенно дорогим.
— Когда ты перейдешь к нам на работу? Измучился я, Машенька, без тебя!
Он взял ее за плечи, попытался притянуть к себе, но Маша отстранилась и оглянулась. Никого не было, только из-за кустов доносился гортанный голос Федота, спорившего с поваром.
Счастливая улыбка не сходила с лица девушки.
А первая встреча была не из приятных и закончилась ссорой… Более года назад на охоте Маша случайно чуть не подстрелила Петра. В сердцах он закричал на незнакомую девчонку и, не обращая внимания на ее плач, отнял ружье. Через несколько дней Бушуев пришел на заимку и вернул ружье, но не Маше, а старику Иптешеву. Маша окончательно обиделась. Только к весне они помирились. А теперь у Маши не было более близкого друга, чем Петр.
— Когда снег падет, мы с Федоткой на прииск придем.
Вернулся Федот и, обращаясь к сестре, сказал:
— Я заимку иду.
Она вопросительно взглянула на Петра и отступила, под ее сапожком хрустнул тонкий ледок.
— Я с вами, с Федотом партию в шахматы сгоняем, — беря их под руки, весело сказал Бушуев.
Сняв фуражку и расстегнув кожаную куртку, сердитый, Рудаков шагал вдоль новых деревянных столбов высоковольтной линии, специально подведенной на разведочные работы. Он то и дело перепрыгивал через поисковые канавы, засыпанные осенней листвой, стремясь укоротить путь к циркулеобразной стреле бурового станка, что возвышалась над кустарником.
Настроение его испортила утренняя стычка с начальником прииска.
Райком партии запрашивал, когда будут посланы в колхоз «Вперед» тридцать приискателей, однако Степанов вновь категорически отказался выполнять решение бюро, принятое без его участия, и заявил, что он вообще не колхозная нянька.
Рудаков настаивал, призывал Степанова шире, не делячески смотреть на это решение, но Виталий Петрович обрушился на Рудакова, обвинив его во вмешательстве в чужие дела. «Заведующий горным цехом может смело доверить начальнику прииска контроль за пастьбой лошадей и даже за работой пастухов», — съязвил Степанов.