— Что раскричались да распрыгались, будто сто тысяч по облигациям выиграли? Хоронить артель скоро будем, не до веселья!
— Ах, батя, нашел о чем жалеть! Веселые похороны устроим… Не себя, а дряхлую старательскую добычу похороним! — воскликнул, Иван.
Его дружно поддержали. Когда стало потише, дядя Кузя ехидно сказал Ивану:
— Торопишься отпевать артель. Помирать нам рановато, есть у нас на гидравликах дела. На хозяйские работы не торопимся.
— А куда вы подадитесь? Отработаете весну, вода кончится — и все равно к нам придете! — посмеивался Иван.
Дядя Кузя, растолкав локтями любопытных, протиснулся к Степанову и, солидно откашлявшись, спросил:
— А как насчет заработка и льгот на казенных работах?
— Как поработаешь. А вообще-то будут выше.
— Значит, и усадьба, и огороды, и насчет коровки и чушки, там курей, утей разных — все как было? — не унимался дядя Кузя.
— Да, это все как было.
Степанов поднялся. Проходчики, громко переговариваясь, с шутками направились к огням штольни, сверкающим на темном склоне горы.
По вырубленным в горе ступенькам Степанов со старшим Кравченко вышли на узкоколейный путь, слегка запорошенный снегом. В подземелье было тепло и тихо, туннель переливался мягким электрическим светом. Лампочки под сводами слились в одну яркую нить. И где-то у конца этой нити неожиданно появлялись шахтные вагонетки. Спереди на кузовах подвешены карбидные лампы, откатчиц скрывают кузова, и кажется, что вагонетки ползут сами. До Виталия Петровича долетел задорный оклик:
— Берегись!
Этот оклик уже чудился Степанову гудком электровоза, что скоро заменит откатчиц. Посторонившись, Степанов пропустил вагонетчицу Ксюшу, о которой слышал мало хорошего.
— Что пишет муж? — Степанов умышленно задал этот вопрос.
Не останавливаясь, продолжая толкать руками железный кузов, она нехотя ответила:
— Не пишет, видать, не до меня. Известное дело — все мужики кобели, только под старость святыми становятся, когда грешить уже не могут. — И Ксюша отвернулась.
Степанов только покачал головой. Остановил вагонетку, взял два куска породы и подбросил их на руке.
— Вместе с рудой и пустую породу выдаете? Думаете, о качестве лишь в газетах пишут?
Степан Иванович растерянно молчал, исподтишка грозя кулаком Ксюше. Но Ксюша беззаботно улыбнулась и толкнула вагонетку.
Сама любила, сама забыла,
Сама отскочь ему дала… —
донесся уже из глубины штрека ее залихватский голос.
— Не серчай, Петрович, мы — старатели, с нас и спрос должен быть другой, — попробовал было отшутиться Кравченко, но, заметив досаду во взгляде начальника, замолчал и смущенно откашлялся.
Прошли в передовую выработку. Она была заметно искривлена: Борис Робертович неверно задал направление проходки. Здесь Федот кувалдой вбивал в грудь забоя короткий бур.
— Выработка имени нашего маркшейдера виляет, как пьяная, придется перекреплять вновь, — сердито сказал Степанов и добавил, обращаясь к Федоту: — Как золотишко?
— Большой золото, жила хороший, — тяжело дыша, ответил Федот.
Степанов взял у забойщика бур, осмотрел затупившуюся головку.
— Сколько времени «обуриваете»? — иронически спросил он.
— Второй сутки, ни черта не берет! Сама Катерина Васильевна целыми сменами здесь сидит, только перед вами ушла — расстроилась шибко. — Федот вытер руками куртки катящийся по лицу пот.
Виталий Петрович сел на валявшееся бревно крепежника.
— Вот она, старательская техника, Степан Иванович, с которой тебе жалко расставаться!
— Разве о ней речь, Виталий Петрович. Вечному старателю нашу жизнь жалко, хотя и трудная она бывала.
— А что жалеть, когда лучше будет? — сказал Федот.
— Ты без году неделя старатель — и помалкивай. А у меня дед полжизни, отец всю жизнь, да и я всю жизнь мыкался на старанке — и вдруг сразу конец! — Степан Иванович развел руками.
К ним подошла Наташа.
— Комсорг, здравствуй! Как дела?
Она привычным жестом сдвинула каску на затылок, и на ее высокий лоб скользнула прядка русых волос.
— Здравствуйте, Виталий Петрович. Дела неважные. А здесь особенно.
Кравченко разгладил длинные усы, насторожился.
— Руду не возим, говорят — вагонеток нет. А вагонетки под отвалом валяются да в ремонте. В нашем хозцехе не торопятся. Говоришь Краснову, а он только матерится.
— А ты, дочка, откуда все знаешь? — спросил Степан Иванович и с раздражением подумал: «Везде-то Наташка нос сует».
— По совету Сергея Ивановича провели комсомольский рейд, — ответила Наташа, поправляя на плече ремень кожаной сумки.
— Ну и что же? — спросил Степанов.
Наташа только безнадежно махнула рукой.
— Занеси-ка мне завтра весь материал по рейду, обсудим, кое-кому на хвост наступим! — прощаясь с Наташей, сказал Степанов и посмотрел на часы:
— Батюшки мои, второй час! Ох и достанется мне, Степан Иванович, от жены за эту ночную прогулочку!
— Не бойся, свидетелей много, защитим, — улыбнулся Кравченко. — Хорошие вести с иптешевской штольни, проходят ее дальше разведчики. Золотишко есть. Глаз не оторвешь! Недавно сам оттуда, — поглаживая усы, докладывал Степан Иванович.
Направились в соседнюю выработку, где Иптешева рулеткой замеряла забой.
— Маша! Передай отцу, что ему большая премия причитается за найденную жилу, уже получен приказ, — сказал Степанов.
— Вот спасибо! — негромко ответила Маша. — Он, пожалуй, теперь сразу здоровый будет.
— Значит, нынче есть на что и свадьбу справлять… «перестарка»? — подшутил Кравченко.
— У вас занимать не станем, — гордо ответила Маша и скорчила смешную гримасу.
Степанов предложил Кравченко завтра же создать смешанную комиссию — от прииска и артели — и начать оценивать работы. Тянуть с приемкой дольше нельзя, пришло время. Надо готовить и артельное собрание.
— Да уж считай, Петрович, что оно готово. Народ узнал, гудит, как в пчельниках. Задело крепко: дескать, и почету больше, и достатку.
Некоторое время шли молча. Степанов придирчиво осматривал выработки, мелом отмечал стойки, требовал их замены.
— А жаль мне артель нашу, — вновь вздохнул Степан Иванович. — До нее все старатели горемыками были. Артель нам силу дала, большие дела мы совершали обчеством, народом, значит.
У самого выхода из штольни, в которую с любопытством заглядывали яркие звезды, Степанов обнял старика за плечи и ласково спросил:
— А ты сам как думаешь поступать?
— Сам-то? Подумать надо, Виталий Петрович… Может, весну и в артели на гидравликах отработаю. Как начинал я здесь с артельной гидравлики, видать, и кончу ею, — ответил старик.
— Смотри, тебе жить. А сейчас по домам поехали, — заключил разговор Степанов, глубоко вдыхая смолистый запах кедрача.
Голос начальника прииска спугнул две тени, они шарахнулись и пропали в темной рассечке.
— Не хочу я с ним встречаться, хорошо, что не заметили, — с облегчением сказал Борис Робертович.
— Что с ним, что с Рудаковым всю бы жизнь не виделся, нужен он мне как гвоздь в голову, — с ненавистью прошептал завхоз. — А вчера Степаниха в лавке две пол-литры брала, написать можно и о пьянке.
— Так вот, я и говорю: писать надо чаще и от разных лиц, и вверху сразу насторожатся. Но в заявлении должен быть хоть один факт, а выводы ты делай, какие тебе угодно, дескать, дыма без огня не бывает. Обвал на Миллионном был? Факт? Факт. Ураган снес здание? Снес! А вывод я сам сделаю. Комиссия приедет и не согласится со мною — ее дело, я буду писать дальше, так сказать, искать правды. Демократия у нас для всех. Чаще повторяй ложь, она и покажется правдой. Надоест, наконец, и главку, и обкому — и уберут наших голубчиков, — излагал свою программу Борис Робертович.
— Надысь мы с Пихтачевым усидели литру, и он выложил мне про степановского батьку: сцапали его. Выходит, начальник — вражий сын, — подняв палец, сказал Краснов.
— Выходит, — охотно согласился Борис Робертович.
Краснов и Плющ замолчали, однако думали об одном — как озолотиться. Плющ догадывался, что Краснов скупает по дешевке ворованное золото, но не знал у кого. У Краснова тоже были виды на маркшейдера — тот знал все материалы разведки, мог указать, где следует пройти рассечки. Вспомнив разговор с «дантистом» Дымовым, Краснов решил не откладывать далее объяснение с маркшейдером и обдумывал, как получше подступиться к этому хапуге.
— Как с сеном-то, Борис Робертович? — спросил он, хорошо зная его историю с покосом.
— Покупаю за свои, а эти хамы еще прогрессивки лишили.
— Пока что не ликвиднули артель, пришлю тебе стожок. А овсеца для боровка подбросить?
— Сделай такое одолжение. Только чем же я с тобой рассчитаюсь?
— Рассчитаешься, и с выгодой для себя. Скажи, где можно рассекаться на алтарь, мои люди втихую добротно черпнут и с тобой поделятся.
— Сколько?
— Твоя четвертая доля.
— Подумаю. А где можно купить золотишка на зубы?
— Вот надумаешь — и в этом пособлю, для тебя ничего не пожалею. Дроле на зубок, имай, — передавая маленький мешочек с золотым песком, шептал Краснов.
— Это аванс?
— Нет, подарок.
— Я не возьму.
— Бери, его все берут, только один магнит его не берет, — хихикнул Краснов.
Борис Робертович пробормотал:
— Зачем же это? Не надо, не надо, — и сунул мешочек в карман.
Глава тридцать третьяТАИНСТВЕННЫЙ ШУРФ
На Южный начало поступать новое оборудование. Получили буровые молотки и передвижной компрессор, их передали на проходку разведочных выработок, и Быкова целыми днями бегала по руднику, помогая своим ученикам монтировать первые механические установки.
Без конца надоедала она начальнику прииска, и Степанов был уже не рад, что поручил эту работу слишком энергичной женщине, уверявшей всех, что самое главное на свете — разведочные работы. Степанов даже не подозревал, сколько кипучей энергии таилось в этой маленькой и хрупкой на вид девушке, а Рудаков в шутку называл ее «атомная энергия».