Проходившая мимо с ведрами на коромысле старуха остановилась и прошамкала:
— Весной, родимый, по нашей дороге ходить одни фокусники могут, которые в цирке обучались.
— Акробаты, бабуся.
— Ну да, они. Только я, Иваныч, так думаю: лучше мостки вдоль заборов поделать, чем всех нас обучать — как в цирке.
— Верно, бабуся, так и сделаем! А скоро тебе и воду носить не придется, водопровод проведем.
— Не сули журавля в небе… — Старуха не договорила и, тяжело вздохнув, пошла.
Рудаков взял у нее с коромысла ведра и донес до калитки.
— Зачем сама таскаешь, разве помоложе нет?
— Был сынок, да в последний день войны похоронная пришла. — Приняв ведра, бабка сказала: — Спасибо тебе, родной! Не забудь, похлопочи о мостках-то, а то тебя редко встречаю, воду приходится самой таскать, — съязвила она на прощание.
Дождь усиливался, на лужах появились пузыри. Подходя к реке, Рудаков взглянул на горы, вчера еще белые, а сегодня покрытые темными плешинами, и с досадой подумал: «Не нужен сейчас этот дождь, только снег зря сгоняет, воды на гидравликах и так полно».
Маленькую реку Кедровку нельзя было узнать. Она стала широкой, полноводной, и только бешеная скорость течения красновато-мутной воды говорила о ее горном происхождении. Вода поднялась почти на сажень, затопила всю кедровскую долину, покосные луга и часть приискового подсобного хозяйства. Порывистый ветер гонял по воде волны, срывая с них седые, пенистые гребешки. По реке кучно, сталкиваясь и наскакивая друг на друга, плыли обломки сероватых льдин. В некоторых местах образовались заторы, их взрывали. Паводковыми водами разбросало по всему берегу крупные льдины, стволы гнилых деревьев, пни с обмытыми узловатыми корнями.
Вдоль берега Кедровки с длинными баграми в руках бегали ребята-подростки, вылавливая бревна и доски. По перекинутому с берега на берег толстому металлическому канату скользила цепь, прикрепленная к лодке, в которой переправлялись через реку люди.
На берег подходил и подходил народ: ведь на Южный пришли первые суда.
Против склада технических материалов стояли на якоре три большие, глубоко сидящие в воде баржи, сверху затянутые брезентом. К баржам налаживали мостки. Невдалеке дымила труба буксирного пароходика.
— Сергей Иванович! Первая навигация открыта, Южный стал речным портом, — шутливо рапортовал Пихтачев, руководивший выгрузкой.
— Нужно летом в двух-трех местах в верховьях взорвать перекаты, и тогда весенняя навигация станет для нас обычным делом, — сказал Рудаков, как бы намечая план освоения реки.
— Привезли нам ценный груз: экскаваторы, электровозы, тракторы и много другого, чего я даже не знаю, — рассказывал Павел Алексеевич.
— С разгрузкой не задерживать! — распорядился Рудаков, поднимаясь по трапу на баржу.
— Все будет сделано! Куда направлять груз?
— Я думаю, строительные механизмы — на стройку жилья, остальное оборудование — на Медвежью, — ответил Рудаков. — Да, чуть не забыл. Хочу дать тебе поручение — проверить выполнение предмайских обязательств у строителей. Согласен?
— Это у Захарыча?
— Да, и беседу, может, придется провести. Ты подготовься, — попросил Рудаков.
Пихтачев кивнул головой и важно откашлялся. Подобное первое поручение, видимо, пришлось ему по вкусу.
— Серге-е-ей Ива-а-а-нович, Серге-е-ей Ива-а-а-нович!… — кто-то протяжно кричал с берега.
— Яшка бежит к вам, — узнал Пихтачев.
Конюх остановился у трапа и, задыхаясь, выпалил:
— Небось беда стряслась, Серко, весь ободранный, прискакал на конный двор, а Виталия Петровича нетути.
Глава сороковаяПЕРВАЯ СЪЕМКА
Приближались майские праздники. Таежная весна разгулялась. Под жаркими лучами весеннего солнца снег на южных склонах гор и в долинах рек бурно таял, теперь только редкие островки его, белыми пятнами разбросанные по тайге, напоминали об ушедшей зиме. Северные же склоны лежали еще под снегом, но и на них чернели проталины. Нависшие над скалами огромные снежные шапки то и дело с шумом сползали вниз. Зима отходила с боями; внезапными набегами из-за седых гор белила она черную землю и темно-зеленые хвойные леса.
Набухали почки на осинах и березах, пробивалась к солнцу вечнозеленая таежная трава — загат. Горные ручьи с грохотом несли к реке мутные весенние воды, став непреодолимыми водными преградами. По ним теперь таежники сплавляли из леса дрова, бревна, вершинник.
Оживал недавно еще молчаливый лес: по утрам в нем токовали красавцы глухари, весь день без устали свистели рябчики. Хлопотливо сновали по мокрым мшистым валежинам полосатые бурундуки, и недалеко от поселка частенько раздавался рев голодного после зимней спячки медведя…
Весенним днем Степанов на своем сером в яблоках жеребце рысью подъезжал к гидравлическому разрезу. Конь вспотел, на боках, у войлочного потника и под ремнем стремян выступила белая пена.
— Застоялся на конюшне и сразу как мышь мокрый, — похлопывая по влажной шее разгоряченного коня, ласково говорил любимцу Виталий Петрович.
Бороздя ручей, Серко на ходу потянулся мордой к воде, пытаясь напиться, но всадник с силой натянул поводья на луку седла и вытянул его плеткой.
Приблизившись к гидравлике, начальник ловко соскочил с седла и за повод привязал коня к белоствольной березе. Неторопливо сиял с себя прорезиненный плащ и, аккуратно скатав его валиком, приторочил к седлу, отпустил подпругу.
Знакомая картина открылась Виталию Петровичу, и ничто в ней уже не напоминало об аварии. Но та ночь не прошла для Степанова бесследно, он заполучил радикулит и без конца пишет объяснения о причинах аварии: Борис Робертович использовал и этот случай.
В новом гидравлическом разрезе работало шесть гидромониторов. Белые струи воды с шумом вонзались в высокий забой, постепенно слизывали крутую гору.
Начальник прииска спустился к шлюзам, где шла съемка золота. Группа пожилых старателей обступила деревянную колоду и молча с интересом наблюдала за доводчицей. Она разгребала рукой блестящие амальгамированные ртутью кучки золота, отмывая черные шлихи.
— Как первый улов? — спросил Степанов нового председателя артели.
— Добрый улов. Породы-то сколько перевернули! — ответил Кравченко, кивнув на серый галечный отвал, горой возвышающийся в конце шлюза. — Вон она, золотая рыбка, под водой чешуей блестит, — он показал пальцем на дно.
Степанова разбирало любопытство: сколько можно взять с первой съемки? Полигон новый, разведан еще слабо, золото может сыграть злую шутку, пока привыкнешь к нему… А если самородок с конскую голову?.. Лучше не загадывать, не мучиться, а уйти до завершения съемки.
И Степанов с Кравченко пошли к разрезу. Виталий Петрович молча показал рукой на далеко стоящий от забоя гидромонитор. Струя воды еле долетала до забоя. В разрезе, слегка затопленном водой, валялись вымытые пни и большие камни-валуны. Гидромониторщик струей воды безуспешно пытался переместить их к борту разреза.
— Зря тратите напорную воду. Вот почему у вас велик расход воды.
Кравченко немного помялся и с досадой сказал:
— Маркшейдер ни разу за месяц замер у нас не сделал. Где граница контура проходит, не знаем, может, и пустоту смываем. Говорил я ему много раз. Перегружен, говорит.
Степанов нахмурился:
— Где намечает новую разведку Турбин?
— Вон на том увале, вон, где бурелом, — показал Кравченко вверх по склону размытой горы. — Максимыч мыслю имеет, что там раньше пролегало древнее русло нашей реки, а значит, и золотишко может быть.
Степанов проводил взглядом высоко летевшую стаю журавлей. Пришла на память старая легенда о неизменности путей перелетных птиц, о том, что птицы летят всегда одной и той же дорогой, на большой высоте минуют города, появляющиеся на пути, но никогда не отклоняются от своего курса. Та же легенда утверждала, что птичьи дороги в древние времена прокладывались вдоль рек; за многие тысячелетия реки не раз меняли русло, но перелетные птицы оставались верны своим путям.
Старые приискатели знали эту легенду и часто искали золото там, где пролегал перелетный путь. Не зря Максимыч выбрал этот увал, над ним весной и осенью пролетали стаи журавлей.
Степанов поднялся к увальному борту, обнаженному смывом. Породы перемешались: синяя глина, серый речник, желтый песок, валуны. Виталий Петрович развернул план, огляделся. Полигон был выработан полностью. Кайлом подбил борт разреза, нагреб в промывной лоток породы и ловко промыл ее. Ковырнув пальцем черный шлих, осевший на дно, Виталий Петрович подцепил две маленькие золотинки и показал их Кравченко.
— Золото есть, Максимыч правильно поступил, что здесь разведку ставит. Передай ему, что выбор одобряю.
— Встречу его, передам. Я тоже прикидываю — должно здесь добро сыпануть, — согласился Кравченко, тяжело переступая по воде болотными, сделанными из сыромятины сапожищами.
— Степан Иванович, а тебе не стыдно? Посмотри, как собрана водоводная магистраль: петергофские фонтаны устроили. — Виталий Петрович показал на крутую гору, по которой от бака к гидромониторам спускались толстые трубы. По всей их длине виднелись белые струйки воды, фонтанировавшие в разные стороны. — На старом полигоне воевали с вами, и на новом месте творите старые художества. Старатель всегда остается копачом, — недовольно сказал Степанов.
— Не сердись, Виталий Петрович, теперь все изменится, по-новому и мы работать будем. Решили наши артельщики и первую съемку золота государственной сделать, зачисляй нас на хозяйские работы.
— Это хорошо! А чем вызвано такое решение? — остановись, спросил начальник прииска и посмотрел на старика.
— Как бы тебе это объяснить?.. Как ушел наш народ на государственную добычу, так на нас, артельщиков, все смотреть стали будто на отщепенцев. Жена меня спрашивает: «А что, детей частников в пионерлагерь посылать будут?» Это она о Лешке волнуется, Понимаешь, «частниками» народ теперь старателей зовет. Не обидно это разве, а? Вот собираемся мы, старатели, где-нибудь на работе — и не глядим друг на друга. И такое у каждого паршивое самочувствие, вроде ты какую-то подлость совершил. А тут еще гидравлики нам народ спас от аварии, и все это, выходит, для кучки «частников». Нехорошо. Народ это понимает, хотя и молчит, ждет, как мы сами поступим. Правда Захарыча — кончать надо блажить, не дожидаясь остановки гидравлик, а то будет поздно.