— Это все справедливо. Только в вашем обязательстве сказано: брака не допускать. Выходит, не выполнили, а уже на лаврах вздумали ночевать. А с экономией как?
— Малость тоже не уложились, кубов десять леса перерасходовали. Да ведь лес-то плохой, отходов сколько!.. А главное, чем его считать, ты смотри, сколько построено! — шумел Захарыч.
— Неверно, батя! По-старому, по-старательски, это у тебя получается. Считать надо, обязательно считать, — дружески наставлял Пихтачев.
— Ты, Павел Алексеевич, на притужальник не бери. От тебя такие слова смешно слушать, — сердито пробурчал старик.
— Забыть пора про старое. Хотите, я вам почитаю, что в стране делается?
Пихтачев торжественно развернул свежий номер «Правды» и прочел заметку о комплексной экономии.
— Экономия — великое дело! — сказал многозначительно Пашка и поднял вверх указательный палец.
— Посчитайте сами, что можно было бы сделать из выброшенных кубометров. А если бы сэкономили еще? — подзадоривал Пихтачев.
— Поди-ка, верно! — задумчиво промолвил Захарыч. — Не считаем мы лес, в тайге, дескать, его много. И ежели всерьез говорить, то можно наполовину, однако, отходы сократить.
— Не… хватил! Многовато, пожалуй, будет. — Дядя Кузя покачал головой.
— Раз я сказал, значит, отрезал. Ты что, субординацию не знаешь? — набросился Захарыч на дядю Кузю; он не терпел, когда его поправляли.
— А что это за птица? — простодушно поинтересовался дядя Кузя.
Захарыч откашлялся, подумал и ответил:
— Субординация — это значит когда кто умеет дать видимость, что он глупее, чем его начальник.
Все засмеялись.
Стряпка разлила из закоптевшего чайника по железным кружкам чагу — заварку из березового гриба, чудодейственно помогавшую от изжоги. Пихтачев, с наслаждением отпив из кружки черный терпкий напиток, покровительственно сказал:
— Мужичонки вы ничего, работящие, буду просить начальство премировать вас.
Он простился и ушел.
— Да-а-а, — глядя ему вслед, протянул Захарыч. — Видать, сменился наш Павел Алексеевич после болезни и той аварии на гидравлике. Подобрел к людям, вишь, рудником интересуется, беспокоится о нем. А ведь совсем недавно-то…
Шагая по таежной тропе, Пихтачев свистел, подражая летящим рябчикам.
Было по-летнему тепло, и Пихтачеву захотелось напиться из родника, что был тут поблизости. Пройдя несколько шагов, свернул с тропинки к знакомому бочажку. Из-под огромного замшелого валуна вырывался и бежал, тихо урча, горячий ручеек. На седом мху валуна сидел, посвистывая, полосатый бурундучок. Пихтачев слегка подсвистнул. Бурундучок повел по сторонам усатой мордочкой и, помедлив, ответил. Павел Алексеевич вновь ласково свистнул, и зверек короткими перебежками стал приближаться на призывную песню. Пихтачев близко приманил доверчивого зверька и, вложив два пальца в рот, оглушил его лихим, пронзительным свистом.
— В другой раз уши не развешивай, живо в петле будешь, — засмеялся он вслед перепуганному зверьку.
Пихтачев вынул нож, срезал узкую полоску бересты с молодой березы и свернул полоску воронкой. Потом обломил ветку, надрезал вдоль и защемил ею борта берестяного конуса. Сосуд был готов. Павел Алексеевич с жадностью напился родниковой воды, смахнул с куртки капли и… остолбенел от изумления: перед ним в грязи, на которой виднелись отпечатки конских подков, лежала знакомая железная банка.
Пихтачев нагнулся. Банка была тяжелая, под пломбой. В голову ударила кровь, ему на мгновение стало нехорошо. Увесистым камнем банка оттянула карман, а сердце его забилось так часто, что он даже задохнулся.
Пихтачев сорвался с места и побежал в глубь леса, придерживая рукой карман с больно бьющей по ноге банкой. Забравшись в темную чащу, он сорвал свинцовую пломбу и вытащил тяжелый мешочек.
«Я нашел, оно мое! Пока я день и ночь пластался на артельных работах, все наши старички после смены старались на себя, у каждого в кубышке отложилось. А у меня — вошь на аркане».
Пихтачев схватил суковатую палку, несколькими ударами изуродовал железную банку и огляделся, куда бы ее спрятать. В старом кедре чернело дупло. Здесь ей и место. Банка глухо звякнула о дно.
Пихтачев тяжело опустился на влажную валежину и закрыл глаза руками. «…Что же будет со Степановым? А он думал, что будет со мной? За человека меня не считал, грозился голову снять. А Рудаков что скажет?.. Как быть?..»
Глава сорок втораяУ БОЛЬНОГО
Разгрузка барж шла медленно, тяжеловесные механизмы выгружались с большими трудностями, и Сергей Иванович двое суток не уходил с берега. Наконец, караван во главе с буксирным пароходиком отчалил от Южного, простившись с жителями поселка протяжным гудком.
Пришла телеграмма из главка, в которой требовали ускорить строительство жилых домов, и Рудаков днем находился на жилплощадке, а вечером — в горном цехе и только к ночи забегал в контору — посмотреть новую почту. Но сегодня он ушел от горняков пораньше и направился навестить Степанова.
Кризис прошел, Виталию Петровичу стало лучше. Как только к нему вернулось сознание, первым его вопросом было, нашли ли золото. Лидия Андреевна ответила, что нашли. Это же подтвердил по ее просьбе и Сергей Иванович. Степанов успокоился, стал выздоравливать. Теперь он настойчиво допытывался подробностей находки, и Рудаков не знал, что отвечать, он не умел выдумывать. Предстояло тяжелое объяснение: нужно было подготовить Виталия Петровича к встрече со следователем, который должен был зайти к нему.
Степанов лежал на широкой кушетке в своем кабинете и украдкой от жены читал книгу. Мягкий свет настольной лампы освещал просторный письменный стол, массивное резное кресло, стеклянный книжный шкаф, ковер на стене с перекрещенными на нем двуствольными ружьями и медвежью шкуру на полу.
Виталий Петрович похудел, глаза впали и неестественно блестели, нос заострился, а ранее смуглая, обветренная кожа лица стала белой, почти прозрачной. За время болезни он отпустил бороду и усы, очень старившие его.
— Опять, Виталий, читаешь? Ты как ребенок, за тобой смотри и смотри, — отбирая у него английский словарь, возмутилась вошедшая Лидия Андреевна.
Виталий Петрович улыбнулся:
— Не сердись, Лидочка, мне сегодня совсем хорошо. Когда-то надо готовиться… К тому же болеть очень скучно, а вы с Сергеем ввели для меня уж очень строгий режим.
— Профессор запретил чтение, а тем более — занятия языком. А о строгости режима тебе лучше молчать, — присаживаясь на кушетку, сказала жена.
— Сергей не появляется уже третий день. Хорош друг, ничего не скажешь! — буркнул себе под нос Виталий Петрович.
— Ты знаешь, я никогда не вмешиваюсь в твои служебные дела, но в твою ссору с Рудаковым я не могу не вмешаться, — сказала Лидия Андреевна. — Я считаю, что ты неправ.
Три дня назад Степанов попытался по телефону отдавать распоряжения, но Рудаков, узнав об этом, запретил ему вмешиваться в дела прииска, пригрозив отключить телефон. Виталий Петрович разнервничался и разругался с Рудаковым.
— Я немного погорячился и нагрубил ему за то, что он так легко вычеркнул меня из жизни Южного, — приподнимаясь на локте, говорил Виталий Петрович. — Жизнь Южного — это моя жизнь, и я должен знать о нем все и всегда, даже когда болен!
— Успокойся! Я и так жалею, что начала этот разговор, — поправляя одеяло, сказала Лидия Андреевна. Она с трудом сдерживала желание открыть мужу свой обман, признаться, что золото не нашлось, спросить совета, что же делать дальше.
В конце концов Лидия Андреевна решила: придет Сергей Иванович, и она откроет истину, дольше обманывать Виталия невозможно.
В передней раздался звонок, и в комнату влетела Светланка с торчащими в разные стороны косичками.
— Папочка, к тебе дядя Сережа!.. Дядя Сережа!.. — прыгая на одной ноге, твердила она.
— Здравствуйте! К больному можно? — с порога спросил Сергей Иванович.
— Проходи, проходи! Совсем запропал! — вставая ему навстречу, упрекнула Лидия Андреевна.
— Как себя чувствуешь, Виталий? Поправляешься?
— Сразу стало лучше, как по твоему приказу запретили доступ к моему бренному телу, — ответил Степанов, неласково поглядывая на друга.
Сергей Иванович усмехнулся:
— А ты знаешь, Лида, что Виталий все же прорвал нашу блокаду? Вчера он передал Пихтачеву чертежи лесотаски. Эта фараонова мумия продолжает отдавать повеления даже из саркофага.
— Не может быть этого! У нас никто не был, я все время дома, — усомнилась Лидия Андреевна.
Виталий Петрович предупреждающе посмотрел на Светланку, но та, не замечая его взгляда, выпалила:
— Это я ходила к дяде Пихтачеву, бумагу носила…
— Вот она, «пятая колонна»! — засмеялся Рудаков и усадил к себе на колени Светланку.
Степанову хотелось знать все приисковые новости, однако он сдерживал себя, молчал. А Рудаков, как нарочно, долго возился со Светланкой, потом принялся читать ей книжку, затеял игру в прятки.
Лидия Андреевна, так и не решившись заговорить о золоте, ушла на кухню готовить ужин. Виталий Петрович не выдержал:
— Спасибо, что зашел поиграть с дочкой в прятки.
Рудаков улыбнулся:
— О нашем руднике не хочу с тобой говорить, потому что ты опять будешь кипятиться, а это вредно для тебя.
— Я буду просто слушать как любопытный больной, — обещал Степанов и приподнялся на кушетке.
— Хорошо, тогда согласен. Только ты лежи.
Степанов вздохнул. Рудаков взял стул и сел около кушетки.
— В горном цехе рудника дела неплохие: два цикла даем, скоро дадим и три — пришли новые машины. Екатерина Васильевна молодец, дело знает и работает с огоньком.
— Еще не влюбился? Плохо. Значит, стареешь, брат, — перебил Виталий Петрович.
— Вот и я так думаю, что стар, а то бы обязательно влюбился, — улыбаясь, ответил Рудаков и подумал, как бы лучше подступиться к мучившему его разговору о золоте. Решив, что лучше сказать об этом в конце беседы, он продолжал: — Важно, что мы втягиваем в ритмичную работу весь цех, а не разовые рекорды ставим. Понимаешь, Виталий? — Наклонившись к другу, Сергей Иванович положил на его плечо ладонь. — Только теперь труд наш, горняцкий, и на золоте радостным становится.