ем, и подготовку проведем к государственному руднику, а главное — людей наших втянем в настоящую работу!
«Видать, всерьез за Южный берутся, успели и с партбюро поговорить, и записку сочиняют», — подумал Турбин.
— Сегодня же отправим докладную! — порывисто собрав черновые листы, решил Виталий Петрович.
— Хорошо. Как получим ответ, сразу соберем партийное бюро с активом — и за дело. Согласен, Максимыч? — спросил Сергей Иванович Турбина.
— Ну, о чем спрашиваешь! — по-отечески ласково глядя на Рудакова, ответил разведчик.
Степанов вышел, и сразу же в дверь несмело постучали.
— Войдите! — громко сказал Рудаков.
Дверь приоткрылась, в комнату просунулась норвежская борода Захарыча.
— Заходи, заходи смелее, варяжский гость.
Захарыч степенно вошел и, сняв старую, измазанную в глине шапку, сунул ее под мышку. Поздоровался и, неловко переступая с ноги на ногу, попытался пригладить волосы, похожие на ежовые иглы, но они не слушались его руки.
— Что скажешь хорошего? — подбодрил его Рудаков.
Захарыч тяжело закашлялся и, бросив косой взгляд на Турбина, простуженным голосом начал:
— Хорошего мало. Мутенку мою начальник закрыл. Жалиться к тебе пришел, как к партейному секретарю. Два месяца пластался я, все мутенку готовил, пропади она пропадом! Виталий Петрович все нарушил: закрыл — и весь сказ.
— Пустое, Захарыч, несешь. Для твоей же пользы закрыли, — вставил Турбин.
— Не шебарши, спасибо за заботу, — зло бросил проситель.
Рудаков прошелся по кабинету и остановился против деда.
— Распоряжение начальника прииска я отменить не могу. Не имею права, у нас строгое единоначалие.
— Поговори хоть с ним, может, он послушает тебя, — попросил Захарыч и вздохнул.
— И говорить нечего. Виталий Петрович прав. Не на пустые мутенки силы тратить нужно, а рудник строить.
— Не слыхал о таком да и слышать не хочу: век на россыпях робил, переучиваться несподручно.
— Придется переучиваться, Захарыч, — предупредил Турбин.
— Силком не заставишь. Видать, все вперекос пошло. Прощевайте, — угрюмо сказал старик и вышел из комнаты.
Турбин и Рудаков молча переглянулись. Сергей Иванович, улыбаясь, сказал:
— Первая реакция простого старателя на рудник не восторженная.
— Так это же бузотер Захарыч, его лучше не тронь, когда он в запале. А вообще-то у нас смотри в оба: придет этакий замшелый молчальник, вроде деда Михайлы, прикинется, будто он извечный приискатель, а на поверку выходит — бывший кулачок. Сбежал в тайгу в тридцатых годах от раскулачивания. Таких немало.
— Знаю, Максимыч. Но не забывай, что нам придется работать с такими. Владимир Ильич говорил, что мы должны строить социализм не из фантастического человеческого материала, а из того, который оставлен нам в наследство капитализмом. А старый старатель — пример такого наследия. Придется тяжело с ними, материал-то тугоплавкий…
В ответ Максимыч только пожал плечами.
Глава шестая«ВОЛЬНЫЕ ПТИЦЫ»
Наташа Дубравина, взрывник старательской артели, оглядела гидравлический разрез. Синяя пихтовая тайга плотно обступила старое русло горной реки. В неглубоком желтом котловане стояли четыре водяные пушки. Но только из двух била упругая струя воды. За длинным деревянным лотком — шлюзом серели треугольные отвалы галечных камней.
Наташе предстояло провести очистку гидравлического полигона от известняковых валунов и пней вековых деревьев, мешающих работе. Людей поблизости не было, старатели поднялись к деревянному баку и сверху что-то кричали ей.
Наташа помедлила, мысленно проверяя себя: все ли в порядке? Рвала породу она уже давно, заменив погибшего на фронте брата, но каждый раз испытывала страх за успех взрыва: все ли заряды взорвутся?
Девушка насупила густые брови и, еще раз оглядевшись вокруг, подожгла первый отпальный шнур. Он угрожающе зашипел, выбрасывая струйки багряно-серого дыма. Перебегая, девушка запалила спичкой остальные шнуры и спряталась за толстой лиственницей.
«Первый заряд взорвется через десять секунд, — глядя на ручные часы, считала Наташа. — Четыре, три, две сек…» Огненный взрыв разнес в куски большой валун, и осколки с легким свистом полетели в стороны. Следом глухой взрыв вывернул из земли и поднял в воздух толстый пень с растопыренными, как у осьминога, корнями. Наташа напряженно считала: «Третий, четвертый, пятый». Облегченно вздохнув, она поправила рукой темно-русую косу, короной лежащую на голове, и вышла из укрытия. Ветер нес к ней сизые дымки сгоревшей взрывчатки, пахло гарью. Девушка улыбалась, почувствовав свою силу.
Она оглянулась на гору, на махавших ей шапками людей и протяжно засвистела: подходите, мужички, опасность миновала.
Первым по толстому железному водопроводу, уложенному от бака к разрезу, спускался плечистый парень, гулко стуча по трубам подкованными сапогами.
Наташа пошла ему навстречу и закричала:
— Все взорвались, товарищ бригадир!
— Молодец. Пойдем на съемку золота, — позвал Иван.
— К нашим съемкам весь интерес пропал. Как говорит Степанов, мартышкин труд, — недовольно ответила девушка.
Наверху, у края гидравлического разреза, лежа на животе, курили рыжий Дымов и дед Михайла — худой старик с выдающейся вперед огромной челюстью и длинными, ниже колен, руками. Дымов поглядел вслед Наташе и подмигнул Михайле.
— Краля, — согласился тот, дымя козьей ножкой.
Дымов согнул в локте руку и, положив на нее голову, визгливым голосом запел:
Кто на прийсках не бывает,
Тот горя не знает;
Мы на прийсках побывали,
Все горе узнали.
Мы ко прийску подходили,
На горку всходили.
Как на горке, на Зинке
Стояла контора,
Как во этой во конторе
Живет наш приказчик.
Выходил он, вор-собака,
На ново крылечко,
Выносил он, вор-собака,
Перо и бумагу.
Рассчитал он, расписал
По разным работам:
Шурфовые, каменные,
Третьи — песковые…
Мы, молодые ребята,
Запросили дорогие платы.
Выдавал он, вор-собака,
Кайлы и лопаты,
Кайлы и лопаты —
Канавы копати.
Мы канавушки копали —
Судьбу проклинали!..
Доброй осени дождемся —
Домой поплетемся,
В кабачок забьемся,
Все вина напьемся.
Эх, все вина напьемся —
И опять наймемся!
Кончив петь и не зная, что еще предпринять, он нехотя перевернулся на спину, подтянул колени, сел. Зевая и почесывая спину, оглядел высокий галечный отвал и проворчал:
— Породы сколь много перемываем, а толку что? Золота раз от разу все меньше, всю съемку в наперстке можно унести. Глаза бы не глядели на такую добычу.
— Ну? — буркнул Михайла и вопросительно поглядел на Дымова.
Михайла был угрюм, неразговорчив и междометием «ну» обычно выражал свои несложные чувства: все зависело только от того, каким тоном оно сказано.
— Золото здесь кончилось, говорю. Искать в другом место надобно.
— Ну! — согласился Михайла, утвердительно качнув головой.
— Что ты нукаешь! — обозлился Дымов и выругался.
— Не лайся, скажи, чего делать будем, — с трудом двигая огромными челюстями, проговорил Михайла.
— Чё делать-то? Все тебе, лешаку, покажи да расскажи. Нашел ключик богатый, может, и тебя в компанию возьму, — оглядываясь по сторонам, тихо ответил Дымов.
— Ну?!
Михайла спрашивал: где же этот ключик? Дымов понял его и, хитро улыбаясь, открывая в ухмылке гнилые зубы, прошептал:
— В тайге. Только, старче, не спеши: пора да время дороже золота.
К ним подошел парень, разговаривавший с Наташей.
— Перекур с дремотой, а работа обождет, не к спеху?
— А что нам впустую пластаться? Золота-то нет, — буркнул Дымов.
— Кого винишь? Сами разведывали этот полигон. А почему воду зря теряете?
— Воды в тайге много, — огрызнулся Дымов.
— Где же много, когда половина мониторов из-за воды простаивает. Шлюз не подтянули к забою, зря тратим воду на перевалку породы по разрезу. Вам хоть кол на голове теши! — возмущался Иван.
— Совсем заучил нас, дураков. Мудрите там с вашим Степановым, наукой он за наш счет занимается, все опыты да опыты, только изгаляетесь над нашим братом. — Дымов вскочил и пошел к гидромонитору.
Кинув на землю недокуренную козью ножку и смачно сплюнув, Михайла бросил ему вслед:
— Известно, золото мыть — голосом выть.
— Скоро рудник строить будем, песни запоем, — ответил Иван.
Дымов остановился и зло посмотрел на бригадира гидравлистов.
— Когда начальство о том болтает, оно понятно, у них работа такая. А когда наш брат старатель на артель замахивается, худо это. Подумай, Иван. — И погрозил тяжелым кулаком.
Бригадир не ответил и обернулся на конский топот.
К разрезу крупной рысью приближался гнедой конь, на котором сидел небольшой человек в засаленной ватной фуфайке. Всадник круто осадил коня. Взмыленный конь вздыбился, блеснув на солнце нарядной наборной сбруей, и, тяжело фыркая, остановился перед Иваном.
— Чё раскаркались? — резко спросил всадник и ловко спрыгнул с коня.
Упершись руками в землю, Михайла проворно поднялся и, подобострастно улыбаясь, взял коня за узду, привязал к дереву.
— Старательскому Чапаю наш поклон. А шумели мы с Иваном из-за рудника, — здороваясь, сказал Дымов. — Иван забыл, кто он и чей хлеб ест.
Пихтачев остановился перед Иваном. Подбоченясь и расставив ноги циркулем, молча разглядывал его подвижными, посаженными чуть наискось глазами.
Председатель старательской артели «Приискатель» Павел Алексеевич Пихтачев был властным, упрямым и самоуверенным человеком. Он не представлял себе иного способа добычи золота, кроме старательского, потому что золото в его глазах было не только драгоценным продуктом земных недр, но еще как бы зримым сгустком смелости и упорства человека-одиночки в борьбе с суровой природой.