Было ясно, что, если в ближайшие дни мы не убьём какого-нибудь зверя или не найдём людей, мы погибли.
Но из-за глубоких снегов зверь не ходил – он стоял на месте и грыз кору деревьев, росших поблизости. Нигде не было видно следов. Из шести собак трёх мы потеряли неизвестно где и как. Быть может, они убежали назад. Две погибли с голоду, и только одна плелась следом за нартами. Мне удалось убить молодую выдру, Ноздрин застрелил небольшую рысь. Мы съели их с величайшей жадностью, а затем началась голодовка. Измученные и обессиленные, мы едва передвигали ноги.
Переходы наши с каждым днём становились всё короче и короче, мы стали чаще отдыхать, раньше становиться на бивак, позже вставать, и я начал опасаться, как бы мы не остановились совсем. Усталость накапливалась давно, и мы были в таком состоянии, что ночной сон уже не давал нам полного отдыха. Нужно было сделать днёвку, но есть было нечего, и это принуждало нас, хоть и через силу, двигаться вперёд. Встреча с людьми – только это одно могло спасти нас, только эта надежда ещё поддерживала наши угасающие силы.
Однажды шедший впереди Ноздрин остановился и грузно опустился на край нарты. Мы оба как будто только этого и ждали. Рожков немедленно сбросил с плеч лямку и тоже сел на нарту, а я подошел к берегу и привалился к вмёрзшему в лёд большому древесному стволу, занесённому илом и песком.
Мы долго молчали. Я стоял и машинально чертил палкой на снегу узоры. Потом я поднял голову и безучастно посмотрел на реку. Мы только что вышли из-за поворота – перед нами был плёс не менее полутора километров в длину. Солнце уже склонилось к верхушкам самых отдаленных деревьев и косыми лучами озарило долину Хунгари и все малые предметы на снегу, которые только при этом освещении могли быть видны по синеватым теням около них. Мне показалось, что через реку протянулась полоска. Словно верёвочка, шла она наискось и скрывалась в кустарниках на другом берегу.
«Лыжня!»
Едва эта мысль мелькнула у меня в голове, как я сорвался с места и побежал к полоске, которая выступала всё отчётливее. Действительно, это была лыжня. Один край её был освещён солнцем, другой в тени, эту тень я и заметил.
– Люди, люди!.. – закричал я не своим голосом.
Рожков и Ноздрин бросили нарты и прибежали ко мне. Тем временем я успел всё рассмотреть как следует. Лыжня была вчерашняя и успела хорошо занаститься. Видно было, что по ней шёл человек маленького роста, маленькими шагами, на маленьких лыжах и с палкой в руке. Если это мальчик, то, значит, человечье жильё совсем близко.
Тотчас мы направились по следу в ту сторону, куда ушёл этот человек. Я старался не упустить ни одной мелочи в следах и внимательно осматривал всё у себя под ногами и по сторонам. В одном месте я увидел сделанные в одну линию четыре уже замёрзшие проруби – это ловили рыбу подо льдом. Немного далее ещё две лыжни, совсем свежие, пересекли нам дорогу. А вот здесь кто-то совсем недавно рубил дрова.
– Люди, люди!..
Каждый из нас повторял это слово.
Протока сделала ещё один поворот вправо, и вдруг перед нами совсем близко появилась небольшая юрточка из корья. Из неё вышла маленькая, сморщенная старушка с длинной трубкой.
– Би чжанге, ке-кеу-де елани агдэ ини. Бу дзяпты анчи (Я – начальник, нас три человека. Уже много дней мы ничего не ели), – сказал я ей.
Старушка сначала испугалась, но фраза, сказанная на родном языке, сразу расположила её в нашу пользу. В это время из юрты вышла другая старушка, ещё меньше ростом, ещё более сморщенная и с ещё более длинной трубкой. Я объяснил им, кто мы такие, как попали на Хунгари, куда идём, как нашли их по лыжне, и просил оказать нам гостеприимство. Узнав, что мы обессилели от голода, старушки засуетились и пригласили нас войти в юрту. Одна из них пошла за водой к проруби, а другая надела лыжи и с палкой в руках пошла в лес. Минут через десять она вернулась с большим куском сохатиного мяса и принялась варить обед. Другая старушка повесила над огнём чайник и стала жарить на угольях юколу.
С невероятной жадностью набросились мы на еду. Старушки угощали нас очень радушно, но убеждали не есть много сразу.
Когда первые приступы голода были утолены, я хотел со своими спутниками идти за нартами, но обе хозяйки, расспросив, где мы оставили их, предложили нам лечь спать, сказав, что нарты доставят их мужья, которые ушли на охоту ещё вчера и скоро вернутся.
Не раздеваясь, я лёг на мягкую хвою; отяжелевшие веки закрылись сами собой. Я слышал, как заскрипел снег под лыжами около дома (это куда-то ушли старушки), и вслед за тем я, как и мои спутники, погрузился в глубокий сон. Когда я проснулся, в юрте ярко горел огонь. Рожков и Ноздрин ещё спали. По другую сторону огня против нас сидели обе старушки и мужья их, возвратившиеся с охоты. Я видел, что мы все были разуты и на ногах у нас вместо рваных унтов были надеты кабарожьи меховые чулки. Я хотел было подняться и сесть, но почувствовал сильное головокружение.
– Спи! Надо много спать, – сказал мне старик.
Я откинулся назад и опять утонул во сне.
На другой день мы проснулись совершенно разбитыми. Всё тело словно было налито свинцом, даже руку поднять было тяжело. Когда проснулись Рожков и Ноздрин, я не узнал их. У них отекли руки и ноги, распухли лица. Они тоже смотрели на меня испуганными глазами. Очевидно, и я выглядел не лучше. Старики орочи посоветовали нам подняться, походить немного и вообще что-нибудь делать, двигаться…
Это легко было сказать, да трудно было исполнить. Но орочи настаивали. Они помогли нам обуться и подняться на ноги. Старики принялись рубить дрова и просили то одного, то другого из нас сходить за топором, принести дров или поднять полено. Я убедил Рожкова и Ноздрина не отказываться от работы и объяснил, что нужны движения, нужен физический труд, хотя бы и через силу.
Головокружение, тошнота и сонливость не оставляли нас весь день. Трижды мы вылезали из юрты, заставляя себя двигаться.
Силы наши восстанавливались очень медленно. Две недели обе старушки ходили за нами, как за малыми детьми, и терпеливо переносили наши капризы. Только мать может так ухаживать за больным ребёнком. Женщины починили всю нашу одежду и дали нам новые унты; мужчины починили нарты и сделали нам новые лыжи. Наконец мы оправились настолько, что могли продолжать путешествие.
Как сейчас, вижу маленькую юрточку на берегу запорошённой снегом протоки. Около юрточки стоят две женщины-старушки с длинными трубками. Они вышли нас провожать. Отойдя немного, я оглянулся. Старушки стояли на том же месте. Я помахал им шапкой. На повороте протоки я послал им последнее «прости».
Старики снабдили нас продовольствием на дорогу и проводили, как они сами говорили, на шесть песков, то есть на шесть отмелей, образовавшихся у поворотов реки. Они рассказали нам путь вперёд на несколько суток и объяснили, где найти людей. Мы расстались.
Зимний переход по реке Хунгари в 1909 году был одним из самых тяжёлых в моей жизни. И каждый раз я вспоминаю с умилением двух старушек, которые, быть может, спасли нас от смерти.
Нарты – узкие длинные сани народов Севера, Сибири и Дальнего Востока. Предназначены для езды или перевозки грузов на собачьих упряжках или северных оленях. Ездовым собакам с нартами легче бежать по неглубокому снегу, так как лапы у них не очень длинные. Если снег очень глубокий, им очень трудно продвигаться вперед без помощи человека; они зарываются в снег, прыгают, а вперёд почти не продвигаются. Поэтому, когда снег очень глубокий, людям приходится помогать собакам.
Все, наверно, слышали такое выражение «трескучие морозы». Так говорят про очень сильные морозы. Но почему же мы слышим в лесу треск деревьев во время морозов? Подготавливаясь к зиме, корни деревьев откачивают воду из стволов, чтобы замёрзшая вода не разрушала древесину. На морозе дерево становится более хрупким и ломким. Кроме того, небольшая часть влаги остаётся в дереве. Кора дерева защищает от промерзания внутренние спои древесины. Но в очень сильные морозы это не помогает и в стволе дерева замерзает сок. При замерзании он расширяется, разрывая при этом древесину, – трещат сучья, раскалываются стволы.
Землетрясение – это подземные толчки, колебания земной поверхности, вызванные естественными причинами или искусственными процессами, приводящие к разрушению зданий и гибели людей. По своей силе землетрясения бывают разные. Силу землетрясения оценивают в баллах от 1 до 12. Один балл – это незаметное землетрясение, а 12 баллов – настоящая катастрофа, при которой разрушаются здания и гибнут люди. Для жителей Дальнего Востока землетрясения являются обычным явлением. Примерно так же, как для жителей Центральной России является дождь. Тем не менее жители Дальнего Востока крайне серьезно относятся к землетрясениям. Ведь если не подготовиться, всё может кончиться очень плохо. На Дальнем Востоке землетрясения могут достигать 7–9 баллов.
Рыбья кожа использовалась для изготовления обуви, но не только для этого. Кожа рыб обрабатывается так же, как кожа зверей. Она очень мягкая, долговечная, не пропускает воду, но хорошо пропускает воздух. Из неё шьют перчатки, сапоги, ремни и сумки. Кожу определённых видов рыб использовали для шитья разных изделий. Кожа кеты и сома шла на халаты, кожа щуки – на сапоги. Раньше рыбьей кожей затягивали оконные рамы. Также из рыбьей кожи делали нитки, шили паруса для лодок и варили клей.
Название «унта» переводится как «обувь». И действительно, унты – это самые известные тёплые сапоги для очень холодного климата. Их носят народы Севера, Сибири и Дальнего Востока. Подошва у таких сапог из войлока, а сами они сшиты из шкуры собаки или оленя. Мех может быть внутри и снаружи сапога. В таких сапогах не замёрзнешь при температуре минус 50 градусов. Они лёгкие и очень удобные.