— Я предлагал Шкуратову. Не хочет в сварщики. Пошел наладчиком в горячий цех, — пытался объяснить Поспелов и отвернулся от Косачева, уклоняясь от неприятного разговора.
В это время включили селектор, на весь цех раздался голос Елизаветы Петровны:
— Электросварочный цех! Алло! Вы меня слышите? У вас в цехе Сергей Тарасович. Передайте, чтобы срочно пришел в кабинет. Звонил министр. Через пятнадцать минут позвонит опять.
Косачев покинул цех и вернулся к себе в кабинет. Ожидая звонка, сидел в расстегнутом пальто, сняв с головы шапку.
«Ну что же, — думал он, — если вызывают в Москву с предложениями, можно лететь, лицом в грязь не ударю. Докладная в основе готова, сделано кое-что новое. Не забыть бы сказать Водникову, чтобы сняли на пленку последовательно весь процесс изготовления опытной трубы. От начала до выхода, так оно будет нагляднее. Покажем в Москве и всем, кому надо. Пускай смотрят, как это делается».
Наконец в трубке послышался голос министра:
— Здравствуйте, Сергей Тарасович.
— Здравствуйте, Павел Михайлович, — спокойно ответил Косачев. — Я слушаю вас.
— Как здоровье? Мне говорили, что преждевременно удрал из больницы?
— Все в норме, Павел Михайлович. Обошлось, пустяки.
— Если так, хорошо. Форсируете изготовление опытной трубы?
— Как говорится, жмем на все педали. Подсчеты готовы, технику перестраиваем — словом, делаем, как положено…
Министр прервал Косачева:
— Только полегче на поворотах. Не торопитесь ломать старое.
— Новое без ломки не создашь, Павел Михайлович.
— Знаю я тебя, не хвастайся. Сегодня же ночью вылетай с материалами в Москву, будем готовиться к совещанию.
— Хорошо, Павел Михайлович. Я готов.
— Жду. До свидания.
Косачев подержал трубку, спокойно положил на аппарат. Сидел так минут пять, не двигался. Потом прошел к аквариуму, остановился, разглядывая рыбок.
Потом вызвал главного инженера.
— Завтра я улетаю в Москву. Министр вызывает со всеми материалами. Завод оставляю на вас. Ни на минуту не выпускайте из вида электросварку. Ответственность за это дело я возложил на Поспелова, требуйте с него, и никаких поблажек. Сами же лично займитесь листом, хоть душу вынимайте из поставщиков, а чтобы лист был. Пока нет нужного профиля, работайте со старым, отлаживайте прессы, добивайтесь точнейшей подгонки.
Он молча прошелся по кабинету.
— Я очень хочу, Кирилл Николаевич, чтобы наше дело закончилось удачей. Я отлично понимаю, что, может быть, через какие-нибудь восемь — десять лет сделанное нами сегодня покажется наивным и смешным, но люди будут благодарны нам за то, что мы первые шагнули в будущее. Вы еще молодой, надеюсь, доживете до такого дня. Не улыбайтесь, я не шучу.
— Я согласен с вами, Сергей Тарасович, — серьезно сказал Водников. — Вы можете положиться на нас вполне, на всех.
Косачев отошел к окну, отодвинул занавеску, долго стоял задумавшись. За окном красовались огромные заводские корпуса, тянулись далеко-далеко, к самому городу.
Морозный снег ослепительно сверкал на солнце.
7
В Москве Косачев пробыл больше недели. Перед совещанием пришлось побывать в главке, в проектном институте, в Госплане и в других учреждениях, где можно было посоветоваться, проконсультировать неясные вопросы. Хотелось подкрепить свой доклад солидными научными доводами, соединив их с практической стороной дела, знакомой Косачеву в самых мельчайших подробностях. В эти дни Сергей Тарасович почувствовал себя чуть ли не студентом, готовящимся к самым строгим экзаменам.
Несколько раз звонил своей дочери Тамаре, обещал заехать хоть на часок, повидаться с внуком, да так и не смог выбрать время. Однажды вечером Косачев пришел в гостиницу усталый, поднялся в номер, снял шубу, решил отдохнуть в тишине. Нечаянно включил телевизор, хотел послушать последние известия, а наткнулся на какой-то современный спектакль, да так и просидел допоздна.
Косачев любил театр и, несмотря на занятость, находил время посещать театры, хорошо знал театральную Москву, не пропускал ни одного спектакля в своем городе, бывал и в театрах других городов. Он охотно встречался с актерами и режиссерами, любил в непринужденной беседе поговорить об искусстве, которое оценивал по-своему, с практической стороны. Он откровенно радовался, что приобщение к культуре рабочих помогает поднять производительность труда. Теперь одними призывами на производстве не добьешься толку. Надо считать, искать, обосновывать технически и экономически целесообразные решения, чтобы выпускать продукцию дешевле, лучше, быстрее. Но при этом нельзя забывать о культурном росте людей, ибо высокий духовный уровень рабочего определяет культуру его труда. В этом в первую очередь Косачев видел полезность театра, его прямое участие в производстве.
Посмотрев до конца новую постановку по телевизору, он записал название пьесы и фамилию автора, чтобы посоветовать режиссеру своего городского театра поставить спектакль у себя. Пьеса, по мнению Косачева, была интересная, с современными героями — рабочими людьми, и говорилось в ней о важных проблемах жизни, об общественном долге человека, о его высокой нравственности.
Косачев находил способы «приучать» человека к красоте. Завел такой порядок, чтобы во дворе и в цехах всегда цвели цветы, требовал неукоснительного соблюдения чистоты во всех помещениях, гордился, что рабочие завода всегда одеты опрятно.
Он лично следил, чтобы люди чаще ходили в театр. На еженедельных оперативках Сергей Тарасович часто прерывал доклады мастеров о производственных делах и спрашивал при всех, когда мастер был последний раз со своими людьми в театре или в кино, что смотрели, понравилось им или нет, и почему. На таком разговоре присутствуют человек двести, слушают, задают вопросы. Конечно, все происходит в тактичной форме, по-дружески.
Вспоминая о планерках, Косачев подумал, что по приезде на завод обязательно расскажет о спектакле, который видел сегодня по телевизору…
Целые дни Косачев мотался по Москве, а ночами сидел в номере гостиницы, уточняя расчеты, переписывал и дополнял справки. Чем больше нарастала уверенность в успехе, тем нетерпеливее ждал, когда же наконец назначат совещание. Его не оставляла тревога, он торопился. Скорее бы получить добро, и — за дело!
Обидно тратить столько времени на согласования, обсуждения, консультации и другие формальности. Сколько бумаги потрачено на докладные записки, чертежи, расчеты, таблицы! Сколько вложено душевных и умственных сил!
Как ни крепился Косачев, он все чаще ловил себя на мысли, что устал, что дает знать о себе сердце. Останавливался на крутых лестницах, старался передохнуть незаметно, чтобы люди не видели его в эти минуты. Иногда вдруг, как привидение, вставал в его глазах старый доктор с белой головой и розовым лицом, сочувственно кивал, приговаривая:
«Да вы, батенька, смертельно раненный солдат».
«Чепуха, наваждение!» — отмахивался Косачев.
Но в голове все чаще мелькала мысль: а если упаду на бегу и не успею сделать дела? Конечно, подхватят другие, завершат и доделают все, что надлежит сделать. Но когда? А я уже на ходу, как заведенный мотор, осталось только включить — и сразу рванусь с места. Скорее бы начинать засучив рукава.
Он торопился, искал нужных людей, желая поднять всех, не упустить момента.
«Может, еще раз поговорить с министром, подготовить почву к совещанию? Попытаться склонить его на свою сторону? Да как? А может, съездить к академику Кузьмину? Он все понимает, все знает, хоть стар уже стал и, кажется, в драку не лезет. И все же чем я рискую? Не повидаться ли со стариком, попросить, чтобы поддержал проект у министра? С Кузьминым считаются, он в прежние времена весьма активно воевал за трубопрокатное дело».
Косачев узнал телефон Кузьмина и позвонил. Сказали, что Аркадий Петрович уехал на дачу и будет там до конца недели. Косачев спросил адрес и уехал к академику в дачный поселок.
В подмосковном сосновом бору было тихо, дышалось удивительно легко. Здесь и снег чище московского, и небо синее, и воздух легче.
У академика на даче была нарочито подчеркнутая старинно-русская обстановка: струганые сосновые лавки, плетенные из лозы стулья, вышитые рушники, льняные скатерти и салфетки, деревянная расписная посуда. Гостя принимали в большой столовой на первом этаже. Здесь было тепло, пахло березовыми дровами. В замерзших окнах виднелись темные ели.
Гость и хозяин сидели за широким столом, покрытым цветной накрахмаленной скатертью. Косачев уже достал карандаш, начал чертить на бумаге. Академик глянул мельком на чертеж, спокойно принялся разливать чай. Еще раз бросил взгляд на бумагу, разложенную Косачевым, присмотрелся, кивнул головой:
— Об этом ты, помнится, говорил мне еще в академии, лет тридцать назад. А почему я эту глупость до сих пор помню, как думаешь? Да потому, что эта глупость не глупость, дорогой мой Серега. Труба большого диаметра с двумя швами многим кажется наивной, детской выдумкой. А я убежден, что это не фантазия, а путь к решению проблемы.
Кузьмин говорил не торопясь, уверенным тоном, складывая голубя из туго накрахмаленной салфетки.
— А мне говорят: никто этого не делал, ты хочешь быть умнее всех! — сердито крикнул в ухо Кузьмину Косачев. — Это же не довод, Аркадий Петрович? Если никто так не делал, и нам, мол, нельзя? Вздор! Надо пробовать!
Кузьмин качнул головой, слегка возразил гостю:
— Риск, известно, благородное дело…
— Так-то оно так, — кивнул Косачев. — И потом нельзя же всю жизнь топтаться на одном месте?
— Нельзя. Но почему же я, понимая полезность твоей мысли, за тридцать лет не сделал даже попытки помочь тебе осуществить эту идею?
— Наверное, потому, что у вас достаточно своих идей, а жизнь одна, на все ее не хватит.
Кузьмин сложил голубя из салфетки, подергал за крылышки.
— Не в том суть, Серега. Сам знаешь: гром не грянет, мужик не перекрестится. Значит, еще не грянул гром. Выходит, наша промышленность обходилась пока без твоего комплекса и без твоих двухшовных труб. А если понадобится, значит, сделают.