Гармонь сразу же отозвалась, заиграла. Кто-то собрался петь. Но Пронин, который сидел среди рабочих и разговаривал со всеми, как со старыми друзьями, остановил гармониста:
— Позвольте, позвольте, товарищи! Разрешите и мне сказать.
Он поднялся, сделал паузу, ожидая тишины.
— Тише! Одну минуточку.
— Слушай, что скажут.
Обведя взглядом всех, кто сидел перед ним, справа и слева, Пронин сказал:
— Присоединяюсь ко всем хорошим словам, сказанным здесь в адрес Никифора Даниловича. Поздравляя его с юбилеем, желая ему здоровья и счастья, его супруге Марии Емельяновне, я хочу обратиться к дорогому юбиляру как к старому солдату рабочей гвардии и ко всем вам, дорогие товарищи, вот с каким словом. В нашей стране любят и уважают рабочих людей. Когда нужно решать сложные, государственной важности задачи, партия обращается к народу, к рабочему классу, трубит боевой сбор, ибо всегда уверена, что каждый рабочий откликнется на зов, станет в строй, как солдат.
— Иван Николаевич, говори яснее, — перебил Пронина юбиляр. — Почему боевой сбор?
— Потому что начинается серьезное дело. Нашему заводу поручено изготовление новых труб. Это важное правительственное задание.
— Вот и правильно, — сказал Никифор Данилович. — Мы никогда не подводили. Ты, Иван Николаевич, скажи там, в Москве, — на нас можно рассчитывать. Верно я говорю, Сергей Тарасович?
Косачев кинул веселый взгляд на Пронина: «Смотри, мол, любуйся, какой у меня на заводе народ». А сам, улыбаясь, громко сказал:
— Разве кто-нибудь сомневается в наших людях? Выполним поставленную задачу и сделаем трубы в самый короткий срок.
— Вот именно! Трубы будут! — твердо сказал Андрей.
Со всех сторон раздались восклицания:
— Знаем свое дело!
— Даешь трубы!
Поднялся оживленный шум, сама собой загремела, залилась в переборах гармонь, застучали подметки по дощатому полу, пошла, закрутилась пляска, задрожал пол, задребезжали стекла.
Косачев и Пронин покинули дом Шкуратовых поздней ночью. Оба были довольны встречей с людьми. Было легко, спокойно, твердо верилось: с таким народом горы свернешь.
8
Тем же вечером в тихом переулке неожиданно встретились Алька и Нина.
Нина шла по сугробам, несла на руках укутанного в теплую одежду сынишку. Алька не свернула с дороги, преградила Нине путь.
— Ну здравствуй! — дружелюбно сказала Алька. — Вот не ждала такой встречи.
— Здравствуй и прощай, — ответила Нина, желая обойти Альку.
— Постой, гордячка. Не зверь, не укушу.
— Некогда мне, ребенок замерзнет.
— Что же пешком ходишь, инженерша? Простудишься.
— Не инженерша я теперь, ушла от него.
— Врешь, Нинка! — Алька с жалостью смотрела на Нину. — Где же ты приютилась с мальчишкой?
— У тети Даши. Живем в моей прежней комнатке.
— Вот это новость! Муженек-то твой каков, а еще образованный!
— Он не виноват.
— Знаем мы их, мужиков-то. Не виноват! Да ты шибко не горюй. Подумаешь! Дай-ка понесу мальчишку. Не бойся, не уроню.
Алька протянула руки к мальчику, и Нина, поколебавшись, отдала ей сына.
Они пошли по белому, рыхлому снегу. Алька шагала впереди, торопилась. Наконец остановились у ворот.
— Давай сама понесу, — потянулась за сыном Нина.
— Какой славный малышка! Неси поскорее в тепло, — улыбаясь на прощание мальчику, сказала Алька.
Когда Нина вошла в калитку и стала подниматься на крыльцо, Алька крикнула ей вдогонку:
— Знай, подружка, я тебе не враг. Если что надо или помощь какая потребуется, только слово скажи.
— Испытала я твою помощь, как же!
— Дурой была. Верила, что ты счастливая будешь с инженером, а я свою удачу в другом месте ловила. Да не поймала, ни тебе, ни мне не достался Николай, в холостяках живет! Как же ты теперь будешь?
— Не твоя забота, проживем.
Алька осталась одна у калитки, в раздумье смотрела вслед ушедшей Нине. И вместе с чувством жалости и сострадания ее охватила тревога: а вдруг теперь Николай женится на Нине? Опять закрывается для Альки дорога к Николаю?
Поспелов в эти дни не находил себе места, боялся показаться людям жалким и беспомощным, изо всех сил старался сохранить достоинство, держал себя в руках. Однако не вытерпел, отправился в дом к тете Даше, где жила теперь Нина с сыном. Решительность покинула его сразу, как только он переступил порог и увидел Нину. Теребя шапку в руках, неуверенно шагнул к жене, лицо его было бледным, он заговорил сбивчиво, заикаясь:
— Я п-прошу т-тебя, Нина. Ве-вернись д-домой, я сделаю все, что нужно для твоего счастья.
Стягивая плечи теплой шалью, Нина отрицательно качала головой. Всем своим видом она говорила: возврата не будет.
— Что же ты молчишь? Скажи хоть слово!
Она отвернулась к стене.
В отчаянии Поспелов резко схватил Нину за плечи, больно встряхнул, словно хотел пробудить от глубокого сна:
— Опомнись же! Что ты делаешь? Это безумие!
— Оставь меня! — крикнула она, будто ее обожгли. — Уходи!
Он беспомощно попятился назад, закрывая лицо дрожащей рукой. И вдруг решительно шагнул к ней, сжал кулаки, занес над ее головой. Хотелось закричать, грубо ударить Нину и самому биться головой об стенку. Он с трудом сдержал себя, схватил ее руку, прижался губами. Она резко отдернула руку.
— Ну, хорошо, хорошо, — сказал он тихим голосом, каким успокаивают раскапризничавшегося ребенка. — Ты нервничаешь, ты устала, я понимаю. Отдохни, подумай и возвращайся домой. Я буду ждать, ни словом не упрекну, все будет так, как было.
— Не надейся. Я не вернусь! — твердо сказала Нина.
Он молча положил на стол ключи от машины, повернулся и вышел. Не хлопнул дверью, не сказал грубого слова, не повысил голоса. Ему не верилось, что все рухнуло окончательно.
На следующее утро он встал раньше обычного, тщательно побрился, старательно завязал галстук, придирчиво всматриваясь в зеркало. Спешил на завод, желая поскорее включиться в общее дело, и вел себя так, чтобы никто не понял, что творится у него на душе. Здороваясь с людьми и разговаривая о делах, он мучился навязчивой мыслью: «А этот знает, что Нина ушла? А эта слыхала про Нину?»
Помня недовольство Косачева расчетом зажимного устройства для сборки полуцилиндров, Поспелов с утра помчался в конструкторское бюро. Развил бурную деятельность, поднял на ноги помощников и инженеров, потребовал чертежи, нетерпеливо отчеркивал карандашом те места, на которые надо было обратить внимание.
— Отложите в сторону все работы и займитесь этим узлом, — категорически приказал он старшему конструктору. — Сергей Тарасович забраковал ваш расчет, так не годится.
— Знаем, — сказал конструктор, почесывая карандашом бритый подбородок. — Думаем.
— Особенно раздумывать некогда, надо делать, — оборвал его Поспелов. — Вчера под рентгеном обнаружились два разрыва на сварных швах. Вот здесь, в этом месте. Немедленно займитесь, тщательно проверьте, в чем дело.
— Где не сошлись? — переспросил другой конструктор.
— Вот тут, на выходе, — Поспелов ткнул карандашом в ватманский лист.
Старший конструктор высказал предположение:
— Думаю, это влияние нагрева трубы при сварке. Пока шов тянется вдоль трубы, одна ее сторона неравномерно нагревается, неравномерно остывает и коробится.
— Возможно, — согласился Поспелов. — Мне не приходило в голову. Очень возможно. Проверьте плотность зажима пресса.
— А по-моему, дело не в зажиме, — сказал другой конструктор.
— В чем же?
— Ошибка в расчете.
— Так пересчитайте еще! Считайте тысячу раз и, если надо, десять тысяч раз. Проверяйте, ищите день и ночь, считайте, дефект должен быть устранен. — Он строго оглядел конструкторов, начальственным тоном сказал: — После обеда снова зайду. Приступайте!
Косачев и Пронин сутками не покидали завода.
По утрам в трубоэлектросварочном цехе, как всегда, звучала сирена, возвещая начало работы. Обычно люди занимали свои рабочие места с началом сигнала, а в эти дни все собирались задолго до назначенного времени. Косачев приходил в цех раньше всех, каждое утро сам лично проводил проверку готовности всех участников, созывал летучки на месте, у стана.
В окружении инженерной группы, мастеров и рабочих стояли Косачев, Пронин, Водников, секретарь парткома Уломов, начальник цеха Андрей Шкуратов. Были тут и Никифор Данилович, и сварщик Аринушкин со своей бригадой, и техники, и наладчики.
Косачев показывал завод Пронину, методически, терпеливо разъяснял все до мелочей. Ему хотелось, чтобы уполномоченный Совмина был так же во всем убежден, как и сам Косачев.
— Как видишь, Иван Николаевич, дело подвигается. Уже начали прессовать полуцилиндры из узких листов. Кажется, неплохо получается. Казалось бы, чего проще сложить из двух полуцилиндров один цилиндр и сварить двумя швами: раз, два — труба готова! Ан нет, попробуй, сделай ее, чертяку, не в уме, не на бумаге, а в натуре.
— Стараемся, Сергей Тарасович, — как бы оправдываясь, пояснил Андрей Шкуратов. — Не без ума подходим.
— Делаем, да плохо, — упрямо твердил Косачев. — Привыкли кустарничать, а тут нужна идеальная точность. Есть же расчеты, ты видел, Никифор?
— Теоретически это возможно, — сказал Никифор Шкуратов, обращаясь к Пронину и к инженерам.
— Ты не агитируй нас, делом докажи, — подмигнул Косачев своему другу. — Всякому видно, что выйдет. Ты сделай!
— Не суетись, Тарасыч, не лезь поперед батьки в пекло, — отпарировал мастер. — Потерпи маленько и увидишь нашу работу. Спасибо скажешь.
— Давай, давай! — засмеялся Косачев. — На вас вся надежда.
Гусаров, Аринушкин и другие сварщики следили за Косачевым, ловили замечания, кивали. Мы, мол, что от нас требуется, свой фронт обеспечим. Один из сварщиков, показывая свою работу, сказал Косачеву:
— Сварить можно. А выдержат ли такие швы высокое давление?
— Выдержат, — уверенно ответил Косачев. — Трубы практически никогда не лопаются по сварным швам.