Была, конечно, и другая возможность. Джейк мог сделать ей предложение. Однако эта мысль вызывала у Нади смех. Во-первых, их отношения были ещё слишком молодыми, чтобы задумываться о браке. Во-вторых, она не знала, как отреагирует, сделай Джейк ей предложение сегодня. Надя была слишком рациональной, слишком приземлённой, как говорила Лора, лишенной романтических иллюзий. Она не умела смотреть на мир сквозь розовые очки, не умела совершать необдуманных поступков, живя прямо здесь и сейчас, а потом хоть трава не расти. Наде всегда нужно было знать, куда она движется, иметь хотя бы черновой план будущего. Вот в чем была загвоздка их с Джейком отношений. Она погрузилась в них, как в омут, с головой, не имея ни малейшего представления, что будет дальше. Надя начала осознавать это только сейчас, когда Джейк уехал в Италию, а у неё появилось время все хорошенько обдумать. Нет, она не собиралась принимать каких-то кардинальных решений. Она слишком любила Джейка для этого, если вообще можно любить слишком. До конца июня было ещё пять месяцев. Пять месяцев, в которые они будут вместе. А дальше? А дальше жизнь всё расставит по своим местам. Надя же будет просто жить. И любить.
Глава 33
Расставлять все по своим местам будет не жизнь, а она, Мань Синмей. Если Джейк думал, что мать пустит все на самотёк, то он глубоко заблуждался. Может, она и дала слабину там, на его кухне, расплакавшись, как какая-то девчонка, но всё это было забыто и похоронено. Она снова была той Мань Синмей, которую все знали и боялись, кого все вокруг, даже собственный сын, величали ледяным демоном.
Мань Синмей не любила Праздник Весны, ведь это был день семейный, а с ее семьей были большие проблемы. Мужа она давно выгнала, сын тоже отбился от рук. Что же до ее родителей, братьев и сестёр, о них она давным-давно забыла. Нет, конечно, не забыла. Именно в Новый год, когда другие семьи собирались вместе, лепили пельмени, накрывали стол, ели и выпивали, именно в эти дни Мань Синмей нет-нет да вспоминала своё детство и юность. Она была третьей дочерью в бедной крестьянской семье. Испокон веков в Китае каждая семья мечтала родить сына — наследника рода. Ведь сын — это гордость, продолжатель семейных традиций, помощник в поле и в домашнем хозяйстве. Это не просто ещё одна пара крепких крестьянских рук. Сын женится, приведёт в дом невестку, которая нарожает детей, а значит в семье будет прибавляться работников. А дочь? Кому нужна была дочь? Может, в стряпне да и в работе на поле она пригодится, но, как не крути, это лишний рот. К тому же дочь вырастет, выйдет замуж и уйдёт в дом мужа, чтобы уже там прислуживать, работать, продолжать род мужа. Из глубокой древности тянула корни традиция рожать сыновей, чем больше, тем лучше. Сегодня, когда мир уже почти двадцать лет живет в 21 веке, эти пережитки старины уходят в небытие, однако нет-нет да все ещё и теперь вскидывают голову. А в пору юности Мань Синмей, родившейся в конце шестидесятых, в деревушке, где люди жили точно так, как они это делали и сотню, и две сотни лет назад, дочери считались никому не нужной обузой. Каждый крестьянин мечтал о сыне. В некоторых семьях доходило вплоть до того, что новорожденных девочек просто-напросто выбрасывали в канаву сразу после рождения, где они и умирали от голода и холода. Мань Синмей повезло. Отец её не выбросил, оставил жить, как и двух старших сестёр, но стоило ей войти в тот возраст, когда дети начинают ходить и понимать взрослых, как её сразу же начали нагружать различной работой. Мать же Мань Синмей продолжала рожать. После неё родилась ещё одна сестра, но прожив несколько суток, умерла. А потом в семье Маней появился первый сын, через год — второй. Отец и мать были счастливы, если эти люди вообще умели испытывать такое чувство, как счастье. Жизнь, однако, легче не становилась. Вечно недовольный отец побивал и жену, и дочерей, и сыновей. В школу детей он пускал с неохотой, особенно дочерей. Зачем им учиться, если женское дело рожать детей да служить мужчине? До пятнадцати лет Мань Синмей кое-как посещала школу, но так как учёба отвлекала детей от работы, отец запретил им учиться дальше. Мань Синмей впервые в жизни осмелилась открыто возразить отцу. Она хотела учиться, чтобы вырваться из бедности, в которой они прозябали. Сначала она просила отца, умоляла позволить ей и дальше ходить в школу, потом, когда он отказал, взбрыкнула, крикнула ему в лицо, что все равно будет учиться, он не имеет права не пускать ее. Никто из детей до этого не решался сказать отцу и слова поперёк. Он схватил вожжи и отходил Мань Синмей так, что на ней не осталось живого места. Две недели она пролежала в постели, пока мать мазала ее раны густой дурно пахнущей мазью, ворча и приговаривая, что Мань Синмей сама виновата, нельзя перечить отцу. Она слушала, ни слова больше не проронила, но решила, что жить так дальше не будет. Через две недели отец рявкнул, мол, хватит бездельничать, валяться, задарма есть рис, завтра же чтоб была в поле. Ночью, когда все уснули, Мань Синмей собрала свои нехитрые пожитки, залезла в отцов тайник, где тот держал скопленные деньги, и сбежала из дома. Их деревня располагалась довольно далеко от железнодорожной станции. Нужно было идти несколько десятков километров, но, несмотря на ещё незажившие ушибы и ссадины, Мань Синмей была полна решимости. Боялась ли она, что отец, обнаружив ее бегство, пуститься искать ее, чтобы вернуть домой? Нет, не боялась. Скорее он вздохнёт с облегчением. Одним прожорливым ртом меньше. Но Мань Синмей украла его сбережения. Она знала, что если, не дай бог, кто-то её узнает и вернёт в отчий дом, то тогда ей несдобровать. Поэтому она спешила. Через пару часов начало светать, а она прошла всего ничего. Ей «повезло». По дороге её нагнал какой-то дядька на подводе, запряженной мулом. Узнав, что ей нужно на железнодорожную станцию, предложил подвести, чего зря обувь топтать. Дядька был незнакомый, но ехать не идти. Мань Синмей согласилась. Проехав пару километров, Мань Синмей задремала под мерное покачивание телеги. Проснулась она от того, что дядька грубо завалил её на дно телеги, задрал платьишко и начал тыкать чем-то твёрдым между ног. Она закричала, но он тут же накрыл её рот мозолистой ладонью, зажав так сильно, что она не могла дышать. Через несколько минут всё закончилось. Он натянул полуспущенные штаны, одернул на ней платьишко и выехал на дорогу, с которой предварительно свернул в рощицу, пока она спала. Мань Синмей давясь слезами, кое-как стерла кровь с ног. Но дело сделано, а дорога до города была далекой. Доехали молча. Дядька довез её прямиком до станции и даже по доброте душевной дал в дорогу пару лепёшек.
Вот так в неполные шестнадцать лет Мань Синмей покинула отчий дом, одновременно став независимой теперь уже женщиной. Украденных у отца денег хватило на билет до Шанхая и даже ещё чуток осталось.
С тех пор у Мань Синмей семьи не было. Иногда она думала о старой хибаре с земляным полом, вечно неумытых сёстрах и братьях, об отце с продубленной кожей, в морщинах которой заскорузла многолетняя грязь; о молчаливой матери, от которой никогда не услышала ни слова любви. Она любила представлять себе вытянувшееся и злое лицо отца, когда он понял, что Мань Синмей не просто сбежала, но ещё и обчистила его. По первости, когда она уже вышла замуж, родила сына, а гостиничный бизнес начал процветать, она думала, что вернётся в родную деревню, распахнёт покосившуюся дверь в старом отцовском доме и предстанет перед ними во всем своём блеске, в дорогой одежде, с отбеленной кожей, держа на руках красивого малыша. Как бы они все разинули рты от удивления, узнав в этой богатой красавице свою непутевую Мань Синмей. Может, она бы даже выложила на стол большую пачку денег. Вот, мол, драгоценный папочка, возвращаю тебе долг сторицей. Представляла, как бы все они попадали ей в ноги, просили бы прощения, особенно папаша. Ползал бы перед ней, плакал, целовал бы ее дорогую обувь и просил простить его за побои, регулярно наносимые в детстве. Думая об этом, Мань Синмей смеялась. Однако на родину так ни разу и не съездила. Не хотелось ей признавать родство с этой голью перекатной, не хотелось, чтобы кто-то знал, из какой грязи она родилась. Не имеет она с ними ничего общего. Всё давно прошло, утекло, как вода в реке. Только до сих пор в душе осталась ненависть и злоба. Да ещё нелюбовь. Не умели её родители любить и её не научили. Вот это и осталось от них ей в наследство. Не сумела Мань Синмей полюбить ни мужа, ни сына. Хоть и не била ни разу Джейка, но считала, что раз она мать, то имеет право распоряжаться его жизнью. Ничем не отличалась она от собственного отца, который когда-то не пускал её в школу. А она, Мань Синмей не даёт сыну свободы, не хочет для него того счастья, которое он сам себе выбрал. Всё должно быть по её, даже если ей придётся хребет ему перебить или душу вынуть.
Потому и не любила Мань Синмей Праздник Весны. Однако каждый год, на второй день нового года, она отправлялась в гости к семье Ма с визитом, ведь в этот день традиционно навещали родственников и друзей. Вот и сегодня она снова собралась к ним, её самым близким друзьям. У неё был важный разговор к Лили. Ей нужно было убедить девушку и её мать сделать так, как она задумала. Господина Ма в свои планы Мань Синмей решила не посвящать. Ни к чему ему знать об их женских уловках. Все равно ничего не поймёт.
Когда закончился обед и Мань Синмей осталась наедине с Лили и ее матерью, она изложила им свой план.
— Вы с ума сошли! — смотрела на неё в недоумении Лили.
— Следи за языком, Лили, — отчитала её Сяолинь. — Ты уверена, что мы должны пойти на это? — эти слова она адресовала Мань Синмей.
— Не была бы уверена, не стала бы все это затевать.
— Я не хочу начинать свою семейную жизнь с Джейком с обмана, — продолжала протестовать Лили.
Она хоть и мечтала заполучить Джейка в своё вечное пользование, но по натуре была человеком не коварным и простым.
— Никто и не просит тебя обманывать Джейка, дорогая. Но мой сын увлёкся. Увлёкся особой, совершенно меня не устраивающей. К сожалению, сейчас он в таком настроении, что я совсем не могу на него влиять. Скорее всего, если я продолжу давить, то он всё сделает мне назло. А нам это не нужно, ведь так?