– Хм… Спасибо, будем иметь в виду. – Ламарр черкает в блокноте. – Вы не вспомнили, что вы делали в субботу вечером, когда побежали за машиной?
Я качаю головой.
– Нет, извините. Помню только, как продиралась сквозь лес, вспышки фар и битое стекло… Ничего конкретного.
– Ясно. – Ламарр захлопывает блокнот и встает. – Спасибо, Нора. Робертс, у вас еще есть во-просы?
Вопросов у Робертса нет. Ламарр называет в диктофон дату и место, отключает его и уходит.
Я подозреваемая.
Оставшись наедине с собой, я пытаюсь переварить эту информацию.
Почему меня подозревают? Потому что нашли телефон? Но какое отношение мой телефон имеет к убийству Джеймса?
И тут до меня доходит то, что следовало понять уже давно.
Я с самого начала фигурировала в деле в качестве подозреваемой.
Меня прежде не допрашивали по всей форме, потому что мои показания все равно были неприменимы в суде. С таким-то провалом в памяти любой адвокат от моих заявлений камня на камне не оставит. Ламарр была нужна информация, каждая крупица информации, как можно скорее – именно поэтому она рискнула начать говорить со мной до того, как врачи разрешили официальный допрос.
Теперь врачи признали, что я нахожусь в здравом уме, и полиция начинает выстраивать против меня дело.
Меня не арестовали. Уже неплохо.
Мне пока не предъявили обвинений.
Только бы восстановить в памяти стершиеся минуты в лесу… Что там произошло? Что я сделала?
Отчаянное желание вспомнить сжимает мне горло, как рыдания. Я стискиваю мягкую подушку, зарываюсь лицом в ее белоснежную поверхность и пытаюсь вспомнить изо всех сил. Если я не восстановлю эти пропавшие минуты, разве смогу я убедить Ламарр, что мне можно верить?
Я закрываю глаза и представляю тихую поляну в лесу, огромный сияющий дом из стекла, его свет пробивается сквозь стоящие почти вплотную деревья. Пахнет опавшими сосновыми иголками, мороз щиплет мне пальцы и ноздри. Я слышу тихие лесные шорохи, шуршание снега, соскальзывающего с ветвей, уханье совы – и удаляющийся рев мотора.
Я помню, как бегу по грунтовке меж деревьев, как под ногами пружинит ковер из иголок.
А дальше – провал. Как бы я ни старалась поймать в нем хоть что-то – это как ловить отражение в воде. Только что оно было – и вот превратилось в рябь и ускользнуло сквозь пальцы.
Что-то случилось там, в темноте. Со мной, Клэр и Джеймсом. Что-то вызвало эту аварию.
Что-то или кто-то.
– Ну, Леонора, я вами очень доволен. – Доктор Миллер откладывает ручку. – Конечно, меня несколько беспокоит провал в памяти, но, как вы сами говорите, что-то начинает возвращаться, так что я не вижу причин вас здесь удерживать. Некоторое время вам будут нужны регулярные осмотры, но с этим вполне справится терапевт по месту жительства. – И, не дав мне опомниться от такого поворота, спрашивает: – Дома есть кому помочь?
– Э-э… нет, – отвечаю я, не сразу поняв вопрос. – Я живу одна.
– Ни у кого из друзей вы недельку пожить не можете? Или к себе кого-то пригласить? Вы очень быстро идете на поправку, однако оставаться одной в пустом доме я бы пока не рекомендовал.
– Я живу в Лондоне, – зачем-то говорю я.
А как ему объяснишь, что некому мне на недельку навязать свою персону? И вряд ли я сейчас ломанусь в Австралию в матушкины объятия.
– В Лондоне… Кто-то может вас туда подвезти?
Нина сказала мне в случае чего звонить ей. Неужели меня правда сейчас выпишут? Я совсем не чувствую готовности покидать больницу.
Врач уже забрал свои записи и ушел. Я обращаюсь к медсестре:
– Что-то я не пойму… Меня не предупредили.
– Не волнуйтесь, никто не собирается вы-швыривать вас на улицу. Просто вы уже нормально себя чувствуете, а нам нужна палата для новых па-циентов…
Короче, от меня хотят поскорее избавиться.
Я сама не понимаю, почему это так сильно вывело меня из равновесия. За несколько коротких дней, что я здесь пробыла, я успела привыкнуть к больничной жизни. Палата казалась мне клеткой, но вот дверь открыли, а я совсем не хочу уходить. Врач, медсестры, больничный распорядок защищали меня от полиции. От реальности произошедшего.
Что я буду делать, если меня отсюда выкинут? Ламарр отпустит меня домой?
– Поставьте в известность полицию, – говорю я с непонятной отстраненностью. – Не знаю, позволят ли мне выезжать за пределы Нортумберленда.
– Ой, да, я и забыла, что вы та самая. Не волнуйтесь, я им сообщу.
– Сообщите констеблю Ламарр, это она каждый день приходила.
Мне совершенно не хочется иметь дело с огромным мрачным Робертсом.
– Да, я с ней свяжусь. И не беспокойтесь, пожалуйста, сегодня вас никто не выставит.
Сестра уходит. Я остаюсь думать о своих перспективах.
Отсюда меня выкинут – вероятно, завтра утром. Куда дальше?
Либо меня отпустят домой… либо нет. А это значит, что меня арестуют. Я вспоминаю, каковы в этом случае мои права. Могут задержать для допроса… насколько там? Тридцать шесть часов? Вроде этот срок еще можно продлить, точно не помню. Черт! Я же детективы пишу, как я могу этого не знать?!
Надо позвонить Нине. В палате есть платный телефон, однако для него нужна кредитка, а кошелек мой вместе с остальными вещами у полиции. Мне наверняка разрешат позвонить с сестринского поста, но я не знаю номера! Все контакты, разумеется, в мобильнике.
Я пытаюсь вспомнить хоть чей-нибудь номер. Раньше я часто звонила в дом родителей Нины – они переехали. Кто теперь живет в нашем старом доме в Ридинге, я не знаю, как не знаю и номер мамы в Австралии. Все-таки было бы здорово, наверное, иметь спутника, к которому всегда можно обратиться за помощью, не испытывая стыда. Увы, у меня такого человека нет. Всегда считала, что самодостаточность дает мне силу, и вдруг она стала моей слабостью. Что делать? Разве что попросить сестер найти в интернете контакты моего редактора?.. От мысли о том, чтобы показаться ей в таком виде, я хочу сквозь землю провалиться.
Еще я, на удивление, помню номер родителей Джеймса. Я ведь набирала его много сотен раз. Они адрес не меняли, это я точно знаю. Но позвонить им я не могу.
Я должна связаться с ними, когда вернусь в Лондон. Должна выяснить про похороны. Должна… должна…
Я зажмуриваюсь. Нет, только не плакать, хватит плакать. Поплачу, когда все это закончится, а сейчас надо решать свои проблемы. О Джеймсе и его родителях я подумаю потом.
Тут мой взгляд останавливается на картонном стаканчике с номером Мэтта. Я осторожно отрываю прямоугольник с цифрами и прячу в карман. Хотя звонить ему я не могу – он сейчас едет в Лондон, – приятно знать, что в случае чего мне есть к кому обратиться.
Два дня назад я не подозревала о его существовании. Теперь же он был единственной моей связью с внешним миром.
Ладно, все не так страшно. Кто-нибудь ко мне зайдет. Нина или хоть Ламарр. Надо лишь подождать.
Я сижу, глядя в одну точку и кусая ногти, когда в дверь просовывается голова медсестры.
– Тебе звонят, лапуля. Сними трубку над кроватью, я сейчас переведу.
Кто может мне звонить? Кто вообще знает, что я здесь? Мама? Я смотрю на часы. Вряд ли, в Австралии сейчас глухая ночь.
Потом меня пронзает догадка – словно ледяная рука ложится на затылок: родители Джеймса. Они знают, что я здесь.
Телефон начинает трезвонить. На секунду я теряю всякое присутствие духа и не могу заставить себя ответить. Потом стискиваю зубы и хватаю трубку с рычага.
– Алло?
Повисает пауза, и на том конце провода слышится Нинин голос:
– Нора? Это ты?
Я вздыхаю с облегчением и даже задумываюсь о возможности телепатии. Как я рада ее слышать, как рада знать, что я не одна!
– Нина! Слава богу, ты позвонила! Меня собрались выписывать, а у меня ни номера твоего, ничего! Ты поэтому звонишь?
– Нет, – коротко отвечает она. – Тут такое дело… Короче, Фло пыталась покончить с собой.
Глава 28
На минуту я теряю дар речи.
– Нора? Нора, ты меня слышишь? Черт, прервалось, что ль…
– Я слышу, – оглушенно говорю я. – Я просто… господи…
– Извини, что вот так ошарашила, но лучше, чтобы ты узнала от меня, чем от сестер или полиции. Ее сейчас везут в ту же больницу.
– Кошмар какой… Она выживет?
– По идее, должна. Я нашла ее в ванной тут, в гостинице. Она все эти дни была не в себе, я не понимала, что все настолько… Я…
Голос у нее потрясенный, и я впервые задумываюсь о том, под каким давлением должны были находиться остальные – Нина, Фло и Том, – пока мы с Клэр валялись в больнице. Наверняка их допрашивали круглые сутки.
– Еще повезло, что я вернулась не так поздно, как предполагала, – говорила Нина. – Я должна была заметить, должна была раньше понять!
– Ты не виновата.
– Нора, я врач или покурить вышла? Да, душевное здоровье не мой профиль, но основы-то надо помнить, нас же учили! Черт! Я должна была это предвидеть!
– Она выживет?
– Не знаю. Она выпила горсть снотворного, валиум, целую упаковку парацетамола и запила все это дело вискарем! Больше всего меня в этом наборе волнует парацетамол – та еще дрянь, когда с алкоголем и в таких количествах. Можешь очнуться в больнице прямо-таки огурцом, а через двое суток у тебя откажет печень – как раз когда ты решишь, что погорячилась и жизнь вообще неплохая штука.
– Господи, бедная Фло… Записку не оставила?
– Оставила. «Больше не могу».
– Ты думаешь… – У меня язык не поворачивается задать этот вопрос.
– Что у нее совесть нечиста? – Я почти слышу, как Нина пожимает плечами. – Не знаю. В любом случае ружье было в руках у нее. Наверняка Робертс с Ламарр по ней основательно проехались.
– А где она таблетки раздобыла?
– Ей прописали диазепам и снотворное. Она… да все мы пережили сильный стресс, Нора!
Я закрываю глаза. Мне тут хорошо в своем уютном коконе неведения, а Фло все эти дни сходила с ума.
– Так хотела сделать для Клэр идеальный д