клик, клак, клик, клак, – в сторону туалетов и крыла, где находится моя палата.
Слава богу, слава богу, слава богу!
Ноги подкашиваются, тянет присесть. Однако отдыхать нельзя. Надо выбираться, пока Ламарр не обнаружила мое отсутствие. Я понимаю, что стоило положить подушки под одеяло или хоть задернуть маленькую шторку на окошке в двери.
Я глубоко дышу, пытаясь успокоиться, и поворачиваюсь к кровати за своей спиной, чтобы извиниться перед пациентом, который на ней лежит.
И сердце у меня чуть не останавливается.
На кровати Клэр.
Глаза закрыты, золотые волосы разметались по подушке.
Очень бледная. Лицо иссечено еще сильнее, чем у меня. К пальцу прикреплен монитор сердечного ритма, и еще куча проводов тянется под одеяло.
Господи, бедная Клэр…
Осознавая собственную неосмотрительность, я все же не могу сразу побежать дальше. Я протягиваю руку к ее лицу, снимаю прядь волос, прилипшую к губам. Замечаю движение глаз под веками и обмираю в испуге. Но движение мимолетно, Клэр снова погружается – во что? В сон? В кому?
– Клэр, – шепчу я еле слышно в надежде, что она все же как-то ощутит и поймет. – Клэр, это я, Нора. Клянусь тебе, я докопаюсь до правды. Я выясню, что случилось. Обещаю.
Она не отвечает, только глаза двигаются под веками – как тогда, на спиритическом сеансе.
Сердце буквально разрывается, но медлить больше нельзя. Меня вот-вот начнут искать.
Осторожно выглядываю из-за шторки. На сестринском посту никого – видимо, все разошлись к пациентам. Я выскальзываю из отсека в проход и почти бегу к дверям, ведущим на площадку перед лифтами.
Оказавшись там, я лихорадочно жму на все кнопки, как будто этим можно ускорить движение кабины к этажу. Наконец раздается звуковой сигнал, и дальние от меня створки распахиваются. С колотящимся сердцем я влетаю в кабину. Чуть не сталкиваюсь с медбратом, который сопровождает женщину в кресле на колесиках. В ушах у него плеер, он подпевает Леди Гаге себе под нос.
Лифт останавливается. Я пропускаю медбрата с женщиной вперед, затем иду по стрелкам к главному выходу. За стойкой приемной скучающая дама листает журнал со светскими сплетнями. Когда я прохожу мимо, у нее начинает звонить телефон. Против своей воли я ускоряю шаг. «Не берите трубку. Только не берите трубку».
Но, конечно, она отвечает на звонок.
– Алло, приемная.
Я понимаю, что иду подозрительно быстро, но уже ничего не могу поделать от страха. Очевидно же, что я пациентка, не чья-то родственница, которая отнесла передачу и возвращается к своим делам. На мне сланцы – в ноябре! В комплекте с серыми трениками и синей вязаной кофтой на пуговицах.
Сейчас меня остановят. Окрикнут, спросят, все ли в порядке. Две десятки, которые я машинально зажимаю в кулаке, промокли от пота.
– Да вы что! – восклицает дама за стойкой, наматывая телефонный шнур на палец. – Да-да, конечно, я буду следить.
Сердце у меня колотится где-то в горле. Она знает. Мне конец.
Но она даже глаз не поднимает от журнала. Может, речь шла не обо мне?
Я почти у двери. На ней плакат, настоятельно рекомендующий перед выходом протереть руки дезинфицирующим гелем. Остановиться перед краником? Что с большей вероятностью привлечет внимание – если остановлюсь или если нет?
Я быстро шагаю мимо.
Женщина за стойкой все еще говорит по теле-фону.
Передо мной вращающаяся дверь. В голову приходит дикая фантазия: сейчас я застряну внутри, в треугольном пространстве за прозрачным пластиком – может, сумею высунуть наружу руку, однако сбежать не смогу.
Но ничего подобного не происходит. Дверь без помех совершает свой круг, и я вылетаю на холодный, свежий воздух.
Я свободна.
Я вышла из больницы.
Я сбежала.
Глава 30
Ветер холодит лицо. Я стою в полной растерянности. До меня только теперь доходит, что в больницу я попала в бессознательном состоянии и понятия не имею, где нахожусь и как отсюда выбираться.
Идет снег. После жары в палате на улице мне особенно зябко. Я оглядываюсь в надежде на чудо, и оно тут же происходит, приняв форму знака «Такси» и стрелки указателя.
Дрожа, я ковыляю вдоль стены здания, сворачиваю за угол и вижу еще одну надпись: «Начало очереди на такси». Очереди нет. Под знаком стоит единственная машина. За рулем вроде кто-то есть, хотя точно не разглядишь, окна запотели.
Я неловко подхожу ближе – треклятые сланцы успели натереть мне подошву – и стучу в окно.
Оно чуть приоткрывается, и я вижу улыбающееся коричневое лицо.
– Куда тебе, милая? – спрашивает водитель.
Он сикх, на голове у него намотан черный тюрбан, по центру которого приколот значок с логотипом компании. Смесь индийского акцента с характерным северным говором чуть не заставляет меня рассмеяться.
– Мне…
А куда мне, собственно? В Лондон?
Нет.
– Мне в Стеклянный дом. Это коттедж недалеко от Стейнбриджа. Знаете Стейнбридж?
Он кивает и откладывает газету.
– Ага, знаю. Запрыгивай, милая.
Несмотря на пронизывающий холод, я медлю в нерешительности.
– А сколько это будет стоить? У меня только двадцать фунтов.
– Вообще, обычно двадцать пять… – Он смотрит на мои синяки. – Но тебе скидку сделаю.
Слава богу. Я растягиваю губы в улыбке, опасаясь, как бы замерзшее лицо от этого не треснуло.
– С-с-спасибо.
Это не заикание, это у меня зуб на зуб не по-падает.
– Садись, милая, а то в ледышку превратишься.
Он открывает заднюю зверь. Я сажусь.
Тепло окутывает меня, словно кокон. Пахнет старым пластиком, хвойным освежителем воздуха и табаком – обычный запах всех такси на свете. Мне хочется свернуться калачиком, заснуть и никогда не просыпаться.
Я путаюсь в ремне безопасности. Пальцы дрожат. Я осознаю, насколько я устала и как ослабела за эти дни. Водитель оглядывается, поверяя, пристегнута я или нет.
– Извините. Извините, я сейчас.
– Ничего, милая. Не спеши.
Наконец ремень застегивается с приятным щелч-ком. Я откидываюсь на спинку и перевожу дух. Все мышцы болят от усталости.
Сикх заводит мотор. Я закрываю глаза. Меня здесь нет.
– Эй, милая. Просыпайся.
Я моргаю, пытаясь сообразить, где нахожусь.
Машина стоит неподвижно.
– Приехали, – сообщает водитель. – К самому дому я не могу подвезти, там дорога перекрыта.
Я протираю окно и смотрю. Действительно, въезд на ведущую к дому грунтовку загораживают два алюминиевых барьера, связанных полицейской лентой.
– Ничего, – говорю я и протягиваю ему смятые бумажки. – Двадцать, правильно?
Деньги он берет, но смотрит на меня в сомне-ниях.
– С тобой все будет нормально, милая? Похоже, что там и дом закрыт.
– Ничего, я разберусь.
А разберусь ли? Придется. Должен быть способ залезть внутрь. То есть, конечно, дом закрыли, но вряд ли сделали из него Форт-Нокс. Все-таки стеречь его тут особо не от кого.
Водитель нервничает. Он стоит и ждет с открытым окном, глядя, как я огибаю полицейский барьер. Только этого мне не хватало – чтобы кто-то наблюдал, как я в сланцах плетусь по снегу в лес. Я опираюсь на барьер, чтобы меня не шатало, и машу рукой, чтобы он ехал.
– Может, тебя подождать? – кричит он мне. – Могу подбросить до Стейнбриджа. Денег не возьму, мне все равно туда надо.
– Нет, спасибо! – кричу я и стискиваю зубы, чтобы не стучали. – Большое вам спасибо. Всего хорошего.
Он неохотно закрывает окно и уезжает. Красные габаритные огоньки подсвечивают падающий снег и растворяются в синих сумерках.
Господи, как же далеко идти от шоссе… Я и забыла, как далеко. Когда возвращалась этой дорогой с пробежки, было тяжело: ноги к тому моменту устали и я подмерзла. Но тогда мелкие неприятности не шли ни в какое сравнение с тем, что я испытываю сейчас. Что случилось с моими мышцами за эти несколько дней?! Я не прошла и половины пути, а ноги уже трясутся. Хотя сланцы натерли ступни до крови, боли я не чувствую – все онемело от холода. Только вижу красные потеки, которые смешиваются со снегом.
Зато грязь замерзла и не липнет тяжелыми комьями, как в тот раз.
В какой-то момент я попадаю в канаву, под ногой трескается лед, и я по щиколотку проваливаюсь в воду. У льда такие острые края! Я скулю, выдергивая ногу. Звук похож на жалкое пищание мыши, которую схватила сова.
Мне холодно. Мне очень, очень холодно.
Надо двигаться вперед. Я на полпути. Возвращаться бессмысленно. Даже если я поймаю на шоссе машину, куда мне ехать? В больницу, в распростертые наручники Ламарр? Нет, раз уж сбежала, остается идти до конца.
Обхватив себя руками, я усилием воли заставляю ноги передвигаться, благодаря бога и Нину за синий кардиган, который не дает мне замерзнуть насмерть. Ветер завывает в кронах деревьев, с сосновых лап осыпается снег.
Еще шаг.
И еще один.
Я не знаю, далеко ли идти. В доме никого, значит, свет не будет служить мне маяком. Я не знаю, сколько я уже иду. Только понимаю, что идти надо, иначе я умру.
Еще шаг.
В голове сменяют друг друга картины.
Фло с искаженным от страха лицом поднимает ружье.
Перепуганная Нина окровавленными руками пытается остановить кровотечение.
Джеймс в луже собственной крови.
Теперь я понимаю, почему он так смотрел на меня, что пытался спросить.
Он хотел знать, как я могла. Зачем я заманила его на смерть.
Он приехал из-за меня. Потому что я попросила.
Так просила я или нет?
Я понятия не имела, что Клэр выходит замуж именно за него, пока не села к ней в машину. То есть, когда было отправлено первое сообщение, я не знала. Так зачем мне его звать?
Наверняка это Фло. Она единственная управляла всем процессом: рассылала приглашения, устраивала вечеринку на своей территории…
И она была в доме, когда уходили сообщения.
Она знала, что я на пробежке.
Я снова вспоминаю странное, восторженное обожание, которое она питала к Клэр. Возможно ли, что она ревновала к Джеймсу? Чувствовала, что он крадет у нее подругу? А тут еще я подвернулась, обиженная бывшая пассия, бывшая лучшая подруга Клэр – идеальная кандидатура, чтобы повесить на меня убийство.