4.
Величайший биограф Бабура сравнивает его образ мыслей с ментальностью итальянской элиты эпохи Макиавелли и Возрождения. Холодный политический реализм и амбициозность сочетались в нем с развитым чувством прекрасного и любознательностью. Его автобиография “Бабур-наме” показывает, что он был “нескрываемо агрессивным и беззастенчивым представителем воинского сословия, профессиональным завоевателем и правителем”. Бабур рассказывает, как разорил Кабул и как применял террор, чтобы подавлять сопротивление своему правлению и получать достаточно ресурсов для снабжения своей военной машины. Он был скорее предводителем военного союза, чем императором, – держался примерно на равных с остальными, обладал харизмой и наслаждался товариществом в военном лагере. Что особенно важно для лидера такого типа, он был грамотным, успешным и удачливым полководцем, который щедро распределял добычу после побед. На страницах “Бабур-наме” проступает его сильный, яркий, вольный и себялюбивый характер. Однако “сам Бабур и, вероятно, большинство тюрко-монгольских воинов считали эгоизм мужской добродетелью”. И все же Бабур был не просто великим правителем-воином. Его любознательность была всеобъемлющей, и он точно, подробно и научно описывал животный и растительный мир индийских земель. На фоне других мемуаров, написанных монархами, “Бабур-наме” выделяется своей откровенностью и той степенью, в которой она погружает нас во внутренний мир правителя. До важнейшей битвы при Кхануа в 1527 году Бабур никогда не считал и не провозглашал себя гази, или воином ислама. Прежде он сражался главным образом с мусульманами и потому был лишен такой возможности. Увидев размер индийской раджпутской армии, выступившей против него при Кхануа, Бабур понял, что ему и его войскам не помешает никакая помощь. Он провозгласил себя гази и публично пообещал навсегда отказаться от алкоголя, если Аллах дарует ему победу в битве. Два года спустя в одном из небольших отступлений, которыми изобилует “Бабур-наме”, он написал, что чуть не плачет от желания выпить вина5.
Когда Бабур умер в 1530 году, Моголы еще не успели закрепиться в Индии. Его старший сын Хумаюн старался консолидировать могольскую власть, но братья препятствовали ему, пытаясь захватить как можно больше владений Бабура. В результате афганский правитель Шер-хан Сури вытеснил Хумаюна из Индии, и тот укрылся в Иране, пользуясь покровительством Сефевидов. Лишь скоропостижные смерти Шер-хана и его сына Ислам-шаха дали Хумаюну шанс вернуть Северную Индию. После смерти Ислам-шаха в 1554 году в Дели вспыхнула хаотичная борьба за престолонаследие, и за год на престоле успело побывать целых пять правителей. В 1555 году Хумаюн вернул Дели, но год спустя скончался, случайно упав в своей библиотеке. Трон перешел к его 13-летнему сыну Акбару, который правил 49 лет, и именно в этот период Моголы пустили в Индии корни, создали государственные институты и обеспечили династии легитимность, в результате чего их режим получил статус постоянного. Чтобы династия выжила, наследовать завоевателю должен был чрезвычайно компетентный правитель, который смог бы удержать контроль над только что покоренными землями. Акбар пошел по стопам ахеменидского царя Дария I, танского императора Тай-цзуна и аббасидского халифа аль-Мансура. Он был не менее велик, чем любой из этого знаменитого трио, и остается одним из самых впечатляющих императоров в истории.
Сын и преемник Акбара, падишах Джахангир, так описывал отца: “Роста он был среднего. Лицо у него было цвета спелой пшеницы, а глаза и брови – черные. Его взгляд пылал, и сложен он был подобно льву: грудь широкая, руки длинные… Его царственный голос был очень громок, и отличала его сладость речей”. Акбар обладал исключительной энергией, выносливостью, смелостью и закалкой. Он славился умением объезжать и усмирять разгневанных и норовистых слонов, на которых не садились даже самые опытные погонщики. Акбар был неграмотен и страдал от дислексии, но компенсировал свои недостатки великолепной памятью и острым умом. Он прекрасно чувствовал людей и понимал, что движет его главными советниками. От природы общительный и обаятельный, он наслаждался публичностью и был, как утверждается, всегда доступен, дружелюбен и открыт. Он занимал промежуточное положение между своим дедом Бабуром, предводителем военного союза, и своим внуком Шахом Джаханом, величественным, недоступным и внушающим трепет повелителем всего мира. В некоторой степени эта эволюция в природе монархии была знакома всем династиям завоевателей, которые начинали править оседлыми обществами и империями, но в стиле правления Акбара нашел отражение и его характер. Столь сильный, харизматичный и способный человек вполне мог позволить себе быть открытым, щедрым и прямым, нисколько не рискуя потерять свою величественность6.
Акбар был царем-воителем. Прекрасный стратег, он вдохновлял солдат на битвы и был им хорошим товарищем в походном стане. При этом он был отличным и трудолюбивым администратором, а также политическим лидером, знаменитым своей любовью к справедливости, здравомыслием и умением выбирать верных и компетентных помощников. Вместе с близким другом и министром Абу-л Фазлом он блестяще манипулировал общественным мнением. Не стоит удивляться, что с таким характером Акбар был чрезвычайно активным и деятельным правителем. В молодости он инкогнито бродил по улицам, чтобы узнавать настроения подданных и наблюдать, как чиновники обходятся с простым народом. Падишах умел работать руками и обожал всевозможные механизмы. Помимо прочего он занимался плотницким ремеслом. Инспектируя свои многочисленные стройки, он порой сам добывал камень. Из более привычных для монарха занятий он любил охоту и спорт, обожал кулачный бои и поединки животных и содержал целый зверинец, в котором были как собаки, так и слоны, и гепарды7.
Впрочем, у Акбара, который страдал от приступов меланхолии и неярко выраженной эпилепсии, была и более спокойная, интроспективная и задумчивая сторона. Он был беззаветно предан своей матери и многим другим старшим женщинам в гареме, любил своих детей, с которыми проводил необычно много для монарха времени. Внутренний мир Акбара находил отражение в его глубокой любви к живописи, которой он учился в детстве. В период его правления царские художественные мастерские значительно разрослись, а качество их работы повысилось. Они создали уникальный стиль, отчасти благодаря комбинированию персидских, индийских и европейских стилей и техник. Акбар по крайней мере раз в неделю посещал мастерские, запускал множество проектов и внимательно следил за их исполнением. Однажды он написал: “Многие не любят живопись, но такие люди мне неприятны. Мне мыслится, что живописец наделен особым даром почитать Бога, ибо живописец, изображая жизнь во всех ее проявлениях, не может не чувствовать, что ему не под силу наделить свою работу индивидуальностью, а потому он вспоминает о Боге, творце жизни, и знание его растет”8.
Акбара глубоко интересовали вопросы религии. Он всю жизнь искал Бога и порой сталкивался с духовными трудностями и сомнениями. Тимуриды по традиции были суннитами и поддерживали суфийский Накшбандийский тарикат. В суфизме накшбандийцы пользовались особым уважением. Они сочетали личное благочестие и добродетельность с уважением к общественному порядку, иерархии и обычаям. Но обожаемая мать падишаха исповедовала шиизм. Самого Акбара всегда больше интересовал суфийский мир внутренней духовности, а не суннитские улемы и религиозная доктрина. Он стал преданным последователем главы суфийского Чиштийского тариката Салима, который служил духовным советником падишаха и играл при дворе такую же роль, как королевский духовник в католическом мире. Старший сын Акбара, будущий падишах Джахангир, родился в доме Салима. Мавзолей Салима был включен в комплекс великолепного дворца, выстроенного Акбаром в его новом городе Фатехпур-Сикри. К 1577 году Акбар практиковал изнурительные упражнения и строгие ограничения последователя Чишти. В их число входили не только строгая диета, но и периодические многокилометровые босые паломничества “по обжигающим пескам Раджастана” к чиштийским святыням. Чиштийский тарикат был гораздо более аскетичным, таинственным и склонным к мистицизму, чем Накшбандийский. Их верования и практики во многом повторяли верования и практики некоторых индуистских духовных лидеров. Салим имел в последователях почти столько же индуистов, сколько мусульман9.
В 1577 году Акбар открыл при своем дворе в Фатехпур-Сикри молитвенный дом, где руководил дискуссиями между представителями разных ветвей исламского вероучения, а также между брахманами, христианскими монахами-иезуитами, зороастрийцами и джайнистами. История редко видела дебаты такой глубины при других императорских дворах. Джахангир вспоминает, что “отец часто дискутировал с мудрецами из всех религий и сект, особенно с брахманами и учеными мужами Индии… он столько времени проводил с мудрецами и учеными мужами, что никто при взгляде на него не мог сказать, что он не владел грамотой. Он так хорошо понимал все тонкости поэзии и прозы, что нельзя и представить, чтобы кто-то разбирался в них лучше”. Иезуитский монах отец Монсеррат, который присутствовал на этих дебатах, счел падишаха весьма эрудированным и осведомленным в вопросах веры. Со временем, однако, иезуиты, как и мусульмане, стали осуждать Акбара, который отвергал монотеистический догматизм в пользу эклектичной духовности, сочетающей в себе элементы всех великих религий10.
Личные скитания Акбара в поисках Бога оказали огромное влияние на религиозную политику и идеологию его режима. Могольская политика тоже адаптировалась к реалиям управления страной, подавляющее большинство населения которой составляли индуисты. При Акбаре Великие Моголы потеряли статус завоевателей и обосновались на индийской земле. Без компромисса с большинством и терпимости к местной религии им было не обойтись. В 1570-х годах был отменен целый ряд специальных налогов и ограничений для немусульманского населения. Со временем в своей религиозной политике Акбар зашел гораздо дальше обычной терпимости. В 1579 году падишах издал декрет, по которому сделал себя верховным судьей в вопросах исламской доктрины. Таким образом он занял положение, которое в суннитском исламе не занимал никто со времен аб-басидского халифа аль-Мамуна. С тех пор ислам претерпел большое влияние суфизма. Акбар и его старший советник Абу-л Фазл хотели, по сути, создать имперскую суфийскую секту и сделать Акбара ее святым. С помощью сложных ритуалов в эту секту в качестве последователей вводились ключевые придворные, присутствие которых на личном уровне удовлетворяло потребность Акбара в компаньонах и друзьях. Некоторые из императоров, о которых повествует эта книга, создавали подобные группы по сходным причинам, но в собственной династической и культурной парадигме. Задача имперского суфизма, однако, состояла в том, чтобы повысить священный статус и легитимность монархии в глазах ее подданных любых конфессий. Официальная политика Великих Моголов также перекликалась с некоторыми мессианскими и милленаристскими аспектами суфийского ислама. Эти тенденции набрали особенную силу в преддвери