37.
Стратегия внутренних реформ, предложенная Александром, была гораздо менее успешной. К тому времени прогрессивная повестка, усвоенная от Лагарпа, уже не ограничивалась просвещенным абсолютизмом эпохи Екатерины II и предполагала отмену крепостного права и принятие конституции. Александр верил в оба принципа, но сталкивался с очевидными проблемами, поскольку единовластие и крепостное право были опорами его режима. Большинство российских министров и высокопоставленных чиновников владели крепостными. В провинции власть по-прежнему полагалась на помощь землевладельческого класса при осуществлении полицейского надзора, сборе налогов и решении административных задач. Даже самовластный в теории монарх на практике часто испытывал огромные трудности при реализации своей политики на бескрайних российских просторах. Его административный аппарат был полон разных фракций. Разве создание независимого выборного законодательного органа не ослабило бы монарха еще сильнее и не привело бы к появлению новых фракций и дальнейшему дроблению администрации? Землевладельческая аристократия и дворянство были самыми богатыми, образованными и влиятельными группами российского общества. Они господствовали бы в любых законодательных органах, созданных в рамках конституционных реформ. Они же всячески отстаивали сохранение крепостного права. Реформаторская повестка Александра провалилась по объективным причинам. И это усугубило его растущее чувство усталости и разочарования после 1815 года.
Победа Александра над Наполеоном, по сути, завершила цикл российской истории, начавшийся при Петре I и даже раньше. Петр стремился модернизировать Россию, чтобы она могла конкурировать с великими европейскими державами. В 1815 году Россия достигла этой цели. Большинство современников признали ее самым могущественным государством на европейском континенте. В очень общем смысле режим российского императора Николая I (1825–1855) можно сравнить с режимом китайского императора Цяньлуна из династии Цин после устранения угрозы от кочевников на севере. В обоих случаях правительства, уверенные в своей геополитической безопасности, не имели причин приниматься за радикальные реформы, способные дестабилизировать общество.
К несчастью для обоих режимов, начало промышленной революции в первой половине XIX века произвело переворот в военном деле и изменило европейский и мировой баланс сил. Цин узнали об этом первыми в ходе Опиумной войны, а Романовы – в ходе Крымской войны 1853–1856 годов. Противники России, французы и британцы, передвигались, сражались и осуществляли коммуникации с помощью технологий индустриальной эпохи. Они прибыли в Крым на поездах и пароходах. Российское подкрепление добралось туда традиционными способами, то есть пешком или верхом. Россия отставала по всем параметрам военной мощи – от вооружения до финансовых ресурсов и коммуникационных технологий. Правители Российской империи не хотели вслед за Моголами, Османами и Цин пережить упадок и, вероятно, раздел империи силами европейских держав. После 1856 года они запустили программу модернизации, которая началась с отмены крепостного права. Без этой программы им было не выжить, но она отправила их в новый мир, где империям и наследственным монархиям предстояло столкнуться с новыми великими испытаниями. В традиционном смысле империя Романовых была весьма успешной. Но теперь им нужно было трансформировать успешную досовременную империю в жизнеспособное современное государство.
Глава XVЕвропа на пороге Нового времени: Габсбурги, Великая французская революция и Наполеон
После долгожданной смерти никчемного и бездетного Карла II в 1700 году испанская ветвь династии Габсбургов пресеклась. В тот момент императором Священной Римской империи был Леопольд I, который приходился Карлу двоюродным братом. Леопольд взошел на трон в 1657 году и умер в 1705-м. Исторически величайшим противником Габсбургов оставалась французская династия Бурбонов. Ее самым знаменитым монархом был Людовик XIV, который правил в 1643–1715 годах. Хотя Леопольд носил титул императора, а Людовик – лишь короля, это не означало, что французский монарх (или любой другой европейский король) признавал верховенство правителя Священной Римской империи. После подписания Вестфальского мира, которым в 1648 году завершилась Тридцатилетняя война, в европейском международном праве и дипломатической сфере все суверенные монархи стали считаться равными друг другу. Когда в XVIII веке Россия вошла в число великих держав, Габсбургам пришлось признать не только равенство русского царя, но и то, что отныне в Европе два императора.
В Священной Римской империи император стоял выше всех остальных правителей, включая семерых курфюрстов. Императорский статус не давал Леопольду I особенных материальных выгод. Его реальная власть зиждилась на том, что он был наследственным королем Богемии и Венгрии и наследным принцем австрийских, альпийских и адриатических земель Габсбургов. Тем не менее в 1700 году во всех наследственных владениях Габсбургов в совокупности проживало вдвое меньше людей, чем во Франции, и они приносили в шесть раз меньше доходов и давали в десять раз меньше солдат. Людовик XIV опережал остальных европейских монархов и по мягкой силе. Ее воплощением были дворец и придворное общество Версаля, непревзойденные по размаху и величию и служившие примером для подражания во всей Европе. Во времена Людовика французская высокая культура и французский язык заняли в Европе главенствующее положение, которое сохраняли до второй половины XIX века. На коронации епископ Суассонский восславил Людовика как “первого среди всех земных королей”, и на протяжении всего правления монарха этот мотив постоянно находил отражение в службах, ритуалах, поэзии и живописи. Людовик был Августом своего времени, наследником императорского Рима, Королем-Солнце. Сам он считал себя величайшим монархом доминирующей части мира, благословенным единственным истинным Богом1.
Несомненно, Людовик XIV мыслил себя королем королей и был невероятно могущественен. Делает ли это его императором? Во введении я определял империю по критериям влияния, размеров территории и многообразия народов. Если французское влияние и было имперским по своему размаху, то территорий Франции недоставало. Имея площадь чуть более 500 тысяч квадратных километров, она казалась крохотной в сравнении с современными ей империями Великих Моголов и Цин. Людовику не приходилось сталкиваться с извечной имперской проблемой контроля над элитами и наместниками, находящимися на огромном расстоянии от столицы. Заморских колоний у Франции было в тот период так мало, что Людовик XIV даже забыл упомянуть о них в своих мемуарах. Многообразие – более сложный вопрос. Французское королевство было, очевидно, не столь многообразно, как большинство великих империй, с которыми мы уже познакомились на страницах этой книги. И все же языки, на которых говорила значительная часть населения Западной и Южной Франции, были непонятны парижанам. В разных регионах были разные законы, институты, налоги и ориентиры. Ведущий специалист по истории Старого порядка во Франции отмечает, что “вместо того чтобы представлять Францию единым национальным государством, нам лучше считать ее многоязычной империей с широким диапазоном местных институтов, приспособленных ко множеству местных культур”. Из этого можно сделать вывод, что в современном западном сознании империя противостоит нации. Однако в современном понимании Франция Людовика XIV не была ни полноценной империей, ни настоящим национальным государством. С точки зрения монарха из династии Цин, и Людовик XIV, и Леопольд I были в лучшем случае мелкими императорами. Впрочем, не вдаваясь в бесплодные споры о том, что составляет истинную суть империи, лучше, пожалуй, отметить, что пример Франции Людовика XIV показывает, что с точки зрения влияния будущее не всегда принадлежит огромным разросшимся империям, а порой остается за государствами среднего размера, которые легче контролировать, эксплуатировать и развивать2.
Леопольд и Людовик решительно различались и как личности, и как правители. Людовик был примером и вдохновением для многих европейских монархов с середины XVII до середины XVIII века. Он славился щегольством и харизмой. Каждое его слово и движение светилось величием. Вслед за ним все монархи Нового времени начали кичиться военной славой, любовницами и великолепными дворцами. Леопольд был невысок, некрасив и близорук. Он совсем не привлекал к себе внимания, был отчаянно благочестив и напрочь лишен воинственности. Один посол написал, что из-за пухлых губ он напоминал верблюда, хотя верблюды обычно не носят очков. Различия между монархами в некоторой степени нашли отражение в их главных дворцах. Версаль Людовика XIV был роскошен и великолепен, а сверхчеловеческие качества и триумфы короля там славились почти с языческим неистовством. Его убранство так и кричало о военной доблести и завоеваниях правителя. Главный дворец Леопольда – Хофбург – напротив, был тесным, безвкусным и скромным, по сути, он стал воплощением личности императора в камне. Хофбург был втиснут в Вену, которая была гораздо меньше Парижа и во времена Леопольда оставалась практически приграничным городом, обнесенным стенами. В ходе знаменитой осады 1683 года Вена едва не пала под натиском османов3.
Дед Леопольда, Фердинанд II (1619–1637), подтвердил глубокую преданность Габсбургов католичеству и контрреформации. На его правление пришлась первая половина Тридцатилетней войны, и он считал себя воином, сражающимся за веру, истинным наследником Карла V и Филиппа II. Воспитанный иезуитами, он был набожным католиком, который, проснувшись утром, посвящал целый час молитвам и чтению религиозных текстов, а затем посещал две службы, одна из которых проводилась за упокоение души его первой жены. Большинство воскресений и праздников он проводил за духовными раздумьями, церемониями и обрядами. Фердинанд был уверен, что процветание его династии зависит от поддержки Господа, которому была всецело предана его семья. Особенно показателен момент, когда Фердинанд столкнулся с неудачами и острым кризисом в ходе Тридцатилетней войны. Император час лежал, “распластавшись на полу перед крестом”, и молился о том, чтобы полностью посвятить свою жизнь служению Богу и сносить все страдания и испытания, насылаемые на него, не просто с покорностью, но с истинной радостью кающегося грешника. Впоследствии Фердинанд вспоминал, что “молитвы вселили в него надежду и преисполнили его совершенным внутренним спокойствием”. Многие его подданные верили, что Христос лично обратился к императору с креста и убедил, что не покинет его. В правление Фердинанда евхаристия, крест и непорочное зачатие девы Марии стали основными элементами идеологии и самосознания Габсбургов