Дабы пресечь зловредные слухи, Елизавета повелела Екатерине забеременеть немедленно — хоть от мужа, хоть от придворного истопника, мелочи ее не заботили. Но прошло еще долгих четыре года, пока великая княгиня не доложила своей августейшей тетке-свекрови об „интересном положении“.
Отцом будущего великого князя называли Сергея Салтыкова, но некоторые подозревали другого придворного — Льва Нарышкина, а откровенные недоброжелатели вообще советовали поискать виновника торжества в гвардейских казармах. Но отцом Павла вполне мог быть и его формальный отец. Ведь Павел Петрович скорее походил на Петра Федоровича, никогда не отличавшегося особой красотой, чем на писанного красавца Салтыкова или на обаятельнейшего Левушку Нарышкина. От матери в нем не было ничего, кроме… незаурядного ума. Но не было ее немецкой педантичности и терпения.
Личность Павла вообще загадочна и неоднозначна. Некоторые считают его патентованным сумасшедшим, с колыбели, якобы, проявлявшим все признаки агрессивного слабоумия. Другие — непризнанным гением, достойным внуком своего великого деда — Петра Первого. Впрочем, нормальность Петра Алексеевича не является аксиомой, а его жестокость временами граничила с патологией.
Да, официальный отец Павла, император Петр Третий действительно был дурно воспитанным и малообразованным идиотом. Но дело в том, что Екатерина Великая, мать Павла Петровича, в запальчивости кинула как-то сыну:
— Мне стоит только открыть рот и ваши права на престол окажутся фикцией.
Но — не открыла. Промолчала, унесла тайну с собой в могилу. Или не было никакой тайны, лишь возможность шантажировать наследника его якобы нецарским происхождением? Кто знает?
Впрочем, сумасшедший на троне — не такая уж редкость, как это может показаться. Монархи те же люди и ничто человеческое им, как говорится, не чуждо. Просто слегка (или не слегка) сдвинутый по фазе обыватель доставляет хлопоты своим близким, не более того. Коронованный безумец — проклятие целого народа, а иногда и резкий поворот в истории страны. Что позволено Юпитеру…
Павел родился 20 сентября 1754 года — через десять лет после свадьбы его родителей. Младенца немедленно унесли на половину императрицы Елизаветы и родная мать не видела его целых сорок дней. Потом ей сына все-таки показали — издали! — и снова спрятали в дальних комнатах. Екатерина нашла ребенка „очень хорошеньким“ — и фактически не виделась с ним целых восемь лет: до смерти императрицы Елизаветы.
Императрица же — формально незамужняя и бездетная — находилась наверху блаженства. Рождение законного наследника романовского престола праздновалось почти год, причем не только при дворе, но и в домах богатых вельмож. Елизавета Петровна, которой только-только исполнилось сорок пять лет, воспитывала внука по-старинке: окружила его толпой нянюшек и мамок, кутала до того, что ребенок обливался потом и не сообразовывалась ни с каким расписанием.
Спать ребенка укладывали то в восемь часов вечера, то далеко заполночь, кормили когда Бог на душу положит, но обязательно обильно. Ни к кому так хорошо не подходила поговорка „у семи нянек дитя без глазу“, как к маленькому великому князю: в одно прекрасное утро мамки и няньки с ужасом обнаружили пустую колыбель. Оказалось, что ночью Павел упал на пол и преспокойно проспал под колыбелью, прямо на полу.
Окруженный с первого дня рождения мамками-няньками, Великий князь так до конца своих дней и не избавился от внушенных ими предрассудков. Они вечно рассказывали ему про ведьм и домовых, приучили бояться всего и всех: грозы, громких звуков, бабушки-императрицы, собственных родителей.
К шестилетнему возрасту Павел был типичным „барчуком“, отданным на попечение темной деревенской дворни. И лишь к этому времени Елизавета Петровна озаботилась приискать единственному внуку воспитателя. Им стал граф Никита Иванович Панин — человек незаурядного ума, но по складу характера — одновременно желчного и флегматичного — меньше всего подходящим на роль воспитателя Великого князя, как, впрочем, и любого ребенка.
Малоподвижный, сухой в обращении, Панин пренебрегал прогулками с ребенком и вообще общался с ним чрезвычайно неохотно. Отсутствие свежего воздуха и физических упражнений плохо сказалось на Павле, а вечный страх не угодить строгому воспитателю привели и без того расшатанные нервы цесаревича в практически неуправляемое состояние.
Это, тем не менее, не помешало ему спустя некоторое время безоглядно привязаться к своему воспитателю, который, между прочим, исподволь внушил Павлу мысль о том, что он — единственный законный наследник российского престола, и что его царственная бабка подумывает о том, чтобы назначить его наследником в обход племянника — его родного отца. Но Елизавета скончалась, так ничего и не предприняв в отношении престолонаследия.
А ее племянник, став российским императором, в душе так и остался голштинским принцем, тратившим все свободное время на три излюбленных занятия: муштру солдат, выпивку и курение. За всеми этими делами император практически не видел единственного сына. В свое кратковременное, полугодичное царствование он видел Павла лишь дважды. Первый раз удостоил сына визитом, побеседовал с ним и сказал на прощание:
— Из него выйдет добрый малый. На первое время он может оставаться под прежним присмотром, но скоро я устрою его иначе и озабочусь лучшим его военным воспитанием вместо теперешнего женственного.
Нет ничего более постоянного, нежели временное! Вторая встреча отца и сына состоялась очень нескоро и лишь благодаря настояниям Панина. Император поприсутствовал при экзамене Павла и заявил своему окружению:
— Господа, говоря между нами, я думаю, этот плутишка знает эти предметы лучше нас. Жалую его в капралы своей гвардии!
Знать что-либо лучше Петра Федоровича было легче легкого, а звание капрала Павел так и не получил из-за забывчивости отца. Впрочем, ненавидевший свою мать, он в полном смысле слова боготворил отца и так и не простил его преждевременной смерти ни Екатерине, ни ее сподвижникам. Для образованного, начитанного и тонко чувствовавшего цесаревича образцом и идеалом навсегда остался полупьяный и необразованный человек, абсолютно, к тому же, безразличный к самому факту существования у него сына.
После своего восшествия на престол и чрезвычайно своевременной смерти супруга — свергнутого императора, Екатерина ничего не изменила в жизни своего сына. Придворные — и в первую очередь Панин — наивно полагали, что Семирамида Севера поцарствует лет восемь, до совершеннолетия Павла, а потом тихонечко уступит ему престол и исчезнет с политического горизонта. Как бы не так!
Прежде всего, она озаботилась тем, чтобы каждое слово и каждое движение наследника становились тут же ей известны, а затем постаралась свести до минимума влияние на него графа Панина и окружить Павла малозначительными и неинтересными людьми. Переписываясь с лучшими умами Европы того времени, Екатерина откровенно не желала замечать, что ее сын и наследник мог бы стать для нее достойным собеседником и преемником ее идей. Она обращалась с сыном, как с дальним докучливым родственником, и постепенно робкое обожание, которое Павел все-таки питал к матери, сменилось холодной озлобленностью и абсолютным равнодушием. Масла в огонь подлила и первая женитьба цесаревича.
В отличие от своего официального отца, „брачные кондиции“ Павел обрел довольно рано. Во всяком случае, когда цесаревичу исполнилось шестнадцать лет, заботливая матушка приискала ему тридцатилетнюю вдову и повелела „образовать Великого князя в вопросах деликатного свойства“. Вдова оказалась старательной, образование закончилось тем, что у нее родился сын, Семен Павлович Великий, который в возрасте двадцати двух лет погиб в чине капитан-лейтенанта российского флота.
А Екатерина начала поиски невесты в европейских дворах. Ее выбор пал на Гессен-Дармштадских принцесс — трех сестер. Павлу же предстояло выбрать из трех красавиц одну. За невестами был послан ближайший друг цесаревича, граф Андрей Разумовский, к которому Павел питал совершенно слепое доверие.
„Дружба ваша, — писал он в Ревель, где Андрей командовал кораблем, — произвела во мне чудо: я начинаю отрешаться от моей прежней подозрительности… Как мне было тяжело, дорогой друг, быть лишенным вас в течение всего этого времени“.
Между тем графу Андрею не то что невесту — кошку доверить было бы неблагоразумно. Внук свинопаса, зато графский сын, он успел пожить в Версале, разделяя недетские увеселения французского двора, получил поистине европейское образование и чуть ли не с пеленок умел обольщать женщин. Из трех принцесс-невест его внимание немедленно привлекла Вильгельмина, ибо он знал, что именно ее Екатерина наметила в невестки.
Вильгельмина была крещена под именем „благоверной Натальи Алексеевны“, но ничем это знаменитое в России имя не украсила. Единственной ее страстью, если не считать красавца Разумовского, были всевозможные развлечения, деньги она транжирила еще до того, как успевала получить. Ко всему прочему, великая княгиня оказалась неизлечимо больной: вследствие несчастного случая, происшедшего с ней в детстве, у нее были деформированы позвоночник и кости таза.
Через три года после свадьбы великая княгиня скончалась от родов, причем ребенок погиб еще в ее чреве, так и не появившись на свет. Но за эти три года сумела основательно настроить супруга против свекрови вплоть до того, что был составлен небольшой заговор — сценарий очередного дворцового переворота. Но Екатерина настолько глубоко презирала и сына, и невестку, что даже не сочла нужным кого-то наказать, хотя список заговорщиков видела своими глазами.
Судьба обрекла Павла на вечные драмы, не составил исключения и первый опыт его супружеской жизни. Сразу после кончины обожаемой супруги матушка предъявила ему такие доказательства неверности Натальи Алексеевны — ее переписку с любовником —, что цесаревич едва не помешался от горя и обиды, но враз излечился от скорби. Не прошло и трех месяцев, как вдовец согласился вступить в новый брак. На сей раз Екатерина сделала правильный выбор: