Отзвучали звуки оркестров, петергофские парки опустели, разъехались приглашенные гости. Жизнь императорской семьи вернулась к прежнему, расписанному по правилам этикета (правда, по летнему времени не столь строгому) порядку. В это время император Александр принимал участие в летних маневрах войск, расквартированных неподалеку от Петергофа — в Ораниенбауме. При нем почти неотлучно находился и князь Михаил Долгорукий.
Обе императрицы — царствующая Елизавета Алексеевна и вдовствующая Мария Федоровна, оставались со своими дворами до середины августа в Петергофе, куда из летних лагерей часто наведывался император. Като могла встречаться с князем Долгоруким только в официальной обстановке и набиралась смелости, чтобы поговорить с императором о своих свадебных планах.
Но вскоре воинские учения закончились, и Мария Федоровна смогла теперь уехать с детьми и с новобрачными в свой любимый Павловск. Как ни возражала и ни капризничала Като, ей пришлось подчиниться безжалостному диктату дворцового этикета.
Новоиспеченная супружеская пара проводила медовый месяц в тиши прекрасных парков, в тесном семейном кругу. Как ни пыталась императрица-мать оттянуть разлуку с дочерью, день расставания приближался. А тем временем из Веймара уже шли письма с просьбой ускорить приезд принца и его супруги, к торжественной встрече которых там давно готовились. Молодую герцогиню ждали с нетерпением. Еще до бракосочетания принца Шиллер писал шестнадцатого июня в Петербург своему другу: «…Все мы напряженно ждем появления новой звезды с Востока». Ждала этого и Като, куда более нетерпеливо, чем могла признаться даже самой себе.
В Веймар уже было отправлено приданое великой княгини: на восьмидесяти повозках везли мебель, гобелены, посуду, вазы, картины, другие произведения искусства — все, что было достойно украсить жизнь царской дочери в скромном германском герцогстве. Приданое, которое получила Мария Павловна, намного превышало не один годовой бюджет всего Веймара.
Через много лет Гёте случилось увидеть драгоценности и другие сокровища, которые она привезла с собой, и, восхищенный, поэт-министр записал в своем дневнике 27 мая 1829 г.: «Зрелище из „Тысячи и одной ночи“».
Закончилось лето, императорская семья вернулась в Петербург. Наконец день отъезда был назначен — 25 сентября. Императрица-мать и брат-император решили проводить новобрачных на некоторое расстояние от Петербурга. Они ехали с ними в одной дорожной карете, в остальных разместились члены семьи, придворные.
Около полудня миновали Нарвскую заставу. На первой после Петербурга станции состоялся прощальный обед в узком кругу без посторонних. Здесь Александр попрощался с сестрой и зятем и вернулся в город, а императрица Мария Федоровна все еще не могла решиться на это и поехала с дочерью дальше… Лишь на следующее утро они расстались.
Императрица сразу же направилась в Гатчину, так как не хотела возвращаться в Петербург, где ей все напоминало о недавних радостных днях, которых у нее в последнее время было так мало. Сын-император, понимая состояние матери, отнесся к этому ее вынужденному уединению с пониманием: слишком много у этой женщины было за прошедшие годы потерь и разлук…
Да к тому же его одолевали другие заботы: любимая сестра Екатерина призналась ему, что без ума от князя Михаила Долгорукого, и жаждет стать его законной супругой. Никакие доводы о мезальянсе не действовали, Екатерина упрямством пошла в покойного батюшку, и если забирала какую-то идею в свою очаровательную головку, то справиться с этим было практически невозможно.
Александр был близок к отчаянию, потому что знал: князь Долгорукий полюбил другую. Причем любил ее не первой страстью юнца, а всем существом умного, опытного, рано повзрослевшего человека. Более того, убежденный холостяк, князь Долгорукий задумал… жениться. Светская жена-мотылек, пустоголовая прелестная бабочка привлекала его не больше, чем хлопотливая хозяйка дома, занятая только пересчетом ложек, да варкой варенья. И вдруг — Царь-Девица. Упустить такой шанс в своей жизни князь не мог. Но Авдотья была замужем…
О том же, что его женой мечтает стать великая княжна Екатерина Павловна, князь Михаил и не догадывался. Конечно, он видел, что она отличает его среди прочих, что кокетничает с ним и явно дает понять, что князь ей не безразличен. Но относил это за счет молодости и наивной восторженности княжны, которая жаждала любви и просто вообразила себе, что любит. На все намеки о том, что намерения княжны достаточно серьезны, князь Михаил только нетерпеливо отмахивался:
— Ее высочество изволит играть, оттачивает на мне свое очарование, вот и все. Конечно, Екатерина Павловна прекрасна как день и умна не по годам, но я ей не пара. Ей предназначен более высокий жребий.
Знал император Александр и то, что на двадцать шестом году жизни Авдотья Голицына, «Ночная княгиня», тоже полюбила красавца-князя, полюбила со всем пылом юной, романтической, пылкой любви, тем более страстной, что надежда на ее обретение была уже почти утрачена. Да, красавица-княгиня была замужем, но…
Но достаточно было одного слова самодержца, чтобы ее брак с князем Голицыным был аннулирован, как недействительный. Только Александр не мог нанести обожаемой сестре такой удар. И постарался довести до сведения князя Голицына, что его отказ дать развод жене, будет соответствующим образом воспринят и оценен августейшими персонами. А опытному царедворцу вполне было достаточно намека, чтобы понять, как ему поступить в подобной щекотливой ситуации.
Влюбленные наивно надеялись на то, что князь Голицын, никогда не проявлявший к своей жене ни малейшего интереса, не станет ее удерживать. Не тут-то было! Голицын ответил категорическим отказом.
Не ожидавший такой развязки, князь Михаил отправился на поля сражения в Восточную Пруссию и получил там за героизм русский орден Святого Георгия и прусский — Красного Орла. Он стал одним из самых молодых и лучших генералов русской армии. Современники позже сокрушались: «Если бы он был жив, то стал бы героем России…»
Увы, ни ордена, ни генеральские эполеты не принесли князю Михаилу личного счастья. А мольбы Екатерины поколебали наконец императора и тот, скрепя сердце, согласился уступить сестре и позволить ей стать княгиней Долгорукой. Правда, великой княгиней Долгорукой, да и князь Михаил после свадьбы должен был получить титул императорского высочества, но все же…
Оставалось только сломить сопротивление императрицы-матери. И это было, пожалуй, самой трудной задачей. После смерти двух старших дочерей, выданных замуж совсем юными и умерших после родов вдали от родины, императрица-мать не собиралась спешить с браком Екатерины Павловны. А уж когда третья дочь, Мария, уехала с Мужем в Веймар, Екатерина, которой к тому времени исполнилось уже шестнадцать лет, заменила сестру в качестве наперсницы матери, которая чувствовала себя все более заброшенной и одинокой.
Но сначала император вызвал к себе князя Долгорукого и, не прибегая к дипломатическим уловкам, прямо объяснил ему суть дела.
— Я уважаю ваши чувства к княгине Голицыной, князь, — сказал Александр, — но она замужем и, насколько мне известно, супруг никогда не даст ей развода, а сам он недостаточно стар, чтобы в скором времени оставить супругу вдовой. Моя же сестра искренне любит вас, и мне кажется, что в браке с ней вы обретете подлинное счастье.
— Но, ваше императорское величество… — начал было князь Долгорукий.
— Я все понимаю. Но хочу сказать вам, как мужчина мужчине, что мой брак с императрицей Елизаветой совсем не мешает мне отдавать должное достоинствам Марии Антоновны Нарышкиной. Правда, ее супруг ведет себя в высшей степени тактично, но смею думать, что и князь Голицын закроет глаза на некоторые факты. Что же касается Великой княжны, то… Като слишком умна для того, чтобы опускаться до пошлой ревности. Как видите, можно устроить так, что все будут счастливы…
— Княгиня не простит мне женитьбы, — пробормотал князь Михаил, совершенно ошарашенный обрушившимися на него предложениями.
— Если любит — простит, — отрезал Александр. — Но ведь и я могу не простить игры чувствами моей сестры. Подумайте об этом, князь, и, надеюсь, вы скоро сделаете Екатерине Павловне официальное предложение. А я постараюсь убедить матушку…
— Ее императорское величество против этого брака? — почтительно осведомился Михаил, в котором затеплилась надежда достойно выйти из ситуации.
Прекрасно: он сделает предложение великой княжне, ему откажут, разумеется, откажут. Вдовствующая императрица не потерпит такого мезальянса, это очевидно. А Авдотье он все объяснит, она поймет, она умница…
— Всегда готов служить вашему императорскому величеству, — склонил он голову перед императором.
— Иного ответа я от Долгорукого и не ожидал! — с довольным видом воскликнул император. — Делайте предложение, продолжайте вашу блистательную военную карьеру, и все наладится как нельзя лучше.
Увы, император недооценил упрямство своей матери. Вдовствующая императрица, постоянно намеками напоминавшая сыну о его неизгладимой вине перед ней и перед покойным отцом, самовластно присвоила себе право распоряжаться судьбами своих дочерей, раз уж она не могла стать российской самодержицей. Ни уговоры императора, ни истерики, которые устраивала матери Като, не могли поколебать ее сердце.
Конечно, Като выйдет замуж, но за ровню, за человека если не императорской или королевской, то хотя бы герцогской крови. Все существо Марии Федоровны, так и оставшейся в глубине души заурядной немецкой принцессой из европейского захолустья, восставало против мысли о том, что ей придется породниться пусть и с титулованным, но всего лишь дворянином, да еще русским. Нет, нет и нет!
Правда, Александру удалось уговорить мать не отказывать пока князю впрямую, а позволить сестре тайно обручиться с ним. Со времени рокового бала прошел уже год, Като все расцветала, и даже скептически настроенная по отношению к Великой княжне фрейлина императрицы Елизаветы, графиня Эйдлинг, оставила потомкам крайне лестные для Екатерины Павловны воспоминания: