Во-первых, Евгений де Богарне вовсе не отличался от остальных аристократов, не блистал ни умом, ни воинскими доблестями, словом, был просто пасынком великого человека, который мог потерять престол достаточно быстро, и тем самым свести на нет все усилия нового императора.
Во-вторых, Евгений к тому времени женился на дочери баварского короля и выкупил у вечно нуждающегося в деньгах тестя герцогство Лихтенштейнское вместе с титулом. Это отнюдь не прибавило к нему уважения ни со стороны бонапартистов, ни со стороны роялистов, тем более что сам Наполеон раздавал титулы направо и налево, в том числе, и самые высокие.
Нужна была новая, настоящая императрица, абсолютно голубых кровей, чтобы хоть наполовину разбавить «простонародную» кровь Бонапартов, разумеется, молодая, желательно, красивая, и, главное, способная к деторождению. Жениться на какой-нибудь немецкой принцессе, как это делали почти все коронованные особы Европы, Наполеон не мог: не тот уровень. А «австрийская модель» родственного брака была тем более совершенно неприемлема.
После долгих раздумий, во время очередной встречи с российским императором Александром и подписания мирного договора, французского императора осенило: в российской царской семье есть две дочери на выданье. Правда, младшая, Анна, еще совсем подросток, и с деторождением могут возникнуть нежелательные осложнения, но великая княжна Екатерина подходила по всем статьям: признанная красавица и умница, прекрасно образованная, да к тому же, по слухам, уже имевшая довольно сильное влияние на своего августейшего братца.
Министр иностранных дел Франции хитроумный Талейран по поручению своего властителя намекнул русскому царю, что было бы неплохо закрепить государственный союз союзом брачным. Выгоды такого союза были налицо: две великие державы в Европе, породнившись, поделили бы между собой все поровну и подарили бы измученным войной народам долгожданные мир и процветание.
По своему обыкновению, Александр ушел от прямого ответа, ссылаясь на то, что в их семье судьбы дочерей решает только их мать, вдовствующая императрица. Сам же немедленно направил ей против обыкновения пространное письмо, в котором перечислял как положительные, так и отрицательные стороны такого союза. Впрочем, отрицательных было только две: «низкое» происхождение коронованного жениха и… естественно, католическое вероисповедание.
Наполеон тоже направил в Россию срочную депешу, адресованную послу Коленкуру, в которой возлагал на новоиспеченного герцога почетную и щекотливую миссию устройства «русского брака». Как ни странно, на сей раз Наполеон действовал не столь решительно, как обычно: он не сделал Александру открытого предложения о браке с его сестрой и даже не использовал для этого официальные каналы, предпочитая сначала произвести «глубокую разведку в тылу».
Коленкур, принадлежавший к числу наиболее преданных Наполеону сподвижников, вел нечто вроде дневника, который впоследствии превратился в мемуары. Там, в частности, был описан и его разговор с Наполеоном о брачных планах.
«Император задал мне несколько вопросов о великих княжнах и спросил, что я о них думаю.
— Только одна из них, — ответил я, — достигла брачного возраста, но надо вспомнить, что произошло с вопросом о браке с принцем из шведского дома: на перемену религии они не согласятся.
Император возразил, что он не думает о великих княжнах, не принял еще решения и хочет лишь знать, будет ли одобрен его развод, не оскорбит ли такой акт взгляды русских и, наконец, что думает об этом император Александр. Он рассчитывал, — так мне казалось, — что эта идея может понравиться петербургскому правительству, что она окажется, может быть, увлекательной приманкой для России и что он намерен действовать в соответствии с тем, как отнесется к этому Россия.
Император, который очень легко мог бы направить разговор со своим союзником на эту тему, добивался и настаивал, чтобы император Александр первый заговорил с ним об этом. Он бесспорно надеялся, что Александр облечет этот предварительный шаг в достаточно красивые и любезные формы для того, чтобы он мог впоследствии найти в нем хотя бы косвенный намек на его сестру. Не могу умолчать, что мои замечания по поводу вопроса о религии и о Швеции встретили плохой прием. Они явно не понравились императору, который пожатием плеч и выражением лица дал мне понять, что между Тюильри и Стокгольмом не может быть никакого сравнения.
Талейран говорил с императором Александром после меня. Нам нетрудно было добиться от него обещания поговорить с императором Наполеоном о той мере, которая была в наших интересах, а вместе с тем, внося успокоение, в такой же степени соответствовала интересам Европы, как и интересам Франции. Он сделал это со всей той любезностью, которую ему внушала его приязнь к нам, но, как он мне сказал, ограничился лишь общей формулировкой тех соображений, которые политическая мудрость и интересы будущего должны были бы внушить Наполеону».
Но Коленкур обманулся в деле, которое ему было поручено, — содействовать браку Наполеона с сестрой русского императора. На придворных приемах, куда посол по рангу всегда получал приглашения, ему оказывали знаки внимания, которые Коленкур принимал за завуалированное благожелательное отношение к возможному в будущем династическому союзу.
В своей депеше в Париж посол сообщал:
«Думают, что великая княжна так благосклонна к французскому послу потому, что ее брак — дело решенное. Император будто бы лично будет сопровождать ее во Францию… Императрица-мать будто бы очень довольна, этим объясняется ее милостивое отношение ко мне».
В своем дневнике Коленкур записал, что, когда императору Александру стали выражать сожаление, что ему придется расстаться и с этой сестрой, присутствовавшая при разговоре Екатерина Павловна ответила:
— Когда дело идет о том, чтобы сделаться залогом вечного мира для своей родины и супругой величайшего человека, какой когда-либо существовал, не следует сожалеть об этом.
На самом деле все обстояло не так гладко и безмятежно, как представлялось французскому послу. Получив письмо сына о брачных проектах новоиспеченного французского императора, вдовствующая императрица сначала испытала нечто вроде шока. Она привыкла считать Наполеона «корсиканским людоедом» и «исчадием революции». Выдать свою обожаемую Като за это чудовище? Да она умрет от отвращения, услышав такое.
Плохо же знала Мария Федоровна свою дочь! Поняв — не без труда — то, что намеками пыталась объяснить ей маменька, Като вспыхнула и почувствовала, что сердце неистово забилось в ее груди. Вот он, ее звездный час! Ради того, чтобы надеть горностаевую мантию и императорскую корону, она готова была выйти замуж хоть за Синюю Бороду, хоть за Соловья-Разбойника. Великая жена великого мужа…
— Успокойся, дитя мое, — сказала Мария Федоровна, превратно истолковав волнение дочери. — Мы с твоим братом предпочли бы видеть тебя в монашеском клобуке, чем в объятиях этого кровавого выскочки.
— Вы преувеличиваете, маменька, — постаралась взять себя в руки и успокоиться Като. — Чудовище, о котором вы говорите, исчезло много лет назад. Теперь это такой же монарх, как и многие другие. Любая династия начинается не так, как потом хотелось бы ее потомкам.
Мария Федоровна на секунду от изумления потеряла дар речи.
— Но ведь он католик! — воскликнула она наконец. — А Папа Римский никогда не признает брака католического властителя с принцессой иного вероисповедания.
— Значит, нужно будет принять католичество, — легко заявила Като. — Париж стоит обедни, маменька, не так ли?
— Вы обезумели, дочь моя! — закатила глаза Мария Федоровна. — Ваш батюшка перевернулся бы в гробу, сотвори вы такое.
— Не думаю, — уже вполне серьезно ответила Като. — Батюшка, упокой Господь его душу, довольно либерально относился к религии и, между прочим, был, кажется Гроссмейстером Мальтийского Ордена. Католического.
— Думаю, Бог и покарал его за это, — поднесла платочек в враз повлажневшим глазам вдовствующая императрица.
— Но вы же переменили веру, когда выходили замуж, — привела еще один довод Като.
— Я не была великой российской княжной!
— Зато стали российской императрицей. А я стану императрицей французской!
— Велика честь после черномазой потаскушки Жозефины! Кстати, до меня доходили слухи, что ей тоже оставят титул императрицы после развода. Вы будете в прекрасной компании, дочь моя!
На глаза Като навернулись слезы досады и злости:
— Мы еще посмотрим, маменька, что скажет братец. Вы уже сватали меня императору австрийскому, ничего хорошего из этого не вышло. Пусть попробуют другие.
— Да, и не будьте слишком уж любезны с французским послом. Это могут превратно истолковать.
— Посмотрим, — повторила Като.
Она вихрем промчалась из покоев императрицы в свои комнаты и бросилась на кровать, молотя кулачками по подушке. Верной Марии с трудом удалось успокоить свою воспитанницу, убедив ее дождаться возвращения брата в Санкт-Петербург и вообще ничего не решать, пока вопрос не будет поставлен официально.
— Император еще не развелся, во-первых. И официально не просил вашей руки, ваше высочество. Это во-вторых. А в-третьих, не пристало особе столь высокого происхождения высказывать столько темперамента в вопросе о браке. Для молодой девицы это вообще — шокинг.
Като прислушалась к словам наперсницы и стала вести себя более сдержанно. Но — несомненно в пику матери — стала еще любезнее вести себя с французским послом. Тот, плохо знакомой с тонкостями «загадочной славянской души», искренне посчитал благосклонность великой княжны и внешнюю любезность двора благоприятным знаком, о чем не замедлил доложить императору.
Коленкур, несомненно, был введен в заблуждение. Милостивое внимание к нему объяснялось другим. Александр I в то время хотел поддерживать в Наполеоне уверенность в своей дружбе и верности союзническим обязательствам, и не слишком обольщался проектом брака своей сестры с Наполеоном. Но слухи о нем переходили из одной великосветской гостиной в другую, обрастали самыми невероятными подробностями, выдумками. Каждый истолковывал самый незначительный факт в поведении членов императорской семьи в желаемую ему сторону.