Совсем иное настроение царило при дворе. В то время, когда великая княгиня прибыла в Англию, двор сосредоточивался почти исключительно в лице регента. Королева-мать выезжала из Виндзора в очень редких случаях и не принимала у себя никого. Ее дочери-принцессы находились при ней безотлучно.
Принцесса Уэльская Каролина, жена регента была удалена от двора, герцогиня Йоркская (жена второго сына короля и сестра короля Пруссии) жила в деревне одна, занимаясь своим зверинцем из обезьян и собак. Принцесса Шарлотта, дочь регента, была еще слишком молода и не появлялась при дворе. Из принцев у брата бывал лишь герцог Йоркский… Собственно говоря, никакого двора в Лондоне не было. Королева давала приемы раза два в году и очень редко, с большими промежутками, бывала иногда на вечерах у регента.
Вот в такую совсем не веселую и вовсе не светскую жизнь попала русская великая княгиня, привыкшая к совершенно другому в Петербурге, да и в Твери, где она имела пусть немногочисленный, но очень оживленный двор. Приехавшую гостью требовалось встретить по всем правилам королевского этикета. И королеве Шарлотте пришлось приехать в Лондон, чтобы принять Екатерину Павловну, которая нанесла ей визит в Букингемском дворце. А уже через час они встретились снова— у принца-регента, в его резиденции Карлтон-Хаузе. О том, что произошло между регентом и его гостьей сохранилось интересное свидетельство графини Ливен:
«За обедом всем было ясно, что принц и великая княгиня не поладят друг с другом. Она носила траур по своему мужу и любила говорить о своем горе, но регент плохо верил этому… К великому моему изумлению, вместо того, чтобы говорить в тон великой княгине, он отпускал довольно легкомысленные замечания относительно ее печали и даже позволил себе предсказывать, что она скоро найдет себе утешение. Удивленная, она в ответ молча смерила его высокомерным взглядом.
На придворных приемах всегда играла музыка. На сей раз пригласили итальянских музыкантов. Но Екатерина Павловна заявила, что звуки музыки причиняют ей душевную боль. Музыкантов отослали, и никто не знал чем заняться. Королева и регент были недовольны, вечер не удался, и лишь великая княгиня вполне наслаждалась этим замешательством».
Графине Ливен подобные вечера были давно привычны, потому очередной скучный прием, в честь русской гостьи казался ей вполне нормальным. Совсем не то чувствовала в этой унылой обстановке жизнерадостная от природы, хотя еще и не оправившаяся от потери мужа Екатерина Павловна.
— Мария, я решительно отказываюсь искать какие-либо пути сближения с принцем-регентом, — объявила она как-то вечером, готовясь ко сну. — В жизни не видела более неприятного человека! А этот его, с позволения сказать, двор! Да у нас крепостные слуги лучше воспитаны, чем некоторые королевские родственники.
— Это не совсем осмотрительно, ваше высочество, — отозвалась Мария, ничуть не боясь вызвать недовольство Екатерины Павловны. — Вашему августейшему брату нужен союз с Англией, и вы, с вашим умом и тактом, могли бы…
— Для этого есть послы и дипломаты, — отмахнулась великая княгиня. — А я не намерена терпеть выходки этого неотесанного мужлана и его родни. Хотя… принцесса Шарлотта, его дочь, кажется, очень мила. Когда нас представили друг другу, я была приятно поражена ее манерами и приветливостью.
Мария подавила усмешку. Всем было известно, что юная принцесса не ладила с отцом-регентом, к тому же у молоденькой девушки не было ни сестер, ни подруг, поэтому внимание к ней блистательной и уверенной в себе красавицы княгини расположило ее к Екатерине Павловне. Кстати, принцесса благоволила и к графине Ливен, общение с которой, судя по всему, заменяли ей общение с матерью, восполняло недостаток так необходимого в ее возрасте достойного женского окружения.
— Думаю, мне следует нанести визит ее матери, принцессе Уэльской, — сказала Екатерина Павловна, уже лежа в постели. — Бедняжке запрещен въезд в Лондон и общение с родной дочерью. Вот уж не думала, что англичане способны вести себя подобно восточным деспотам!
Это намерение повергло в ужас русского посла, которому пребывание властной великой княгини в Лондоне и без того чрезвычайно осложняло жизнь. Графиня Ливен вспоминала:
«Это значило идти на полный разрыв с регентом, и мой муж делал невероятные усилия, чтобы отклонить великую княгиню от этого. Видя, что это ему это не удается, он решил наконец заявить ей, что в качестве посла государя он не может допустить, чтобы Ее высочество становилась в явно враждебное отношение к регенту, и что если она будет упорствовать в своем намерении видеть принцессу Уэльскую, то он будет вынужден оставить свой пост и уведомить об этом государя императора. Видя его решимость, она уступила, но никогда не могла простить этого моему мужу и, в свою очередь, объявила ему, что освобождает его от визитов к ней».
Это был явный разрыв, так как по долгу службы и по этикету посол обязан был каждый день навещать Екатерину Павловну, присутствовать на ее приемах и сопровождать ее в поездках по стране и ко двору.
Возник конфликт между ними как людьми, но в глазах общества политес соблюдался. Еще с самого своего прибытия в Лондон Екатерина Павловна в определенные дни приезжала в посольство, чтобы на приемах посла встречаться с наиболее выдающимися представителями лондонского общества.
Для посла организовывать эти приемы стало вскоре очень непросто. Великая княгиня требовала показывать ей списки приглашенных и отдавала предпочтение представителям оппозиционной партии вигов. Она настаивала на исключении из числа гостей лиц, принадлежащих двору, и лишь изредка соглашалась на присутствие за столом членов правящего кабинета. Если же случалась встреча с министрами правящего кабинета, то с ними великая княгиня бывала подчеркнуто холодна, при этом оказывая явное внимание членам оппозиции.
Что касается жены посла, то на нее не распространялось неудовольствие великой княгини, и графиня каждое утро бывала в особняке на Пикадилли. Она была как бы связующим звеном между мужем и Екатериной Павловной. Искусная в общении, графиня дипломатично отстаивала свое право на выбор приглашаемых на ее обеды.
Пребывание Екатерины Павловны в Лондоне ознаменовать еще одним заметным событием. Сразу после приезда она стала давать аудиенции в отведенном ей особняке. В определенные дни и часы она принимала гостей. Каждый из английских принцев — братьев регента был принят ею на отдельной аудиенции. И это вскоре принесло такие плоды, каких никто вообще не ожидал.
Красивая, умная, приветливая великая княгиня внесла в их не слишком веселую жизнь определенное оживление. Принц Август Суссекский, вовсе не бывавший при дворе брата-регента, вдруг зачастил в Лондон, испросив у Екатерины Павловны разрешения посещать ее чаще. После нескольких визитов, на которых он, возможно, впервые увидел и ощутил на себе искусство светского общения самого высокого уровня, принц написал ей «неловкое» письмо, в котором объяснялся в любви и — просилееруки!..
В подобной же ситуации оказался и принц Уильям Кларенский, тот самый, чья неуклюжая любезность раздражала Екатерину Павловну во время плавания на фрегате «Язон». Очевидно, уже тогда он попал под обаяние своей гостьи и решил использовать свой шанс после неудачи брата. Он сделал ей предложение в устной форме и, как иронизировали современники, «в манере настоящего моряка». Его вовсе не смущало, что всем было известно о его многолетней связи с актрисой Дорой Иордан, которая родила ему десять детей.
Именно в этот день Екатерина Павловна получила известие о том, что Париж был взят союзными войсками, а наполеоновская империя пала. Поэтому великая княгиня впервые после долгих месяцев траура сняла с себя печальные одежды. Не исключено, что и это подхлестнуло искателя ее руки: в синем, затканном серебром платье и элегантном тюрбане в тон туалету, Екатерина Павловна была необыкновенно хороша.
Екатерина Павловна растерялась, что случалось с ней крайне редко. Ее руки просил не немецкий принц — наследник какого-нибудь крохотного государства, а принц королевской крови, третий сын английского короля. Ах, если бы он был старшим сыном, законным наследником престола!
Великая княгиня стерпела бы и существование «гражданской жены», и отнюдь не королевские манеры, и обветренную красную физиономию. Но стать «просто герцогиней Кларенской», одной из многочисленных английских герцогинь, да еще при дворе, больше напоминавшем дом какого-нибудь сельского помещика…
— Я польщена вашим предложением, милорд герцог, — ответила она, — но, боюсь, разница наших религий не позволит мне его принять. Впрочем, я в любом случае должна испросить согласия у своего брата, императора России.
— Если по вашим правилам, миледи герцогиня, я должен был обратиться сперва к вашему августейшему брату… — начал было герцог.
Но Екатерина Павловна прервала его властным движением руки:
— Окончательное решение принимаю я. Но если мой брат сочтет, что союз с вами станет благом для России, то я… я подумаю.
Герцог удалился, одновременно обнадеженный и обескураженный. А Екатерина Павловна удалилась в свои личные покои и почти без сил бросилась на кушетку.
— Что с вами, ваше высочество? — обеспокоено осведомилась Мария. — Неужели вас так взволновало это предложение?
— Взволновало? Оно меня оскорбило!
— Помилуйте, ваше высочество, чем оно могло вас оскорбить?
Екатерина Павловна приложила обе руки к вискам и страдальчески закатила глаза:
— Своей нелепостью! Этот… моряк вообразил, что может жениться на сестре русского императора!
— У вас опять головные боли, ваше высочество? — сочувственно спросила Мария.
— Это все нервы. Малейшее волнение — и в виски словно острые иглы всаживают. Дайте мне мое лекарство.
Мария беззвучно выскользнула из комнаты и вскоре вернулась с хрустальным стаканом на подносе. Но Екатерина Павловна все никак не могла успокоиться.
— Стать герцогиней Кларенской! Какая честь! Раз в месяц навещать дражайшую свекровь, эту кошмарную королеву Шарлотту, возле которой даже мухи дохнут от тоски! Молчать с принцессами — старыми девами, кислыми, как уксус. Терпеть этого ужасного принца-регента, с его бесконечными смехотворными романами!