ии...»
Она обхватила голову руками и горестно закачалась на стуле. Перед глазами проносились картины последних дней, глаза императрицы, как ей казалось, со значением останавливающиеся на ней, молчаливость государыни. «Конечно, Парашка не утерпела и отдала паскудную картинку ее величеству... Какое счастье, что она не нашла сей камень... За что, за что она меня ненавидит?..» Всплакнув, Анна твердо решила сегодня же, заявив о нездоровье, просить государыню об отставке. Но что будет с Федором и Александром Семеновичем?..
Но постепенно она стала думать: «А кто может знать, что злосчастный листок перекочевал к ней из рук Высоцкого? А тем более про ее крамольные разговоры с Васильчиковым?.. Ведь никто! И разве она не вольна скрыть это? Взять все на себя и принять отставку?..» Она начала размышлять о том, что делать дальше... Подумала, что жизни при Дворе и ее любви пришел конец и, наверное, придется вернуться к матушке. В лучшем случае, в Москву, а то и в имение безвыездно. Но главное – она должна убедить государыню в своей преданности. В том, что проклятый рисунок оказался у нее давно и совершенно случайно, и что она хотела отдать его ее величеству, но робела. А потом и забыла... А камень, камень она нынче же бросит в пруд. Эти мысли, как и решение об отставке, несколько успокоили ее. Анна кликнула горничную, велела подать умыться. Она привела себя в порядок, сбегала к ближайшему пруду, чтобы выбросить страшную улику, и пошла в Синий кабинет или, как его чаще именовали, в «Табакерку», где собирался по вечерам самый тесный кружок императрицы. Сегодня был вечер ее дежурства.
Несмотря на природный ум, проникнуть в замыслы повелительницы Анне было не дано. А Екатерину, прежде всего, не устраивала любовь фрейлины, несовместимая с ее обязанностями. Но она отнюдь не собиралась так просто расстаться со своей d?gustatrice. Слишком редкой находкой был такой человек, как Протасова. Сначала, уловив новое эйфорийное душевное состояние наперсницы и легко поняв его причины, императрица почувствовала себя озадаченной. Аннета явно выходила из предназначенной ей роли. Некоторое время Екатерина не знала, что предпринять. Но, получив донос графини Брюс, которая случайно обнаружила крамольную карикатуру в книжке, которую листала, ожидая Протасову в ее будуаре, тут же составила свой план действий. Фрейлину, позволившую себе самостоятельно влюбиться и отстать от предназначенной ей роли, следовало несколько проучить. «Ах, d?gustatrice, d?gustatrice... – повторяла про себя Екатерина. – Как это по-русски: сводня? Нет, не так».
Она вдруг вспомнила рассказы отставного секунд-майора Хвостова о пробных жеребцах. О том, что на конных заводах их содержат не для припуска, а лишь для того, чтобы вызнать течку кобылы... Пробные жеребцы, а у нее – пробная фрейлина – пробня. И рассмеялась удачно придуманному слову. Теперь и план воспитания фрейлины Протасовой обрисовался в голове Екатерины во всех подробностях: «Пришла, видно, пора и ее несколько проучить, а то зарвалась, пробня». В план удачно ложились и порка молодых фрейлин, и рисунок, который стащила Брюсша... О, Екатерина была весьма расчетлива и жестока в своих придворных интригах, и редко, когда что-либо, из спланированного ею, срывалась.
– Ваше величество, – начала Анна трудный разговор, провожая Екатерину в будуар после карточной игры. – Ваше величество, я виновата перед вами...
Императрица коротко взглянула на фрейлину и сухо ответила:
– Я знаю.
Анна всхлипнула.
– И вы вправе подвергнуть меня любому наказанию... – Екатерина молчала. – Только не лишайте меня своей милости и благоволения. Я вас так люблю и так почитаю, как, поверьте, никто из ваших приближенных... Да я бы с радостью, ежели понадобится, все что есть у меня – руку, нет, голову положу и отдам за вас...
Анна говорила совершенно искренне, более того, это было действительно так, ибо как можно еще выразить свои чувства к наместнику Бога на земле, каковым является государь. Екатерина молча сжала руку фрейлины. Надежда вспыхнула в Анне: «Боже, неужели прощает?» Непроизвольно полились у нее из глаз слезы. Сквозь них она взглянула на Екатерину и увидела, что та смотрит на нее очень ласково. Не в силах сдержать свои чувства, Анна бросилась на колени и стала покрывать руки государыни поцелуями, бессвязно бормоча повинные слова.
– Ну, ну, мой королефф, встаньте, встаньте, вы же знайт, что я не люблю эти азиятские проявлений... Перестаньте, мой друг. Я знаю ваш искренний отношений ко мне и тоже люблю вас. И от того подлинно мне была горькой ваша скрытность и недоверие. Но ежели это не есть так... – Она помолчала, пережидая поток заверений фрейлины, и повторила: – Ежели сие есть не так, мы оставаться, как прежде, друзья.
Господи, надо ли говорить, как Анна была счастлива. Она готова была взлететь, готова была на все. Если бы велела императрица кинуться вниз головой с балкона Парадной лестницы, она сделала бы это, не задумываясь...
«Какое счастье иметь такую повелительницу! И никогда, никогда более она даже в руки не возьмет гадких пасквильных листков!»
– Gute Nacht, meine K?nigin, gute Nacht<Спокойной ночи, моя королева, спокойной ночи (нем.).>...
– Спаси Бог, ваше величество. Если я вам больше не нужна, то я пойду?..
– Oh, gewiss, mein teuer Freund<О, конечно, мой милый друг (нем.).>... Да, кстати, милочка... мне донесли, что вы познакомиться с красивый молодой официер? Ist das wirklich?.. <Это правда? (нем.).>
Сердце Анны упало. Она опустила голову и проговорила чуть слышно:
– Да, ваше величество, это правда.
– Und Sie sind mit ihm zufrieden?.. <И вы им довольны? (нем.).>
– ...Да... ваше величество... Вполне.
– Так приглашайте его ко мне. Можно не сегодня, но завтра, послезавтра... Договорились! А теперь ступайте...
Это был неожиданный и тяжелый удар, о котором Анна не могла и помыслить. Она не помнила, как дошла до своих покоев, как легла в постель... Ей и в голову не приходило ослушаться государыню. Но как сказать о том Васильчикову, Саше? Время от времени откуда-то из глубины сознания всплывала мысль: «Как быть? Отдать любовь? Но почему? Столько фрейлин выходят замуж. Получают титулы статс-дам... За что же ей-то такая судьба?»
Она снова подумала о смерти. Представила, как побежит утром к холодному пруду, взойдет на причал, где глубоко, как кинется в темную воду. А потом ее вытащат, принесут в церковь. Она будет лежать вся в цветах и фрейлины с государыней будут плакать над нею... Нет! Кто на себя руки накладывает, того не отпевают в церкви... В темноте опочивальни Анна задыхалась, словно тяжелая вода уже сомкнулась над ее головою...
Но, увы. В жизни трагедии часто оборачиваются фарсами, не становясь, правда, особенно веселыми для их участников. Александр Семенович оказался послушным верноподданным. В общем – они стоили друг друга. И, поскольку состоявшийся разговор, можно предположить, был достаточно тяжелым, оба, как только суть дела стала ясна, постарались сократить время последней встречи...
Затем, сказавшись больной, Анна неделю с сухими глазами пролежала у себя в спальне. Она действительно дурно себя чувствовала. К душевному переживанию добавилось физическое недомогание. У нее болела голова, подташнивало. Фрейлина не ела, не умывалась, не велела горничной раздергивать тяжелые шторы на окошке... Дважды приходил Роджерсон. Сославшись на повеление императрицы, он внимательно осмотрел Анну, попытался разговорить, но молодая женщина ни на какую откровенность не шла... И тогда врач посоветовал Екатерине дать фрейлине отпуск. Екатерина поджала губы.
– Но она мне нужна. A tout prix<Во что бы то ни стало (франц.).>.
– Боюсь, что ближайшие полгода она будет вашему величеству бесполезна. Ваша фрейлина мисс Протасова беременна.
– Ну и что из того? Chansons que tout cela<Все это вздор (франц.).>. Не она первая, не она и последняя... Разве нельзя ничем помочь? – При своем эскулапе Екатерина могла позволить себе не сдерживаться.
– Поздно, ваше величество. Кроме того, как мне кажется, сей период будет протекать у нее сложно...
– Вот незадача!
Императрица досадливо сморщилась и отвернулась к окну. Ее план, так хорошо задуманный и приведенный в исполнение, разрушился из-за этой несносной беременности. Стоило огород городить! Конечно, у нее остается Васильчиков, – она внутренне усмехнулась – господин поручик был вполне опробован и одобрен ее d?gustatrice... И на ближайшие полгода его могло и хватить, но все равно было досадно. Есть, конечно, еще Прасковья Брюс, готовая на все услуги. Но у этой распутной толстухи не язык, а помело... Екатерина еще раз прищелкнула пальцами. Кажется, этот жест стал входить у нее в привычку.
– Bon<Ладно (франц.).>, – она снова повернулась к врачу. – Передавайте мадемуазель Протасова, что она уволен от должность по нездоровью и едет в имение родители, когда пожелает.
– Может быть, было бы лучше, ваше величество, я, разумеется, не претендую на дачу советов вне моей компетенции, но если бы об этой отставке вы сообщили вашей фрейлине лично...
Екатерина удивленно перебила лейб-лекаря:
– Я? Зачем? – Ей и в голову не могло придти, что ради своей прихоти она совершила недостойный поступок, возможно даже разбила счастье жизни человека, который искренне и беззаветно был ей предан, и не один год, выполняя самые интимные и, может быть, далеко не всегда приятные поручения...
Екатерина была хорошим психологом и, безусловно, обладала тонким проникновенным умом и вряд ли не понимала, о чем говорил Роджерсон. Но она слишком свыклась со своим положением, чтобы проявлять простые человеческие чувства по отношению к тем, кто так или иначе, но оставались всего лишь подданными... Первое время, как женщина, она еще понимала, что такое поведение лишь усугубляет ее одиночество. Но годы шли, порождая привычку, привычка становилась характером. Да, по чести сказать, ей и не хотелось видеть глаза Аннеты. Не то чтобы она чувствовала себя виноват