– Видит Бог, ваше величество, обиды никакой у меня на их светлость не имеется. Да что я, оне и великого-то князя-наследника не боле как Фидельку-собачонку замечают... У них дела государственные...
Екатерина помолчала. Слова фрейлины напомнили ей о сыне, о нелюбимой невестке на сносях и об ожидаемом внуке. Доктор Роджерсон сказал, что роды будут трудные, поскольку у Вильгельмины, то есть у великой княгини Натальи Алексеевны, таз узок и позвоночник искривлен.
Вспомнила она и о копиях перехваченных писем, что писала тайно невестка Наталья к любовнику своему –молодому графу Андрею Разумовскому и к прусскому королю. «Мерзавка! – подумала императрица о великой княгине. – Мало того, что увечна, как Роджерсон сказывал, так еще и прусская дозорщица-соглядатай».
Впрочем, шашни Натальи Алексеевны ее не волновали, хотя где-то далеко и пряталась обида за недотепу-сына, слепо влюбленного в свою жену. Больше треволнений было от собственного любимца... Впрочем, какой он любимец – супруг... Где-то в глубине души Екатерины уже который раз шевельнулось сомнение: «Надо ли было затевать...». Молчание затягивалось.
После венчания их страсть как-то поутихла, а затем вскорости ей донесли о странной привязанности Потемкина к своим племянницам... Не пора ли и ей-то оглянуться, оглядеться. На одном Григории Александровиче свет клином не сошелся.
Да и не слишком ли много взял он на себя, в том числе и дел иностранных. Никита Иванович уж который раз жалуется, что агенты Потемкина за границею нарушают установления Иностранной коллегии. Не чересчур ли высоким становится и авторитет графа Потемкина в иноземных государствах. Когда уж она писала Иосифу II о княжеском титуле для Потемкина. Так на тебе – именно сейчас Мария-Терезия, старая проныра, прислала из Вены роскошно оформленный диплом на титул «Светлейшего князя Священной Римской империи». Таким образом, сотворенное ею же «его сиятельство» превратилось в «его светлость». Надо бы покрепче привязать его к внутренним делам империи. Екатерина подняла глаза на фрейлину. Та терпеливо ждала. «А Annet’у он, как и первый Григорий, не любит»...
– Это ты правильно замечал, мой друг, дел у него много... – Императрица вспомнила и похвалила себя за то, что передала Потемкину Кричевское воеводство в Белоруссии, населенное шестнадцатью тысячами душ. Потом, помолчав совсем немного, вдруг спросила: – А как, ты говоришь, секретаря-то румянцевского имя?..
– Петр Васильевич, ваше величество.
– Петр Васильевич? Ну и ладно, и хорошо... Ступайте, мой королефф... Скажите господин шталмейстер, что в Москву мы будем поехать через два неделя. Может быть и ты к тому время будешь что-нибудь узнавать о наша красавица-цыганка? Как ты считаешь, ma ch?rie?
– Я постараюсь, ваше величество, очень постараюсь...
– Вот и хорошо. А теперь иди – утро вечер мудренее.
Возвращаясь к себе Анна ломала голову: «Куда запропастился Петр Трофимович? И от Дуняши никаких вестей». Но придумать, как поторопить события у нее не получалось.
В этот свой приезд в Москву императрица остановилась у Пречистенских ворот во дворце князя Голицына. Сюда она и вызвала новопожалованного фельдмаршала с докладом о малороссийских делах, послав за ним придворную карету. Встретила победителя на крыльце. Расцеловала, глядя на стоящего за его спиной красивого статного офицера. Румянцев представил:
– Полковник Завадовский, ваше величество. Знаю как человека, вот уже десять лет разделяющего со мною труды на благо империи.
Во время разговора граф Петр Александрович не раз обращался за справками к полковнику и получал ответы, для коих тот даже не заглядывал в привезенные бумаги. Он с восхищением глядел на императрицу, пораженный ее величием и простотою в обращении. На прямой вопрос, обращенный к нему государыней по-французски, Завадовский легко ответил, но по-русски, поскольку было ему известно, что Румянцев французского языка не знает. При этом он так построил свой ответ, что из него фельдмаршал мог понять и вопрос императрицы. Все это не прошло мимо внимания Екатерины.
На прощание она пожаловала Завадовскому бриллиантовый перстень со своей монограммой и велела обождать начальника в карете.
– Ну, Петр Александрович, а ведь я его у тебя отниму. Гляди-ко, какой перл воспитал. Быть ему в кабинет-секретарях.
– Помилуй, матушка-государыня, почто сиротишь? Я ведь тебе и так уже Безбородку отдал...
– Ну, ну, не плачь. Тебе далее снова Малороссией управлять. Для сего дела новые люди нужны, не из хохлов. А то снова о привилегиях запоют, вспомни Нежин...
Румянцев, еще до войны назначенный генерал-губернатором Малороссии, тщательно следил за составлением наказов по уложению. И, конечно, не мог забыть о тех суровых мерах, которые пришлось принимать в Нежине при выборе депутатов в комиссию от шляхетства... Теперь же понимая все, он и не возражал бы противопоставить Потемкину своего человека. А то уж больно стал зарываться одноглазый циклоп... Посему, после приличествующей слёзницы, фельдмаршал согласился с доводами государыни. Так была решена судьба Петра Васильевича Завадовского.
На прогулке Екатерина шепнула своей фрейлине, что хорошо бы отправить нового кабинет-секретаря к Роджерсону.
– Ну, а потом, приглашай его к себе...
Все прошло заведенным порядком. Уже через малое время, произведенный в генерал-майоры и пожалованный званием генерал-адъютанта, Петр Васильевич Завадовский сделался ближайшим доверенным лицом императрицы по кабинетским делам. А там...
Занятый делами, Потемкин не сразу заметил, как поредели посетители в его передней. И только преувеличенная почтительность фрейлины Протасовой да мстительный блеск ее глаз заставили его внимательнее приглядеться к своему окружению. Не обошлось и без Прасковьи Брюс. Улучив момент, статс-дама открыла глаза графу Григорию Александровичу...
– Ты, Григорий Александрович, али вовсе глазами-то ослеп, не видишь, что вокруг деется? Ведь тебя не токмо обманывают, но еще и осмеивают. И место, кинутое тобою теплое в опочивальне государыни, не остывает... Гляди, ваша светлость, не проворонь судьбу.
Желая проверить правильность наветов, Потемкин, с обиженным видом, стал проситься в Новгородскую губернию для инспекции, и был обескуражен... немедленным согласием императрицы. Под конец разговора она заметила:
– Ты только надолго-то не покидай нас... Дел много.
– Да-к у тебя и советчиков, и кабинет-секретарей новых, слыхать, невпроворот...
Екатерина не ответила. Она еще помнила скандалы «первого Григория», и потому начинать то же со «вторым» побаивалась. Хоть и не хотелось признаваться, а... не тот возраст...
В апреле 1776 года Потемкин уехал, а счастливый соперник, получив в Могилевской губернии Августовскую экономию и четыре тысячи душ, занял адъютантские покои в Царскосельском дворце. Ликование придворных трудно было представить. Потемкина боялись, как никого другого. А Петя Завадовский, конечно, человек неглупый, но тихий и, по бедности своей, алчный...
В том же месяце тяжелыми родами скончалась великая княгиня Наталья Алексеевна, бывшая принцесса Гессен-Дармштадтская – Вильгельмина.
Роджерсон, которого вызвала императрица, когда великая княгиня впервые закричала от подошедших схваток, сказал, что рекомендовал бы сделать кесарево сечение.
– Строение костей таза таково, что родить естественным путем ее высочество не сможет. – И в первый раз невозмутимый шотландец не сдержался: – Я ведь предупреждал, что будут осложнения. Она не давалась осмотру по приезду, а ваше величество не велели настаивать. А я еще тогда говорил, что у принцессы странная стать, будто бы какой-то непорядок с позвоночным столбом...
– Alter Hal?nke<Старый мерзавец (нем.).>, – проворчала императрица, имея в виду прусского короля. – Он с самого начала подсунул нам негодный товар. А непорядок у нее был не со столбом, а скорее с тем, что под оным находится, что она и желала сокрыть...
Созвали консилиум, на котором, как обычно, мнения разделились. Пока решали, что делать, дитё умерло во чреве. А затем наступил черед и несостоявшейся матери. Императрица велела позвать духовника.
Дождалась в будуаре выхода отца Платона и после недолгой беседы с ним послала камер-лакея Василия Шкурина за статс-фрейлиной Протасовой. Втроем они прошли в кабинет покойной, где Василий вскрыл один за другим три потайных ящика письменного стола. Из одного была извлечена секретная переписка, налаженная с помощью графа Андрея Разумовского с послами Франции и Испании, и письма к прусскому королю. Из другого – счета, по которым платили деньги ей, и платила она. Список долгов в три миллиона рублей, заставивший Екатерину притопнуть ногой от гнева.
– Ждала смерти моей, чтобы расплатиться... – Сказала она, не заботясь о том, что может быть услышана. – Да только просчиталась, чертова горбунья... Вы представлять, мой королефф, она перед смерть призналась мне, что была в детстве горбатой. Какой-то итальянский костоправ кулаками и коленями выправил ей спину... Ага!.. – Она вынула из третьего ящика пачку писем, перевязанных розовой ленточкой. – Это я посмотрю одна на досуг... Но три миллиона рублей за два год... На кого и на что ей было их тратить?..
Через два дня императрица, приказав позвать безутешного наследника, протянула ему письма с розовой ленточкой.
– Прочтите, мой друг, и успокойтесь.
В пачке была любовная переписка великой княгини с графом Андреем Разумовским...
Об итальянской певице Габриелли, которая сначала свела с ума половину меломанов Двора, а потом уступила домогательствам Потемкина, собрать подробности оказалось не так-то просто. Тем не менее, как говорится, «где лаской, а где таской», Анна набрала достаточно сплетен, чтобы связать их в некое стройное повествование для доклада государыне. Это были рассказы разных людей и, наверняка, они обладали различной степенью достоверности. Но статс-фрейлина и не стремилась к особой точности. Собранные ею сведения гласили: