Возвращаясь, я связал перила японцев с нашей верёвкой, наложив их друг на друга. Теперь в зависимости от обстоятельств их можно было продолжить. В семь я начал спускаться. Было уже темно, а снег все шел и шел…
В палатке мы потом долго готовили еду.
На следующий день, 10 мая, мы встали в семь. Палатка прогибалась под тяжестью снега. За ночь снова нападало. Снаружи висел туман, сквозь который время от времени просвечивало солнце. Шёл легкий снежок. Погода такая, что можно идти, но в равной степени можно и не высовывать носа из палатки… Помни: в подобных условиях, если у партнера нет желания выходить, не следует его уламывать. Но тут все предрешила сама погода. После десяти начался обильный снегопад и продолжался до вечера. Мы стряхивали снег с крыши палатки, а она вновь покрывалась толстым слоем. С кулуара двинулись лавины. Нам стало не по себе, при таких обстоятельствах человека охватывает тревога. У меня появилось ощущение, будто что-то происходит или, может, уже произошло. Мы занимались приготовлением еды, время шло, и я начинал побаиваться, что с перевала на нас сорвется лавина… Соболь чувствовал себя плохо… Вечером мы решили, что рано утром спустимся, собрали рюкзаки и дали знать об этом на базу… Спали мы беспокойно и недолго.
Наутро быстро собрались и после пяти натощак двинулись вниз, жестко страхуясь… Снег оказался глубиной по пояс. Я боялся идти траверсами, обстановка была лавиноопасная и сверху могла сорваться снежная масса. Но на продолжении первой линии перил есть снежный мост, до которого мы с Весеком дошли неделю назад. Итак, мы двинули вниз напрямую и… подгадали самым идеальным образом. Отсюда по азимуту на палатку «двойки» и вниз! Быстро! Прежде чем успеет взойти солнце, которое может сдвинуть массы снега! Дорогу уже преграждал лавинный конус.
Утопая в рыхлом снегу, мы добрались до лагеря II. Там наспех, всухомятку перекусили. Подогревать чай времени не было. Шло состязание с солнцем.
Через полчаса мы начали спуск, пользуясь первыми верёвочными перилами. Ниже тянулось нагромождение из резанных трещинами глыб. Так, словно бы сераки, эти исполинские ледяные блоки, под действием какой-то страшной силы опрокинулись и разбились на куски. И тогда я догадался… Это произошло позавчера или, возможно, вчера ночью. Поэтому и нарастала в душе та непостижимая тревога, ощущение, будто что-то случилось…
Мы постояли с минуту, раздумывая над тем, не подняться ли выше, попытавшись обойти ледопад тем путем, каким шли югославы. Но мы его не знали… и побаивались солнца — оно как раз взошло. А кроме того, если уж здесь сорвалась лавина, то есть надежда, что новых теперь не последует. И мы решили спускаться. Чудовищное нагромождение льда и снега — не знаю даже, как это и назвать, — наши порванные верёвочные перила, то выступающие из-под массивных кусков льда, то исчезающие под ними, одинокая вешка, укрепленная на верхушке недоступного серака, словно бы ее водрузил там некий дух, — все это было странно и жутко.
Мы в волнении разыскивали место спуска, кидаясь то вправо, то влево. Я молил только об одном: чтобы никого из вас не оказалось там… под этой грудой обломков. А время шло… Наконец лагерь I, а потом и база… Теперь ты знаешь все».
Надежды и разочарования
Поднялись мы очень рано, в ночной тьме сквозь туман еще мигали звезды. Только кухня была освещена желтоватым светом керосиновой лампы, отсвет ее высоко взмывал в темноту. Шерпы с четырех утра готовили завтрак.
Базовый лагерь постепенно пробуждался. Парни выскакивают из палаток уже одетые, хлопают руками и притоптывают ногами, чтобы согреться. В такой собачий холод ботинки за ночь становятся твердыми как камень. Начинается утреннее хождение между кухней и палатками. Темные силуэты возникают тут и там, кто-то споткнулся о камни и чертыхнулся, во тьме слышны вопросы, произносимые вполголоса:
— Запасные батарейки взял? Кто одолжит шарф? В каких ботинках ты идешь наконец: в обычных или утепленных?
Вчера вечером казалось, будто мы застегнуты на последнюю пуговицу, но всегда как-то так получается, что перед самым выходом вспоминаешь какие-то забытые мелочи.
Наконец, закутавшись в пуховые куртки, мы расселись на кухне, а Таши наливает нам в тарелки, как и ежедневно, молочный суп. Вот еда, которая вызывает меньше всего нареканий; это, как принято у нас говорить, блюдо на все вкусы. Уже стоя, мы проглатываем по куску хлеба, запиваем чаем — и в путь!
Я иду затянуть рукав палатки: Вальдек и Юзек еще спят, сегодня они никуда не идут, но изнутри до меня доносится негромкое предостережение Вальдека:
— Марек, опасайся камней с Рамтанга.
«Мы не всегда, — подумалось мне, — замечаем в нем то, что он и сам старается не выказывать прямо — доброжелательность и товарищескую заботу».
— Все готовы? Пошли! — донесся до меня низкий голос Петра.
Сегодня отправляется большая группа: Петр, Войтек, Рогаль, Рубинек, Шимек, Доктор, Весек и я, а также трое шерпов — Джепа, Пасанг Дава и Вангчу. В базовом лагере остались только Вальдек и Соболь, которым полагается хороший отдых после тяжких дней, проведенных наверху, Юзек с флюсом, Анджей Гардас, несколько дней жалующийся на сердце, и Большой. Последний теперь фактически исполняет роль шефа базы, на что не очень годился Рубинек, и, надо признать, справляется со своими обязанностями превосходно.
За спиной у нас остались темные очертания палаток, тает в тумане столб света над кухней, а в тиши уснувшего ледника слышится только наше собственное дыхание и хруст ботинок на льду. Переговариваемся тихо, словно оробев от той удивительной тьмы, в которую погружаемся. Скрип башмаков, треск раздавливаемого льда, шумное дыхание — часть ее; разговор же кажется чем-то немыслимым.
Постепенно мы вытянулись длинной, извивающейся змеей. Голова ее — это шерпы и Войтек, который уже несколько дней кряду полон энергии и жажды борьбы. Мы втроем замыкаем шествие: Петр, я и Рубинек, несущий лыжи. Через четверть часа впереди показалось темное пятно, которое постепенно приобрело очертания фигуры Весека.
— Марек, ну как ты? — спросил он еще издали.
— О'кей, Весек! Я просто выдерживаю свой темп... Иди быстрее, если хочешь, а я позже нагоню тебя. — Мы понимали друг друга с полуслова.
И снова я шагал в одиночку. Марш в темноте имел свою прелесть. Время от времени перед моим носом появлялся чей-нибудь красный рюкзак. Позади то возникали на ледовых горбах, то исчезали в ложбинках темные фигуры Петра и Рубинека. Словом, я был не один, присутствие коллег придавало ощущение безопасности.
Я вслушивался в скрип снега, считал пройденные шаги и думал про нашу гору, до которой — сегодня я в это верил — мы доберемся. Опущенные вниз глаза видели только неровности ледника, разбросанные на его поверхности камни и рассекающие его время от времени щели. Поднимая голову, я различал размытое пятно ледопада, над которым вызывающе вздымался темный, массивный силуэт Кангбахена.
Тяжелый рюкзак составлял как бы единое целое с моим телом. Постепенно меня охватило тепло — можно было снять рукавицы, закатать рукава, сбросить с головы шапку. Несмотря на то, что солнце еще не взошло и был сильный мороз, я начал чувствовать пульсацию крови в жилах, пылающие кончики ушей и приятное пощипывание в подушечках пальцев.
И так, без спешки, выдерживая темп, я продвигался вперед. Вокруг разъяснивалось, ледник обретал отчетливые очертания, а передо мной росли, становясь все массивнее, громоздящиеся вверх сераки ледопада. Через час с лишним я добрался до громадных валунов, на которых отдыхали мои коллеги и шерпы. «Тигры снегов» вчера доставили сюда снаряжение ликвидированного лагеря I. Часть вещей пришлось добавить к нашим рюкзакам.
Вскоре вслед за мной появились и остальные. Мацек выглядел хмурым, ушедшим в себя и вовсе не склонным к едким суждениям и замечаниям.
— Я неважно себя чувствую,— произнес он.
Дальше дорога шла по каменной осыпи вверх на боковую морену. Осыпь в верхней части переходила в ущелье, по которому бежал поток. Я безрассудно принялся жадно пить ледяную воду.
Сделалось уже совсем светло, солнце перевалило через грань Рамтанга и сквозь облака било прямо в глаза. Камни и валуны сохраняли восхитительную прохладу и влажность, как в Татрах после дождя. Впервые за время путешествия я мог прикоснуться к скале.
Войтек и Весек были уже высоко в ущелье, а несколько позади меня в одиночку брел Рубинек. Передвигался он медленно, ему досаждала нога, и он старался сокращать время отдыха, выходить раньше. Остальные же еще продолжали сидеть на камнях. Интересно, когда наконец они двинутся в путь? Только теперь я ощутил прижимавший меня к земле груз рюкзака. Каждый шаг вверх требовал самоотверженности. Ведущая двойка постоянно оказывалась далеко впереди, и, хотя я старался изо всех сил, расстояние между ними и мной сокращалось очень незначительно. По крутой осыпи я добрался до впадины, где скопились груды снега, а потом ущельем, по которому струился ручей, достиг вершины купола.
Грязно-серый ледник, изрезанный сотнями трещин, теперь лежал глубоко подо мной. Стало тепло. На камнях, покрывавших купол, сидели Войтек и Весек. Отсюда были видны Белая Волна и ледопад.
Купол переходил в отвесную стенку, ниспадавшую на ледопад, но под склонами Рамтанга, немного вверх тянулся широкий каменистый выступ. Дальше лежал снег, камни образовывали островки на белой поверхности выступа. Мы пытались идти по осыпи, снег был мокрый, рыхлый, и мы глубоко проваливались. Рубинек уже стал на лыжи и у самых скал легко скользил по снежному пространству, мы же вели борьбу, увязая в снегу по колено, по пояс. Кидались вправо и влево, нащупывая такой путь, где снег нас выдержит, где ближе к спасительным камням.
— Войтек! — рявкнул я. — Не пора ли устроить привал? Чего ты так несешься, до полудня еще далеко!
Но он не слышал или не пожелал услышать, Весек тоже на этот раз не был моим союзником.