При расчистке площадок я тоже работал. Не щадил себя, стремясь показать, что не окончательно скис. Однако быстро выбился из сил. Проклятие, эта каторжная работа, пожалуй, добила меня окончательно.
Потом я готовил ужин. Нужно было хоть как-то отблагодарить коллег, ведь в этот день я мало потрудился. Ребята уже лежали в спальных мешках, а я все еще дежурил у плитки, добавлял снега в котелок.
Ох, как он медленно таял! Мне приходилось бороться со сном...
Стало холодно, я накрылся курткой, и меня охватила какая-то всеобъемлющая усталость. Я заснул...»
Шаман, все еще в «двойке»:
«Я сидел в «двойке» совершенно один. Целый день один. Сташишин не явился, а радиотелефона у меня не было. Я не знал, что предпринять, ждать ли еще?
Может, все же представится случай подняться вверх, обольщался я надеждой.
Около полудня я увидел, как вы среди снежных вихрей приближаетесь к кулуару. Вероятно, свирепствовал дикий ветер, на ребре Кангбахена вздымались целые столбы снежной пыли. Я наблюдал за последней двойкой. Она продвигалась страшно медленно, вяло, почти стояла на месте.
«Вероятно, вчерашнее прозябание на острых камнях их доконало. Может, они обморозились? Как же они в таком состоянии влезут на вершину?» — раздумывал я.
Кулуар вырисовывался в сокращенной перспективе. Видимо, мне поэтому и кажется, будто они все время топчутся на одном месте, объяснял я себе.
Потом все вы исчезли из виду, а я нашел себе товарища. Ко мне прилетел большой черный ворон. Он глазел на меня, выгребая из снега отбросы. Вечером я жег мусор, желая дать знать, что жив».
Рогаль в лагере IV:
«На перевале мы заночевали вшестером: Петр, Доктор, я и трое шерпов. Утром мы все отправились к японскому лагерю. Шерпы помогали нести снаряжение и продукты. Петр намеревался еще использовать шерпов на траверсе.
Большой сообщил нам по радиотелефону, что сардар уже готовится ликвидировать лагеря и договаривается с носильщиками о возвращении. При каждом выходе на связь он торопил нас, требуя, чтобы мы постепенно свертывали операцию. Вот-вот должен был начаться муссон! Мы приняли решение: двое шерпов спустятся вниз, а один пойдет с нами на вершину. Группа из четырех человек более четко слажена, а кроме того... как было бы здорово, если бы хоть один из шерпов, гражданин этой страны, ступил на вершину, еще раньше говорили мы друг другу.
Нам пришлось самим выбрать одного из них. Пасанг Дава не годился: его никто не любил. Джепа был самый обязательный, самый опытный, но он необходим как старший в двойке, сходящей вниз. Оставался Малый — Вангчу, самый тихий из них, спокойный, покладистый и, кроме того, проверенный: он уже побывал на высоте восьми тысяч метров.
— О'кей! — согласился он.
И двое шерпов спустились вниз. А мы, теперь уже вчетвером, направились в лагерь IV».
Вершина и всё остальное
Рассвет 26 мая. Я, кажется, никогда его не забуду... Для меня этот рассвет начался рано, гораздо раньше, чем он успел наступить. Я проснулся, когда было еще совсем темно. Лежал с открытыми глазами, со стиснутым горлом, ощущая тяжесть тревоги в груди.
«Эмоции или действие высоты? А может, просто страх?» — проносились в го лове беспорядочные мысли. Сегодня все должно решиться.
Надо мной белел толстый слой инея. При каждом выдохе изо рта вырывалось облачко пара. Наверное, страшный мороз. Я лежал в полнейшей тишине, надеясь, что еще не время вставать. Возле палатки заскрипел снег. Я услышал голос Рогаля:
— Весек, Марек, поднимайтесь! Уже пять!
Я стал дергать спальный мешок Весека.
— Что?.. Который час? — пробормотал он, еще толком не проснувшись.
— Пять. Пора подниматься!
Меня сразу же охватил холод. Дрожа от озноба, я надел свитер и зажег бутановую плитку, потом с трудом стал натягивать непослушные носки.
Весек присел на корточки возле горелки. Время шло. Мерзлый белый ком медленно превращался в молочный суп. Мы напились чаю, съели по сухарю. Еще три-четыре штуки печенья и конфеты на дорогу, и пора покидать палатки.
— Возьмем один рюкзак? Только пуховые куртки, запасные свитера и штурмовую порцию еды. — Я подавал Весеку продукты. — Первый раз налегке.
— Только не забудь петли и налобный фонарь, — напомнил он.
Снаружи царил холод. Над заснеженными вершинами забрезжил рассвет; лучи солнца выползли из-за «высотного». С порога нашей «турни» видны были только оранжевые гетры коллег, остальное заслоняла скала. Я неловко привязывал кошки. Весек уже разматывал верёвку, которой мы сегодня свяжемся. Парни вышли из палатки, повертелись вокруг, подошли к нам. Первый, второй, третий. «Только трое? Почему трое?» — подумал с тревогой.
— Что с Юзеком? — прохрипел я.
Из-за палатки выкатился желтый шар солнца, ослепив меня своим блеском.
— Юзек не пойдет, — донесся чей-то ответ.
Я подался ближе.
— Как это так?
— Он не может. Плохо себя чувствует. Он утомился, пребывает в полусне, с трудом удерживает равновесие. Мы с ним говорили, и он сказал, что не пойдет. Он сам это сказал.
Итак, свершилось! Вчера он сильно вымотался, но я не думал, даже не мог себе представить, что дело примет такой оборот.
— Что-то... серьезное?
— Кажется, нет. Но в таком состоянии он идти не может.
Мы покормили его, закутали в пуховые куртки. Палатка привязана к скалам, а Юзека мы с помощью блок-карабина свободно подстраховали к верёвке, которой закреплена палатка. Так он дождется нашего возвращения.
Я подошел к приоткрытому рукаву. В углу под кучей пуховок виднелась съежившаяся фигурка. На темном лице беспокойно поблескивали громадные глаза.
— Старик, как самочувствие?
— Скверно... Сегодня идти не могу. Не в состоянии. Может быть, завтра... — В его голосе звучала надежда.
— Наверняка, Юзек, наверняка. — Я не мог иначе подбодрить его.
— Время отправляться, — поторапливал нас Войтек.
— Готовы? Захватите еще... — доносились до нас голоса коллег.
Я перестал тревожиться о Юзеке. В таких условиях ему, пожалуй, ничего не грозит. Через несколько часов мы вернемся, а он переждет в палатке, выспится.
Я уже не думал об этом. Сейчас... сейчас самое важное то, что нас ждет.
Было половина восьмого, над вершинами появились первые облака, когда мы двинулись вверх. Я, Вальдек на блок-карабине и Весек. За нами вторая группа — Войтек и Рубинек.
Огибая массивные каменные блоки, мы попали в не слишком крутую, просторную часть расщелины, имевшую форму расширяющейся воронки. Мы продвигались медленно, вслушиваясь в собственное учащенное дыхание и скрип смерзшегося снега. Время шло, а мы все еще передвигались вверх по расщелине. Плотный фирн уступил место толстому слою мягкого, навеянного ветром снега. Я проваливался по колено. Каждый шаг, каждый вдох стоили громадных усилий, однако от возбуждения я не чувствовал этого. Ведь мы приближались к высокой, желанной цели!
Сделалось светло. Я остановился и оглянулся назад. Наша палатка уменьшилась уже до размеров спичечного коробка. Метров на пятнадцать ниже меня сгорбленные фигурки, опершись руками о ледорубы, казалось, дремали, погружённые в думы. Это усталость, это действие высоты. Над нами, там, где ветер вздымал к небу белые плюмажи снега, ребро переходило в пологую седловину. Вероятно, уже перевал.
Расщелина еще больше расширилась. Снег вновь сделался твердым, обкатанным вихрями. Здесь нас и настиг ветер. Невероятная его сила вынудила меня согнуться. Лицо секли снежные иглы. Невозможно было перевести дыхание. Я повернулся к ветру спиной. Неподалеку упорно двигались вверх разноцветные фигурки. Ветер надувал их куртки подобно воздушным шарам. Я сделал снимок: четыре пёстрые фигурки, а фон — маленькие заснеженные бугорки высочайших гор мира.
Еще незначительная возвышенность, еще несколько шагов по твердому, утрамбованному фирну, и., я оказался на ребре. Перевал! Перпендикулярно линии ребра вдаль уходила белая, гладкая как стол равнина с легким прогибом посередине. Итак, это не перевал, а край снежного плато.
Прямо против нас загадочно темнела окутанная облаком вершина Западной Канченджанги — Джалунг-Канг. Почти во семь с половиной тысяч метров. Казалось, она в двух шагах, отделенная от нас только снежной равниной и скальной башней, уходящей вверх, к самым вершинам. В действительности же нас разделяло расстояние в несколько километров.
На продолжении ребра из недр плато вырастала красивая, правильной формы пирамидка. Небо было окрашено в глубокие тона. Безоблачное, темно-голубое небо, и лишь один этот скалистый треугольничек.
— Это купол Кангбахена!..
У меня от волнения сжалось сердце. Я впервые увидел купол вблизи. Он был невысок, самое большее 250 метров, и словно примостился возле массивной махины, третьей по высоте вершины Земли. Как маленький скальный пригорок в тени великой Канченджанги!
Пирамидка не выглядела устрашающе. Среди скал можно было заметить белые полосы снежников.
«Пойдем той дорогой! И поднимемся! Уже ничто не в состоянии нас удержать!» — Мне хотелось кричать от радости.
Подоспел Вальдек, затем Весек.
— Фантастика! — выдохнул он. Мы по-прежнему понимали друг друга с полуслова.
И я, и он, оба мы знали, что нынешний день завершится успешно. Какие бы трудности ни встретились на нашем пути — достигнем цели! Взойдем на вершину!
Меня охватило ужасное нетерпение. Пусть же наконец наступит эта минута!
— Давай рюкзак и веди! — лихорадочно поторапливал я Весека, помня, что мы обещали друг другу поочередно быть ведущими.
Он двинулся по самому краю белого поля. Сразу же ровная площадка превратилась в ряд обнажений, возвышений, впадин и снежных бугров. Весек шел быстро, словно вовсе не чувствуя высоты. Вслед за ним шел Вальдек, потом — я. Два шага, два вдоха, снова два шага. Видно, волнение нас окрылило. Я не обращал внимания на ветер, который неистовствовал на снежной поверхности. Он осыпал нас снежной пудрой, не позволял сделать выдох. Мы то брели в глубоких сугробах, то вновь попадали на участки, где ветер сдувал снег, скользкие, как ледовая плита.