— Мистер Бартон был так добр, что приглашал меня пожить у него некоторое время и составить ему компанию, потому что сейчас у него нет никаких особых дел. Но если у специального уполномоченного в Лунджоре и нет никаких особых дел, то у меня их оказалось предостаточно, я вынужден был отказаться…
Мистер Кэррол заметил удивление на лицах его слушательниц, и, сбитый с толку, встревоженно замолчал.
— Но это же абсурд! — довольно резко вмешалась миссис Эбатнот. — Возможно, вы не знаете, что мы ожидали мистера Бартона в Дели, но груз забот не позволил ему покинуть Лунджор. Вы, должно быть, ошибаетесь!
— О… э… Да, — сказал мистер Кэррол несчастным голосом. — Я, видимо, его не так понял. Да, конечно. Я…
Винтер не дослушала его сбивчивого бормотания.
— Мистер Кэррол, пожалуйста, скажите мне, почему специальный уполномоченный не смог приехать в Дели? Он что… нездоров?
Мистер Кэррол, смущенный и огорченный, схватился за эти слова, как утопающий хватается за соломинку.
— Да. Да, боюсь, что так. Он… э… не хотел расстраивать вас. Естественно, он хотел пощадить ваши чувства. Это очень неудобно — заболеть в такое время — он очень неважно чувствует себя по этому поводу.
— Но… Но почему же он ничего мне не написал? — спросила Винтер, сжимая руки.
Кэррол крупно сглотнул, лихорадочно подыскивая подходящий ответ, и тут его осенило:
— Ничего не написал? Ну конечно, он боялся, что вы посчитаете своим долгом немедленно приехать и ухаживать за ним. Комната больного не место для леди с такой деликатной натурой, как ваша. Лихорадка, вы знаете, э… — мистеру Кэрролу на мгновение представилось заплывшее и распухшее лицо специального уполномоченного в Лунджоре, и он принялся импровизировать. — Опухолевая лихорадка, знаете ли. Нет, нет, ничего серьезного, я вас уверяю. Просто, знаете ли… изменяет немного внешность. Заразиться ею нельзя, но ни один чувствительный человек не пожелал бы, чтобы его видели в подобном состоянии.
— О, бедный, бедный мистер Бартон! — воскликнула миссис Эбатнот, тронутая до глубины души. — Теперь-то я все прекрасно понимаю! Как мог он позволить вам увидеть себя в таком плачевном состоянии? И, конечно же, он не захотел позволить вам терпеть неудобства, находясь в одной комнате с больным человеком. Возможно, из-за этого он и в Калькутту не смог приехать? Наверное, он думал, что сможет достаточно оправиться для того, чтобы приехать в Дели, но у него, должно быть, случился рецидив.
— Так ли это? — спросила Винтер жадным прерывающим голосом. — Как долго он болен?
Мистер Кэррол жалким взглядом посмотрел в ее бледное, напряженное лицо. Он сам не раз развлекался вместе с мистером Бартоном, и считал его на редкость непорядочным человеком; но он не мог рассказать правду этой чудесной молодой женщине. Солгать было легче. А утром надо будет послать весточку старине-Кону, чтобы разъяснить ему ситуацию.
— Э… не больше шести недель, — сказал мистер Кэррол, — или, может быть, немного больше. Это дело небыстрое. Он надеется скоро совсем поправиться. Он уже выздоравливает. Но ведь вы же ему не скажете, что я вам все это рассказал? Он… он не хотел, чтобы вы тревожились о нем.
— Нет, — порывисто ответила Винтер. — Нет, я не скажу ему. Но я очень рада узнать… что ему уже лучше. Спасибо вам, мистер Кэррол. Я вам очень признательна.
Она подала ему руку, мистер Кэррол поклонился и поспешно пошел прочь, утирая лоб большим носовым платком и тяжело дыша.
— Бедный, несчастный человек! — сказала миссис Эбатнот, продолжая, очевидно, скорбеть по отсутствующему мистеру Бартону. — Как благородно с его стороны пощадить твои чувства, Винтер. Как чутко избавить тебя от необходимости ухаживать за ним… Ах, я слышу, что снова заиграла музыка. Пойдем, присоединимся к остальным. Мне кажется, мисс Клиффорд замечательно играет на мандолине… ах, какие звуки! Пойдем, Софи. Постой, Винтер, куда ты, любовь моя?
Винтер не ответила, да и вряд ли она слышала вопрос. Она подобрала шлейф своего платья для верховой езды и быстро побежала по длинной, залитой лунным светом стене по направлению к Водному бастиону. В той части стены прогуливалась лишь небольшая группа. Большинство расселись на коврах и подушках, готовые наслаждаться дуэтом талантливой мисс Клиффорд и романтического лейтенанта Ларраби, а те немногие, кого встретила Винтер, направлялись в их сторону с дальнего конца стены. И все же один джентльмен остался сидеть в амбразуре стены, глядя на реку, и кончик его сигары мерцал маленькой красной точкой в ночной темноте.
Алексу не нужна была компания. Он чувствовал злость, раздражение, и еще он чувствовал себя виноватым. Он надеялся, что ему не придется больше объясняться с Винтер. Ей достаточно будет попасть в Лунджор и самой увидеть этого человека. И тогда разрыв помолвки не будет никоим образом связан с ним самим, Алексом Рэнделлом, и следовательно не даст специальному уполномоченному повода сослать его куда-нибудь из Лунджора — как это сделали с Уильямом — в чине младшего офицера. Но Винтер задала ему прямой вопрос, и на него нужно было ответить. Ему пришлось солгать, потому что сказать ей правду в той обстановке было абсолютно невозможно. Теперь же она узнала его лучше и стала относиться к нему с меньшей враждебностью.
Он должен сказать ей все, и на этот раз она бы поверила ему, и уехала назад, в Калькутту, а оттуда в Англию, вместо того, чтобы ехать в Лунджор. А это означает, что специальный уполномоченный стал бы задавать ему вопросы, и… «О, эти женщины!» — в растерянности подумал Алекс. И что на него нашло? Сейчас было совсем не время для того, чтобы позволить юному, беззащитному и напуганному созданию встать между ним и его карьерой. И все же…
Люди парами проходили мимо, разговаривая и смеясь, но он не оборачивался на них, и никто из них не пытался потревожить его. Теперь большинство людей снова переместились к главной смотровой башне, и он остался наедине с лунным светом, блестящей и широкой рекой, мерно катившей внизу свои воды между призрачными песчаными берегами и белой цаплей, мягко опустившейся на стену в дюжине ярдов справа от него.
На дальнем конце стены кто-то пел под мандолину: «Где цветы, что собирали мы утром?» Заунывная баллада, которую последний раз он слышал в Англии. Затем до него донеслись звуки легких шагов и шуршание женского платья. Цапля взмахнула серебряными крыльями и улетела в ночь, а шаги замерли совсем рядом с ним. Алекс затушил сигару о камень, бросил ее вниз и поднялся.
Лицо Винтер казалось лишенным каких бы то ни было красок в белом лунном свете. Она прерывисто дышала, так, словно только что бежала. Облегающая жемчужно-серая амазонка, которую она надела сегодня вместо платья с кринолином, подчеркивала красоту ее фигуры и делала ее выше. Она не могла сдержать детскую дрожь в губах или спрятать боль в глазах, и Алекс, глядя в ее освещенное полной луной лицо, сам при этом оставаясь в тени, чувствовал странную тяжесть в сердце и раздражение.
— Вы знали, что случилось с Конвеем, не так ли? — сказала она быстро и почти прерывистым голосом, стараясь казаться спокойной. — Вы все время об этом знали. Вы могли мне об этом сказать, даже если он не хотел, чтобы я об этом знала. Я имею право знать! И все эти недели я думала… я думала…
Ее голос прерывался, и Алекс сказал отрывисто:
— Однажды я пытался сказать вам это, но вы не захотели слушать.
— Вы никогда не говорили мне об этом! В тот день, когда вы сообщили мне, что он приехать не сможет, я спрашивала вас, не случилось ли с ним что-нибудь, и вы ответили, что нет. Я спросила вас сегодня…
— Прошу прощения, — сказал Алекс, почувствовав некоторое и жалость к ней. Ему не пришло в голову поинтересоваться, откуда ей стало обо всем известно. Достаточно было того, что теперь она узнала правду, но не от него. И все же тот факт, что она доверяла ему, и хотела услышать правду именно от него, больно ранил его.
— Вы знали причину, почему он не приехал встретить меня в Калькутту. Вы также получили от него письмо. Он должен был рассказать вам об этом.
Алекс внезапно нахмурился.
— О чем вы?
— О, я понимаю, он не хотел, чтобы я знала. Мистер Кэррол рассказал мне. Он думал, что причинит мне этим страдания, и… и он хотел пощадить мои чувства. И я знаю, он не хотел, чтобы я увидела его таким… — ее голос замер, она внезапно задохнулась от возмущения, ее глаза расширились. — Почему… Как он мог подумать, что я отвернусь от него, больного, только из-за его изменившейся внешности! Он должен был знать, что этого никогда не случится! Но он так плохо знает. А вы все знали! Вы-то должны были понять, что я вовсе не такая. Вы должны были сказать мне…
Алекс резко оборвал ее на полуслове:
— Мы, кажется, друг друга не понимаем. Кажется, я понял, что не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите. Что сказал вам мистер Кэррол?
— Он сказал мне правду. Что Конвей все это время был болен.
— Болен?
Подбородок Винтер судорожно задрожал.
— Надеюсь, вы не собираетесь отрицать, что знали об этом?
— Я непременно должен это сделать, — решительно проговорил Алекс, — хотя, думаю, его состояние можно назвать и так. Может быть, вы будете настолько любезны, и расскажете, что в точности сообщил вам мистер Кэррол?
Винтер повторила рассказ. Ее голос подрагивал от возмущения и упрека.
— Я… Я полагаю, что вы хотели, как лучше, — закончила она, — но вы должны были знать, что я предпочитаю знать правду. Я не думала, что вы такой…
Она не договорила и закусила губу, а Алекс сказал отрывисто:
— Вы правы. Я должен был сказать вам правду. Хотите ли вы услышать ее теперь?
— Теперь я ее уже знаю.
— Нет, не знаете. Нет… — он резко протянул руку и схватил ее за запястье, когда она хотела уйти. — На этот раз вы не уйдете до тех пор, пока я не скажу вам всего, что должен был сказать.
Она яростно дернулась, но сильные пальцы Алекса крепко сжимали ее запястье; она поняла, что без унизительной борьбы ей не освободиться, и прекратила сопротивляться.