— Это случилось в военных частях, — сказал Нияз. — Я…
— Успокойся, — резко прервал его Алекс. — Сначала мы тебя перевяжем.
Он разрезал запачканную кровью одежду, с помощью Алама Дина промыл и перевязал рану и отослал его заварить крепкого чаю.
— Я больше не могу ходить к солдатам, — устало сказал Нияз. — С этим все кончено. Они уже давно не доверяли мне, и я, зная об этом, носил с собой нож. Поймали, как птенца! Эх! — Он поморщился от боли и жадно отпил горячего сладкого чаю.
— Кто это был?
— Не знаю. Я пошел поговорить с теми, кого считал своими друзьями в 93-м полку и узнать, что они думают. Но сегодня вечером они не захотели со мной говорить, они смотрели мне в глаза, отводили взгляд, и, кроме того, в их поведении чувствовалась какая-то напряженность. Среди них был один садху, святой деревни. Я видел, что он стоял в тени дома. Он молчал и не пошевелился, когда я проходил мимо него, а я сделал вид, что его не заметил. Уходя, я посмотрел, там ли он еще, но он ушел, а я взял в руку нож и пошел неслышно, словно кошка в переулке, где полно собак.
Нияз криво улыбнулся, чтобы скрыть очередной приступ боли и снова отпил чаю; зубы его стучали о край кружки.
— На повороте, у лавки торговца, возле дерева висит лампа, — сказал он, глотая чай, — там в пыли лежало оружие… Револьвер, такой, какие носят белые. Детская уловка, на которую не клюнет и ребенок, я же попался на этом. Я слышал шаги, но не увернулся от удара. Если бы я не слышал, в дело пошел бы нож.
Алекс спросил:
— Кто это был?
— Я не видел. Падая, я повернулся, но он исчез словно тень, и я не стал ждать. Но думаю, что это был садху.
— Почему?
Нияз выразительно сморщил нос, и Алекс кивнул. Ему тоже был знаком характерный запах пепла, которым натираются индийские святые вместо мытья.
На следующий день у Нияза началась лихорадка, но рана промылась кровью и была чистой, так что страдал он от нее не очень сильно. Погода по-прежнему была необычно мягкой, и по всей Индии женщины, собиравшиеся отправляться в горы, отложили отъезд, пока ночи оставались прохладными, и комиссар Лунджора сообщил своей жене, что не может отправить ее в горы до двадцать второго числа. Оказалось, что миссис Гарденен-Смит с Делией, миссис Хоссак с четырьмя детьми, капитаном и миссис Баттерсли с маленькими детьми уезжали тоже в этот день, поэтому удобнее было, чтобы она поехала с ними, поскольку присутствие капитана Баттерсли позволяло комиссару не организовывать для нее специальное сопровождение.
Винтер согласилась неохотно. Она бы с удовольствием поехала, если бы с ней была Лотти или Софи с миссис Эбатнот, потому что она, по крайней мере, больше была бы уверена в своей безопасности, а без них чувствовала себя неспокойно. Она все еще продолжала ездить верхом по утрам, до восхода солнца и вечерами, когда было уже прохладно, но в течение нескольких дней она совсем не видела Алекса и ничего не слышала о нем до тех пор, пока полковник Маулсен однажды вечером в ее присутствии не обмолвился, что капитан Рэнделл взял отпуск на несколько дней и уехал на охоту.
— Он столько говорил о жаре, — сказал полковник Маулсен с усмешкой. — Теперь видно, как он ее боится, если предпочел охотиться за дикими индийскими петухами. Пытался всех нас поссорить и когда обнаружил, что ему не удалось испугать нас, уехал и дуется на нас где-то в предгорьях. Я удивляюсь, что вы его отпустили, Кон. Черта с два я бы так поступил! Что этому щенку надо, так это пять лет службы в полку под начальством командира, который выбил бы из него самомнение. Хотел бы я, чтобы он попал ко мне!
— Ну, вы совсем раскритиковали его, Фред, — заметила миссис Коттар добродушно. — Не понимаю, за что? Он что, увел у вас из-под носа какое-нибудь миленькое создание? Кону он нравился до тех пор, пока Северное Сияние не предпочла капитана Его превосходительству комиссару, правда, Кон? Но с тех пор он тоже его невзлюбил, так же, как и вы. Как вы, мужчины, тщеславны!
Комиссар бросил на нее неприязненный взгляд и сказал брюзгливо:
— Я не знаю, зачем я все это терплю от вас, Лу. Что касается вас, Фред, можно подумать, что я отпустил человека не на три дня, а на месяц.
— Да мне все равно, хоть на три года, — отозвался полковник Маулсен. — Без него тут лучше. Ваше дело…
Алекс досадовал из-за потерянных дней значительно больше, чем полковник Маулсен — необходимо было подготовиться, а за ночь этого нельзя было сделать. Нияз, считал он, вряд ли мог выбрать более неудачное время для случая с ножевым ранением, но ждать его выздоровления не было возможности. Сам Нияз сердито уверял, что с ним все в порядке, и умолял взять его с собой, но Алекс был непреклонен. Он возьмет Алама Дина и охотника Шикари Кашмиру, двоих, которые могли делать все необходимое, а Нияз понадобится ему позднее.
Тощий, седой, маленький человек в серой чалме и в рваной одежде с начищенными пуговицами давно забытого полка Индийской кавалерии прибыл к дому Алекса в темный час перед рассветом. Алам Дин тихо кашлянул у двери спальни и прошептал:
— Ваша честь, Шикари прибыл, и повозка у дверей.
Кашмира знал о дичи, зверях и непроходимых джунглях больше, чем кто-либо другой в этой местности, и часто сопровождал на охоте Алекса и Нияза. При свете масляной лампы Нияз и Алам Дин сложили в повозку разные пакеты, свертки и несколько ружей.
— Хватит! — резко сказал Алекс Ниязу, который услышал скрип колес и вышел, чтобы помочь. Алекс быстро взял из рук Нияза маленькую квадратную коробку:
— Твое время придет. Надо подумать о дороге, а твои услуги, когда ты еще в таком состоянии, мне не нужны. Пока меня не будет, лежи в постели.
Нияз кивнул головой в сторону Шикари и тихо спросил: — А он знает?
— Нет еще. Но он увидит, что обратно мы привезем не все, что берем, поэтому я должен кое-что сказать ему… хотя и не все. Мы пойдем вверх по реке и разобьем лагерь за Бардари, как будто мы будем охотиться за черными оленями, Алан Дин и я спустимся на лодке ночью, так будет легче. Труднее будет возвращаться, придется плыть против течения. Смотри, чтобы в мое отсутствие сюда не приходили никакие святые!
Они вернулись через три дня вечером, привезя оленьи рога и дюжину куропаток, валявшихся в повозке. Правил Кашмира, а Алекс и Алан Дин крепко спали: последние три дня им приходилось мало спать и то только днем.
— Ну, как твоя рана? — осведомился Алекс на следующее утро.
— Зажила, — ответил Нияз нетерпеливо. — Кость не задета. Сколько мне еще здесь оставаться?
— Думаю, еще неделю, — сказал Алекс. Он улыбнулся, глядя на нахмуренное лицо Нияза и тихо сказал: — Мне кажется, что ты был так тяжело ранен, что я должен ехать за границу на несколько дней с грумом, чтобы все знали, что ты болен и не можешь разъезжать…
— А-а! — отозвался Нияз и улыбнулся. — И что?
Алекс продолжил мысль:
— …и если пойдешь ты и кто-то еще, пешком и ночью, и будет известно, что ты болен, думаю, можно кое в чем преуспеть.
— Я тоже так думаю, — сказал Нияз. — Скажи, что я при смерти. Это обрадует тех собак в полку! Кто поедет со мной, Юзаф?
Алекс размышлял, нахмурившись, и через минуту сказал:
— Должно быть, да.
На следующее утро он нашел Винтер сидящей в маленькой гостиной — она писала письмо Лотти. Было воскресенье, и она только что вернулась из церкви. Ее платье, серое в белый горошек, из китайского муслина, выглядело свежим и легким, а шляпка лежала на диване. Когда он вошел, она удивленно подняла на него глаза, и он заметил, как вспыхнуло ее лицо. Казалось, она сама поняла это и повернулась спиной к свету.
— Я пришел спросить, не могу ли я взять на несколько дней Юзафа, — Алекс решил обойтись без формальностей. — Нияз болен, а мне надо кое-что сделать, а Юзаф мог бы помочь мне. Но это только на несколько дней. Можете мне его дать?
— Да, конечно. Но…
— Спасибо. Это означает, что вам придется взять одного из грумов комиссара, когда вы поедете. Не заезжайте слишком далеко и держитесь подальше от города. Я отошлю его обратно сразу же, как только смогу.
Он повернулся, чтобы идти, и Винтер спросила вдогонку:
— Я слышала, что вы брали отпуск, чтобы съездить на охоту. Когда вы вернулись?
— Прошлой ночью, — ответил Алекс и, не желая вдаваться в подробности, вышел.
Дверь закрылась за ним, и Винтер посмотрела ему вслед, вспыхнув от обиды:
— Бывает, — сказала она вслух специально, чтобы ее услышали, — иногда я рада, что однажды дала вам пощечину!
Она вернулась к письму, на котором был написан только адрес и, взяв перо, обмакнула его в чернильницу. Но не стала писать. Она сидела в задумчивости и грызла кончик пера; время шло, а чернила сохли.
Пара ящериц чекко на стене, позади стола, издавали короткие резкие звуки. В саду птица пела свою песню, все повышая и повышая тон: «С ума сойти… с ума сойти…», внезапно обрывая ее на самой высокой ноте и снова начиная низкой нотой и так же монотонно. Сегодня было жарко. Жарче, чем все последнее время, и в каждой комнате двери и окна закрывались перед рассветом, чтобы сохранить прохладный воздух ночи и не допустить в доме обжигающей майской жары. — Теперь до сезона дождей больше не будет прохладных ночей, — сказал в то утро Иман Бакс.
— Я свалял дурака, что не послал документы раньше, — проворчал комиссар, вытирая пот, струившийся по его толстой шее. — Не думаю, что этот чертов Кэннинг поедет в этом году с проверкой. Дураком буду, если он поедет, — жариться тут в такую погоду не из-за чего! Надо было уехать еще месяц назад. Да убери ты этот кофе и принеси чего-нибудь холодного. Черт тебя подери!
Он смешал шампанское с бренди и начал день с «горючей смеси».
Алекс сидел за столом в комнате, которую он использовал как офис, и рассеянно слушал приглушенный голос старшего клерка, читавшего какое-то длинное и запутанное ходатайство. «У нас есть только один шанс, — думал Алекс, — он состоит в том, что зачинщики не смогут сдержать их до назначенного ими срока. Они слишком устали. Какой-нибудь осел обязательно вмешается и вызовет преждевременный взрыв, который послужит сигналом. Но если все произойдет в срок и сразу по всей Индии, то можно уже теперь сочинять для нас некрологи…»