– Вы ошибаетесь, господин Ардашев. Я могу сейчас вынести постановление о проведении искусствоведческой экспертизы рисунка, найденного в доме номер сорок четыре по Второй Станичной улице. И если подтвердится подлинность эскиза, то нет надобности в других исследованиях. Наверное, я так и поступлю. – Следователь повернулся к Папасову и сказал: – Из-за разглагольствований этого молодого человека, Николай Христофорович, я вынужден изъять у вас рисунок Леонардо да Винчи и направить его нарочным в Эрмитаж на комиссионную экспертизу. Так что будьте добры вернуть мне творение великого мастера сегодня же.
Купец растерянно покрутил головой и вымолвил:
– Наверное, вы правы, но эксперты могут и ошибиться.
– Точный ответ могла бы дать только химическая экспертиза бумаги и туши, – заметил следователь.
– Насчёт туши я не могу согласиться, так как это приведёт к порче изображения. А вот что касается бумаги – подумаю.
– Тогда остаётся уповать лишь на искусствоведов.
– А как же смерть Несчастливцева? Неужели вам безразлично, кто расправился с музыкантом? – возмутился Клим.
– Пока что у меня нет подозрений на смертоубийство. Это лишь плод ваших фантазий. И вообще на каком оснований вы вмешиваетесь в расследование уголовного дела?
– Я высказал свою точку зрения…
– А разве я просил вас ею поделиться? – гневно сузив глаза, перебил Ардашева следователь.
– Нет.
– В таком случае соблаговолите покинуть следственную камеру, – стальным голосом изрёк чиновник.
– Извольте. Перо из дома сорок четыре по Второй Станичной – в коробке. Думаю, до вынесения постановлений о производстве обеих экспертиз вам придётся оформить изъятие чернильницы, пера и долговой расписки у недавних хозяев этих предметов.
– А это уже вас не касается!
– Честь имею! – бросил на ходу Клим и скрылся за дверью.
– Каков наглец? А? – покачал головой следователь. – И ведь никакого уважения к старшим!
– Молодёжь нынче не та, что раньше.
– Да уж, испортились, распустились. Рассуждают много. Каждый второй либерал, каждый третий – демократ. Не ровен час, доведут страну до смуты.
В камере возникло неловкое молчание. Славин открыл ящик стола, вынул из него конверт и, положив перед Папасовым, сказал:
– Заберите назад деньги, Николай Христофорович, ради всего святого.
– Ну что вы? Они уже не мои.
– Прошу вас, заберите. Я, признаться, впервые решился на гонорарий. Подумал, мол, присяжные поверенные берут, а почему мне нельзя? Но измучился я за эти дни… Всю жизнь честно служил, а тут мзду взял, согрешил… Да и мальчишка этот, Ардашев, сомнения во мне посеял насчёт смерти музыканта и подлинности рисунка… Дело о краже, как вы понимаете, придётся вернуть на доследование. Получается, вы отблагодарили меня раньше времени. Я не могу их принять. Заберите, уважьте меня.
– Хорошо, я так и сделаю, но если экспертиза докажет подлинность эскиза, то они снова окажутся у вас.
– А это уже как вам будет угодно. Но я обязательно доберусь до истины, не сомневайтесь.
– Заранее благодарен, – вставая, выговорил Папасов. – Не буду больше надоедать своим присутствием.
– Честь имею, – изрёк надворный советник, опустив глаза.
Хлопнула дверь, и почти одновременно начали бить колокола Казанского собора, призывая горожан к молитве.
Славин трижды перекрестился на портрет государя, как на икону, и, подойдя к картонной коробке, достал старое перо. Он погрузил его в чернильницу и принялся самолично проводить линии на листе. Потом вынул сильную лупу и стал сравнивать текст записки самоубийцы со свежими, ещё пахнущими чернилами буквами. «Этот самоуверенный мальчишка прав, – мысленно выговорил он, – тут любому видно, что другим пером три слова нацарапаны. Стало быть, надобно срочно изымать долговую расписку с образцами почерка Несчастливцева и сравнивать с предсмертным посланием. Да и рисунок да Винчи следует безотлагательно отправить в Эрмитаж искусствоведам. Даст Бог, признают подлинником. Сегодня же вынесу все постановления».
II
Ардашев курил у здания окружного суда, когда появился Папасов.
– Ох и обиделся на вас Славин, – покачал головой купец. – Задели вы его за живое.
– Зато теперь ему придётся проводить расследование как положено, а не как ему хочется.
– Да, он вернёт дело о краже на доследование.
– Хорошая новость.
– Огромное спасибо вам, Клим Пантелеевич!
– Благодарить меня не за что, Николай Христофорович. Пока я уверен лишь в том, что Несчастливцева отравили. Если химическая и почерковедческая экспертизы это докажут, то останется ответить на один вопрос: каков был мотив убийства?
– И как же мы это узнаем?
– Через некоторое время появится заключение экспертизы Эрмитажа. Если эскиз – подделка, значит, убийца надеялся, что со смертью скрипача перестанут искать подлинник, который, очевидно, у него.
– А что, если музыкант никак не замешан в краже? Вдруг это сделал кто-то другой? Например, новая горничная? Она встречается с кем-то… или кухарка с сожителем? Да хоть кучер! Почему нет? – Негоциант схватился за голову и простонал: – О боже, так можно с ума сойти! Невозможно же подозревать всех?
– Люди, имеющие свободный доступ в ваш дом, могут выступать в качестве подозреваемых лишь в двух случаях: во-первых, если они сами прекрасно, я бы сказал мастерски, владеют карандашом, пером или кистью; а во-вторых, если у них имеются родственники либо знакомые, окончившие какое-либо учебное заведение, связанное с рисованием. К ним могут относиться: профессиональный художник, учитель живописи, реставратор, архитектор. А в-третьих, злоумышленник должен уметь изготавливать яд из бобов клещевины.
– Да, но как я это узнаю?
Клим бросил окурок и сказал:
– Это обязанность полиции и судебного следователя. К сожалению, я не имею права вмешиваться в личную жизнь посторонних лиц.
– Да-да, конечно.
– Насчёт ваших подозрений ко всем, кто вас окружает, скажу одно: беспокоиться на этот счёт не стоит. Убийца Несчастливцева – не местный.
– Отчего вы так решили?
– Хозяйка, как вы помните, сообщила нам, что пропали письма, лежавшие в картонной коробке. Отсюда вывод: письма посылал убийца. Естественно, он не ставрополец. Достанься нам хоть один конверт, мы бы обязательно обратили внимание на адрес отправителя.
– Верно-верно! А зачем тогда преступник стащил блокнот скрипача?
– Во-первых, он наивно полагал, что в таком случае не останется образцов почерка музыканта и следователь не сможет определить, что предсмертная записка Несчастливцева выполнена неизвестным лицом, а во-вторых, это послание с написанным текстом уже лежало в кармане злоумышленника, когда он вошёл к жертве. Согласитесь, после отравления квартиранта было бы глупо оставлять лист бумаги, вырванный не из блокнота музыканта, а откуда-то ещё. Да и почерк «самоубийцы» явно бы отличался от того, что был в блокноте, несмотря на то что послание состоит всего из трёх слов… Но я завтра уезжаю в Одессу и больше не смогу вам помогать. Жаль, что так вышло…
– Нет, ну что вы! Ещё три дня не минуло, как я к вам обратился, а сколько вы успели! Вам даже удалось химический состав чернила определить, различие перьев, бумаги, возможно, и почерка… А другие мелочи, касающиеся вымытой посуды? Полиция и Славин прошли мимо них.
– Плохо, что они не представляют, как было совершено преступление.
– Неужто и это вам известно?
– Убийца, подсыпав яд в стакан Несчастливцева, дождался, когда последнему станет плохо, и придушил его подушкой. Поэтому, как следует из протокола вскрытия, отравление сопряжено с попаданием рвотных масс в дыхательные пути.
– Господи, да неужели всё так и было? Вы ясновидец?
– Если бы я им был, то следователю не пришлось бы отправлять набросок великого художника в Эрмитаж. Да и злодея я бы нашёл сразу. Это было под силу только мантевисту[31] Осипу Вельдману. Но его, как известно, убили[32].
– То есть вы допускаете, что эскиз настоящий?
– Пока, во всяком случае, у меня нет веских оснований утверждать иное.
– Что ж, тогда буду ждать заключение искусствоведческой экспертизы.
– Николай Христофорович, буду признателен вам, если сообщите мне её результат телеграммой. Достаточно всего одного слова: «подлинник» или «подделка».
– А на какой адрес?
– Египет, Каир. Генеральное консульство Российской империи, драгоману Ардашеву.
– Обязательно. Как узнаю, тотчас вас уведомлю.
– Вас довезти?
– Благодарю вас. Пожалуй, прогуляюсь пешком по родному городу. Бог знает, когда ещё сюда вернусь.
– Желаю вам достичь высот на поприще дипломатии!
– Спасибо! Честь имею кланяться!
– До свидания, Клим Пантелеевич!
Ардашев направился вверх к Воронцовской улице. Ветер стих, но ему на смену откуда-то издалека пришли чёрные, как вакса, тучи. Они опускались всё ниже и ниже, грозя придавить дома и деревья тяжестью набравшейся в них влаги. Горожане, поглядывая вверх, торопились быстрее закончить свои дела и добраться домой до ливня. Самые богатые разобрали экипажи ещё на биржах. Извозчики горько вздыхали, что не могут поднимать таксу выше той, что установила управа. За подобное нарушение можно было лишиться лицензии.
Клим шагал неторопливо, иногда останавливался, оглядываясь на пройденный путь, будто стараясь сохранить в сознании, как на пластинке фотографического негатива, угол Николаевского проспекта и Нестеровской улицы, Театральную и Александровскую… Крест колокольни Казанского собора, взметнувшийся почти на сорок восемь саженей[33], пропорол золотым остриём выкрашенный в дёготь небесный свод, точно копьё былинного богатыря вонзилось в неведомое чудовище, грозящее поглотить город. Простому человеку неведомо своё будущее, но у каждого есть предчувствие. Оно и подсказывало Ардашеву оставить в памяти места, воротиться в которые ему доведётся нескоро.