Пароход вновь нарастил ход настолько, насколько позволяла сырая мгла. Вахтенный офицер перевёл ручку телеграфа[58] в крайнее положение и застопорил ход. Бросили якорь. Пассажиры к этому времени уже позавтракали и высыпали на палубу. Тотчас «Рюрик» окружили каики[59] комиссионеров, желающих заработать на доставке вояжёров на берег.
Ардашев помог княгине и Дарье, державшей моментальный фотографический аппарат, попасть в паровой катер и вместе с ними вскоре ступил на турецкую землю.
Лес мачт парусных ботов, фелюг, каик, чектырме и шебек заслонял пристань. Таможенные формальности закончились быстро. Два турецких жандарма в фесках, мундирах с зелёными петлицами и высоких русских сапогах со шпорами ставили штампы в заграничных паспортах и тут же их возвращали. Неподалёку, в небольшом деревянном здании, располагалась меняльная касса.
– В Османской империи, как вы, наверное, слышали от господина Батищева, принято везде давать бакшиш, то есть чаевые, – пояснил Ардашев. – Но если русского мужика устроит пятиалтынный[60], то турку хватит и пятака. Потому желательно наменять турецкой меди. Она же пригодится нам и в Египте.
Клим отдал предпочтение французским и турецким деньгам. Серебряный франк стоил 37 копеек, а золотой наполеондор – 7 рублей 50 копеек. Одна золотая турецкая лира обходилась русскому переводчику 8 рублей 60 копеек, серебряный меджидие[61] шёл за 1 рубль 60 копеек, нус-меджидие – 80 копеек, черек – 40 копеек и серебряный константинопольский пиастр – 8 копеек. За русский серебряный гривенник давали четыре «парички» (2 ¼ копейки). Княгиня и госпожа Бестужева поступили также.
Многочисленные проводники предлагали свои услуги, и Клим нанял одного из них. Тотчас подкатила открытая коляска. Усадив в неё дам, Ардашев расположился напротив. Чичероне, прекрасно говоривший по-русски, умастился рядом с молодцеватым кучером в потёртой феске.
– Меня зовут Георгиос, – блеснув белоснежными, как слоновая кость, зубами, представился грек лет тридцати пяти, с бритым подбородком и усами подковой. – Сегодня неудачный для экскурсий день: церемония селамлика бывает по пятницам, посещение Старого Серая и султанской казны в Топкапы разрешено по вторникам, да и времени у вас не так уж и много, посему предлагаю осмотреть мечеть Айя-София, площадь Ипподрома, обелиск Феодосия, Змеиную колонну, колонну Константина, мечеть Султан-Ахмеда и Оттоманский музей древностей. Если угодно, можно забраться на Галатскую башню и полюбоваться незабываемой панорамой Царьграда, Босфора, Золотого Рога и Мраморного моря с Принцевыми островами.
– Молодой человек, вы в своём уме? – язвительно выговорила старуха. – Предлагаете мне карабкаться по крутым ступенькам на верхотуру какой-то башни?
– Простите, мадам, я об этом не подумал.
– А что такое селамлик? – осведомилась Дарья Андреевна.
– Торжество, посвящённое тому, что султан едет молиться в мечеть Гамидие. Пятница для мусульман как воскресенье для православных. Только по таким дням его и можно увидеть. Туда же привезут в каретах двух его жён, там будут присутствовать главы всех вероисповеданий и дипломатических представительств. Военные пройдут церемониальным маршем. По всей дороге выставят кавасов[62].
– А разве у султана не сто жён?
– Жены две. Остальные – гарем.
– Так мы едем или нет? – недовольно поинтересовалась вдова.
Георгиос тронул кучера, и коляска покатилась. Почти сразу на пути возникла мечеть.
– Это и есть Святая София? – вопросила госпожа Бестужева.
– Нет, это Ени-Валиде-Джами[63]. Она выросла на месте древней Византийской церкви Святых Петра и Павла. Сооружали её около семидесяти лет и закончили только в 1665 году. А Большой собор Святой Софии появился на 1118 лет раньше. И строили его всего пять лет. Представляете, какими умелыми зодчими были византийцы?
– Мы не будем её обозревать?
– К сожалению, наша программа этого не предусматривает. Иначе нам придётся поступиться другими достопримечательностями.
Коляска двигалась по улочкам старой турецкой части города. Они были настолько узки, что два встречных экипажа разъезжались с трудом. Вторые и третьи этажи деревянных домов незатейливой архитектуры нависали над проезжей частью, создавая не только тень, но и сумрак. Ворота между ними позволяли протиснуться в них лишь навьюченному ослу, а не телеге. Из-за заборов выглядывали зелёные головки кипарисов. Тут же тянулась конная железная дорога с вагонами, разделёнными парусиной на мужские и женские отделения. Кондуктор трубил в медный рожок, разгоняя зевак. Газовые фонари, бесполезные днём, точно стражники, стояли через каждые пятьдесят саженей. Огромное количество бездомных собак ютилось у стен зданий, на порогах и прямо на проезжей части. Климу казалось, что колёса коляски вот-вот задавят какого-нибудь несчастного пса, но дворняги успевали в последний момент подняться и отойти.
– Местные жители держат дома только кошек, – пояснил проводник, – но собак никто не трогает, потому что они поедают весь мусор, который выбрасывается на улицу. Собаки родятся, не имея хозяев, и потому любят всех людей, ведь они никогда не причиняли им боли. Интересно, что четвероногие всю жизнь живут в том районе, где родились. Если щенок по неопытности забредёт на территорию соседней своры, его тут же загрызут хозяева другого района. Таковы собачьи законы. В Константинополе к кошкам и собакам относятся с большим вниманием.
– Послушаешь вас, так подумаешь, что турки – самые большие любители животных. Селим II[64], завоевав всю Северную Африку, включая Египет, привёз в Константинополь тысячи обезьян, ставших баловнями местных жителей и расплодившихся за время его правления до десятков тысяч. А во время правления его «человеколюбивого» сына Мурада III[65] толпы религиозных фанатиков, выполняя призыв имама, произнесённый во время пятничной молитвы, врывались в чужие дома и силой забирали несчастных зверушек, чтобы повесить их на глазах хозяев. В Константинополе не было ни одного дерева, на котором бы не болтался труп казнённой обезьянки. Вся «вина» приматов заключалась в том, что, по мнению султана и его духовного наставника Абдулкарима Эфенди, владельцы павианов и макак, отвлекаясь от истинной веры, тратили слишком много времени на игры со своими забавными питомцами.
– Какой ужас! – съёжившись от страха, прошептала Дарья Андреевна.
– Константинополь – древний город, и в его истории случалось всякое, – философски заметил Георгиос.
В экипаже воцарилось молчание. Пёстрая толпа людей, облачённых в европейские цилиндры и костюмные пары, элегантные дамские шляпки последней парижской моды, чалмы и фески, серые балахоны без талии, напоминающие мешки с прорезями для женских глаз, и чаршафы[66], длинные халаты мулл и одеяния католических священников – всё смешалось и превратилось в один гигантский маскарад.
Лавки лепились друг к другу без всякого порядка. Над дверями красовались корявые надписи турецкой вязи и вывески на греческом и французском языках: кондитерские, аптеки, рыбные лавки, шашлычные, цирюльни с пиявками, где пускали кровь, портные и сапожники. Турки в синих куртках играли в тавла[67], пили кофе, готовили на углях баранину, зазывали покупателей, картинно бранились или курили наргиле[68]. Пахло пряностями, жареным мясом, кофе и конским навозом.
– Вавилон! – восторженно выговорила княгиня.
Четыре минарета Айя-Софии давно высились впереди, но вот теперь открылся и сам византийский храм – величественный и строгий, похожий на огромную черепаху. Едва экскурсанты оставили коляску и приблизились к каменному исполину, как чичероне провещал:
– Софийский храм громаден. Его площадь в метрическом исчислении – свыше семи с половиной тысяч квадратных метров, высота – более 55 метров, а диаметр купола – 31 метр. За время магометанского владычества к нему пристроили много разных помещений (усыпальницы и залы с фонтанами), отчего первозданный вид здания померк, но всё равно он производит грандиозное впечатление на каждого входящего. Несколько лет назад один американский архитектор сошёл с ума, увидев его великолепие изнутри. Давайте зайдём в него. Но сначала нужно заплатить несколько пиастров. Служителям мечети не платят жалованья, и они кормятся подаяниями туристов. Нужно будет надеть соломенные чувяки у входа. Без них нас в мечеть не пустят.
Оказавшись внутри, Ардашев опешил. Всё, что он ранее читал о храме, уступало тому, что перед ним открылось.
– Если присмотреться, то над алтарём можно увидеть изображение Спасителя, а по стенам пробиваются следы инкрустаций. Видите? – справился грек.
– Да! – восторженно воскликнула княгиня и спросила: – А где же алтарь?
– По мусульманским правилам мираб (алтарь) располагается справа и не соответствует архитектурным традициям православных храмов. На одной из колонн, рядом с алтарём, вы видите ковёр Магомета (один из четырёх, на которых молился пророк). А чуть дальше – кусок розового мрамора с углублением посередине. По мусульманским преданиям, именно в него клали новорожденного Иисуса.
– А что это за щиты с вышитыми на них письменами? – поинтересовалась госпожа Бестужева.
– Это изречения из Корана, – пояснил Клим.
– Вы совершенно правы, – подтвердил чичероне и добавил: – А вот там дальше – светящийся камень – плита из розового мрамора. Раньше, когда на неё падало заходящее солнце, она играла в его лучах так, что казалось, будто покрыта фосфором. Теперь в бывшем христианском храме находятся тюрбе – усыпальницы султанов и членов их семей. Они пристроены к основному зданию и обращены в сторону Мекки. В верхней части гробниц можно увидеть головной убор правителя, а в ногах – толстую восковую свечу.