– Вы рассуждаете как полицейский.
– Я окончил два курса факультета правоведения Императорского университета, и кой-какие юридические познания у меня остались.
– То-то я смотрю вы, как в пасьянсе, разложили ситуацию с исками и судом.
– А вы не могли бы дать мне список всех пассажиров судна? Если первый и второй классы на виду, то в отношении третьего я нахожусь в полном неведении.
– Хорошо, я попрошу, чтобы старпом переписал его и принёс вам копию. Но это будет уже после отплытия из Пирея.
– Прекрасно, но есть ещё одна просьба: мне надобно осмотреть чемодан покойного. А вдруг в нём эскиз Леонардо да Винчи?
– Резонно. Вам сейчас же его принесут. Я распоряжусь.
– Благодарю.
– Однако у меня на языке крутится один неприятный вопросец… Допустим, ваше предположение верно и Бубело был убит. Скажите, кто может оказаться следующей жертвой душегуба?
– Если рассуждать логически, то это могу быть я или отец Ферапонт, поскольку велика вероятность, что Бубело после разговора с иеродиаконом попытался припугнуть убийцу тем, что мы догадываемся о виновнике смерти Несчастливцева, и хорист при желании может обратить наши подозрения в реальное обвинение.
– Спасибо, утешили, Клим Пантелеевич. Мне только не хватает ещё двух трупов, особливо из командированных. Российский консул и каирский архиерей очень «обрадуются», узнав, что драгоман и иеродиакон отправились на суд Божий именно с борта «Рюрика», – с тяжёлым вздохом выговорил капитан, а потом вынул новую папиросу, закурил и заявил: – Тогда слушайте моё распоряжение: я переселяю вас и монаха Феофила…
– Ферапонта…
– Да… переселяю его и вас в пустующую двухместную каюту второго класса. Но вы не волнуйтесь. Питаться вы будете по первому классу. Считайте, что вашему монашествующему другу крупно повезло. Теперь ему не придётся с утра до вечера хлебать щи и давиться кашей на бараньем жиру. Ну и казарменных условий проживания у него тоже теперь не будет.
– Простите, Сергей Васильевич, но я купил одноместную каюту не для того, чтобы у меня над ухом раздавался чей-то храп. Я останусь на прежнем месте, а уж с отцом Ферапонтом решайте как хотите. Откровенно говоря, я не вижу смысла в переселениях. Кто знает, среди каких пассажиров едет убийца?
– С вами трудно спорить. Ладно, я всё оставлю по-прежнему, но не сочтите за труд, предупредите вашего приятеля об опасности. Пусть соблюдает осторожность. – Капитан протянул ключ от двери к трюму третьего класса.
– Хорошо. А до Пирея далеко?
– Между Смирной и Пиреем двести одиннадцать с половиной миль, сиречь сутки ходу. Половину пути мы уже преодолели и в два пополудни зайдём в порт… Что ж, мне пора в рубку.
– А мне в каюту. Буду ждать чемодан для осмотра.
Капитан понимающе кивнул.
Багаж покойного хориста матрос принёс через пять минут. Ардашеву в прямом смысле пришлось копаться в чужом белье. Чувство брезгливости не покидало его до тех пор, пока он не закрыл чемодан и тщательно не вымыл руки. Ничего подозрительного, связанного с рисунком Леонардо да Винчи, он не обнаружил.
Клим вынул из кармана клипсу-скрипку и принялся рассматривать дорогую безделушку, будто ожидая от неё правдивого рассказа о том, что же на самом деле произошло вечером второго дня на пароходе.
II
Ардашев застал Ферапонта лежащим на деревянных нарах, покрытых соломенным матрасом и постельным бельём. Подложив руки под голову, он смотрел в потолок.
– Здравствуйте, Ферапонт.
Монах подскочил и, уставившись на вошедшего друга узенькими глазками, спросил:
– А вы по какому поводу изволили пожаловать, Клим Пантелеевич?
– О! Климом Пантелеевичем меня уже кличете – большой прогресс! – недовольно поморщился Ардашев и спросил: – Вы осведомлены о происшествии на пароходе?
– Вы имеете в виду несчастный случай с Бубело?
– Да.
– Все только его и обсуждают. Напился, оступился и погиб ни за понюшку табаку.
– Вас это не настораживает?
– В каком смысле?
– В прямом.
– Помилуйте, а что здесь удивительного? Царь Небесный покарал убийцу Несчастливцева. Жаль, что я не успел доказать его вину. Но что поделаешь, так угодно Всевышнему. По всем вероятиям, грех смертоубийства не давал ему покоя, вот он и напился и, облокотившись на плохо закрытую дверцу, свалился вниз. Я был там и всё осмотрел.
– О! Не ожидал.
– Да. Я и с кочегарами поговорил и с машинистом. Но дело в другом. Я вот сейчас лежал и думал: а ведь душегуб – тоже человек, созданный изначально по образу и подобию Божьему, так?
– Верно.
– А значит, и он достоин христианского погребения, а разве в солёной воде похоронишь? Нет. Вот и печалюсь.
Клим сунул руку в карман сюртука и, разжав ладонь, продемонстрировал золотой зажим для купюр с большим рубином.
– Видите? Это та самая золотая клипса в виде скрипки, которую Несчастливцев сдал в ломбард, а после его смерти кто-то её выкупил.
– Откуда она у вас? – вздрогнул от удивления иеродиакон.
– Я наткнулся на эту безделицу в коридоре, у боковой двери угольного бункера, в которую, как я полагаю, и толкнули Бубело.
– Вы хотите сказать, что его убили?
– Пока это лишь моё предположение.
– Позволите?
– Да, конечно. – Ардашев передал предмет собеседнику.
Оглядев золотую вещицу восхищённым взглядом, Ферапонт вернул её Климу.
– Выходит, Бубело её и выкупил?
– Не знаю. По прибытии в Пирей капитан, которому я поведал все перипетии истории с пропажей эскиза да Винчи и убийством скрипача, пошлёт телеграмму в ставропольский ломбард и полицейское управление. А уже в Александрии мы получим ответ, кто именно её приобрёл.
– И что это даст?
– Если это всё-таки Бубело, то тогда наше расследование заходит в тупик и шансов найти преступника почти не остаётся, потому что покойный хорист Казанского собора был единственной ниточкой, которая могла привести нас к убийце скрипача. А вот если клипсу выкупил другой человек, находящийся в данный момент на «Рюрике», то у нас будут основания задать ему два вопроса: с какой целью он приезжал в Ставрополь? И где этот субъект находился в день смерти оркестранта? От его ответов будет зависеть многое. Если станет ясно, что допрашиваемый юлит и врёт, то капитан вправе его временно задержать. По прибытии в Одессу он передаст подозреваемого в полицию. А уж дальше ставропольские сыщики пусть сами выясняют, где он останавливался, с кем общался и был ли знаком с Несчастливцевым. Несомненно, появятся новые свидетели, прямые и косвенные улики, которые помогут судебному следователю закончить не только дело по убийству музыканта, но и разобраться с похищением эскиза великого флорентийца.
– И что же вы собираетесь делать дальше?
– Прежде всего, я должен признать, что нам с вами угрожает опасность.
– Это от кого же? – недоверчиво вскинул голову собеседник.
– От того самого злодея, убившего оркестранта.
– Но мы-то с вами причём?
– Перед прибытием парохода в Смирну я поднялся на палубу и до меня донёсся ваш разговор с теперь уже покойным хористом. Поскольку вы упоминали моё имя, то я счёл возможным дослушать вашу беседу до конца. Я не собираюсь вам её пересказывать, но, как вы помните, в весьма короткий промежуток времени вы умудрились выболтать Бубело всё, что я вам ранее поведал. И он, по всей видимости, уже предпринял попытку шантажа убийцы Несчастливцева. Для того чтобы показать серьёзность своих намерений, хорист мог упомянуть вас и меня как потенциальных разоблачителей преступника. Вполне естественно, что в сложившейся ситуации злоумышленник постарается избавиться от тех, кто может его вывести на чистую воду. И ещё, как вам удалось оказаться там, где третьему классу быть не положено?
– Матрос, приносивший еду, не смог отказать мне покинуть трюм и оставил дверь открытой. На моё счастье, я сразу повстречал хориста и решил убедить его признать вину в отравлении своего друга. Теперь совершенно ясно, что убийца Несчастливцева – другой человек, а не Бубело. Но всё равно я найду преступника раньше вас и заставлю грешника каяться. Никакой суд мне не понадобится. Он не отвертится и признает вину. У меня уже есть соображения на этот счёт, и я доведу расследование до конца, но вы… – Ферапонт уничтожающе оглядел Ардашева с ног до головы и проронил презрительно: – Как вы могли позволить себе подслушивать чужие разговоры? Неужто вам не совестно, Клим Пантелеевич? Где же ваше джентльменство, которым вы так любите щеголять, упоминая дюжину преступлений, раскрытых вами в Туманном Альбионе[77], а?
– Ферапонт, вы намеренно хотите меня обидеть? Но зачем? Софии уже нет в живых. По-вашему, мне не надо было её разоблачать? А что касается опасности для вашей жизни, то она, поверьте, существует. И я нахожусь здесь лишь с одной целью – предупредить вас об этой угрозе. Нам нечего с вами делить.
– Я с вами согласен. И спасибо за предупреждение. Но у меня будет к вам одна просьба: вы не могли бы мне дать список пассажиров первого и второго классов?
– Хотите погадать на кофейной гуще?
– А почему бы и нет?
– Хорошо. Я принесу его вам.
– Благодарю вас. И не держите на меня зла, – выговорил Ферапонт и протянул руку. Ардашев, пожав её, покинул трюм. Уже в своей каюте он переписал фамилии вояжёров на другой лист и снова вернулся к другу. Ферапонт настолько углубился в чтение списка, что не заметил, как Клим ушёл.
Судовой колокол звонким и долгим ударом позвал первый класс обедать. За столом только и говорили о покойнике. Кто-то вспоминал, что усопший вчера здорово набрался и, уверяя всех, что у него неаполитанский баритон, пытался петь, чем вызвал у окружающих улыбку. Другие, наоборот, пьяным его не видели и считали, что это был воспитанный и тихий человек, проводивший большую часть времени в каюте за чтением. Ардашев молча ел и внимательно слушал присутствующих, взвешивая каждое сказанное ими слово. Список подозреваемых и списком-то пока нельзя было назвать. На роль супостата претендовали пока только два кандидата. На первом месте, естественно, был археологический рисовальщик Фауст Иосифович Сарновский, торчащий всё время на юте с блокнотом и карандашом. Его ухаживания за Дарьей Андреевной начались с того, что он изобразил её портрет в виде лебёдушки, взмывшей над морем. Старуха была в восторге, а сама красавица, опустив смущённо глаза, поблагодарила воздыхателя и тотчас отнесла рисунок в каюту. К столу она больше не воротилась. Второе место на пьедестале подозреваемых по праву принадлежало декоратору театра Ростова-на-Дону Цезариону Юрьевичу Матецкому. Последний не носил с собой ни бумаги, ни холста, но, как следовало из его разговоров, успел проучиться три года в Императорской академии художеств, но потом покинул её, не имея возможности оплачивать обучение. Однако его работа «Смерть святого Иакова» так тронула ростовского папиросного воротилу, что он велел разыскать художника и пригласить в ростовский театр служить декоратором. Предложение было денежное, и Цезарион Юрьевич его принял, о чём нисколько не жалеет. И вот теперь благодаря тому же Владимиру Ивановичу Асмолову и грядущей премьере «Прекрасной Аиды» он через несколько дней увидит берег Александрии. Третьим претендентом на роль душегуба был сосед уже покойного Бубело по каюте, архитектор из Санкт-Петербурга. Наверняка у него хватит навыков, чтобы выполнить копию знаменитого эскиза. Все остальные кисть в руках не держали, понятия о палитре, композиции и перспективе не имели и потому подделать великого Леонардо да Винчи не могли. Только вот эти трое по своему внешнему виду как-то не дотягивали до планки, которой меряют хладнокровных убийц. Слишком уж интеллигенты и тщедуш