л и подскочил, наступив ещё на несколько серых мерзостей, носившихся по комнате. Он схватил стоящую в углу мотыгу и принялся выгонять непрошеных гостей. От писка и ударов об пол проснулся Ферапонт, но его помощь не понадобилась. Полчище грызунов сбежало тем же путём, что и проникло с улицы, – через отверстие под дверью. Ардашев достал спички и зажёг лампу. Две дохлые нечисти остались лежать в комнате. Клим поддел их мотыгой и выбросил за дверь.
– Весёлая выдалась ночка, – закуривая папиросу, зло выговорил молодой дипломат. – Зато всё так, как вам нравится: дёшево и отвратительно. Ваше скупердяйство меня точно доконает. И хозяин гостиницы – хорош гусь! Мотыгу в углу оставил для защиты! Позаботился о постояльцах! Лучше бы дверь починил. – Клим посмотрел на часы и сказал: – Половина третьего. Самое время учить наглеца жизни.
– Послушайте, зачем скандалить? До рассвета осталось совсем немного. Давайте поспим. А щель я камнями заложу. Там во дворе их целая куча. Чуть солнце поднимется – уйдём. А я не скупердяй, – глядя в пол, вымолвил монах. – У меня просто денег нет.
– Простите меня, Ферапонт, я не хотел вас обидеть. Ляпнул сгоряча. А вы поспите. У меня сон как рукой сняло. А эту арабскую душу я всё равно разбужу. Пусть сам дверь закладывает, а потом ещё и кофе мне варит среди ночи. Никуда от меня этот потомок Клеопатры не денется, – зло выговорил Клим и начал одеваться.
– Вам видней, – вздохнул смиренно монах и улёгся на топчан. Он повернулся к стене и, подложив под щёку сложенные лодочкой ладони, быстро уснул.
Ардашев, как и обещал, устроил грандиозный скандал в «Фараоне», и сонный портье тотчас притащил откуда-то доску и, стуча молотком, забил щель у входной двери комнаты, где вовсю храпел иеродиакон. Не переставая извиняться, араб принёс русскому господину горячий кофе и чубук.
Клим успокоился, но до утра так и не заснул.
Глава 18Каир
Кто не видал Каира – не видал мира…
Поезд уносил друзей на юго-восток со скоростью шестьдесят вёрст в час. Купе первого класса уступало по комфорту даже второму классу российских вагонов. Тут всё было иначе. Обивка была кожаная, и через открытые окна залетала не только паровозная гарь, но и песок, смешанный с пылью. Как выяснилось из разговора с двумя французскими архитекторами, не раз бывшими в этих краях, между потолком и крышей вагона находилось полуметровое пространство, которое не позволяло прямым солнечным лучам нагревать купе. Тепло рассеивалось в воздушной оболочке. Верхняя часть двери была стеклянной, что позволяло видеть пейзажи по обе стороны движения.
В безоблачном небе стрижи вычерчивали замысловатые зигзаги. За окнами мелькали поля хлопка, шафрана и сахарного тростника. Временами виднелся Нил с идущими по нему колёсными пароходами, баржами и гонимыми ветром дахабиями[101]. В лиманах у камышей стояли цапли. Взмахивая крыльями, перелетали с места на место пеликаны. Тут же носились стаи уток и куликов. В кроне финиковых пальм играли и путались солнечные лучи. На возвышенности мелькнули фиговые деревья, и показалась феллахская деревня с мазанками из ила и соломы. Два пастуха на ослах гнали стадо черноволосых буйволов. В кроне акации, выросшей у железной дороги, прятался и кричал удод, испуганный гудком паровоза.
– А вон и клещевина. Посмотрите, Ферапонт, её тут целые заросли! И высота с двухэтажный дом!
– Вот где душегубам раздолье.
– Негодяям хорошо везде, где есть человеческое горе. Они наслаждаются бедами других. Убийцы, кроме результата преступления, замешанного на мотиве, будь то корысть, зависть, месть или ревность, ещё получают и моральное удовлетворение от того, что распорядились чьей-то жизнью. Процент подобных особей среди всего населения ничтожно мал, но есть другая категория людей – это вполне приличные и уважаемые подданные государя, которые, может, и совершили бы какое-то злодейство, но не делают этого только из-за боязни наказания. Четверть века прошло с того времени, когда умер известный в Нахичевани-на-Дону армянский писатель, поэт и социалист-революционер Микаэл Налбандян. Так вот он считал, что такие субъекты не могут считаться нравственными членами общества, ибо они не причиняют вред окружающим лишь потому, что это запрещает закон. А не грозила бы им каторга – они бы на это решились. К сожалению, к этой массе можно отнести большую часть населения. И не дай Бог, если к власти в нашей стране придут люди, которые снимут запреты на убийства неугодных этим правителям лиц и законодательно разрешат отбирать у последних собственность и совершать в отношении их любое насилие. Представляете, какая масса спрятанных внутри себя преступников вылезет наружу? Сколько горя совершат стяжатели, садисты и насильники, прикрываясь речами и лозунгами? Но самое страшное будет заключаться в том, что, пока будет существовать это, вылупившееся из драконьего яйца общество, оно не признает сие отродье преступниками, а будет чтить их как борцов за иные идеалы, кои, возможно, назовут светлыми или революционными.
– Ну уж вы и загибаете. А как же церковь, молитвы и покаяния? Мы же никуда не денемся. Посмотрите, сколько в России храмов и монастырей! Сколько детей учат Закон Божий! Миллионы людей живут праведной жизнью. Они что, испарятся? Они разве позволят дьяволу, воплотившемуся в человеческое обличье, вершить зло? Может, в какой-то стране это и содеется, но в России – никогда! Это просто невозможно в православном государстве.
– Я очень на это надеюсь.
За разговором время пролетело незаметно, и поезд вошёл в предместье Каира. Появились сады, виллы и даже сикоморовая аллея. В эту осеннюю пору ещё цвёл олеандр и в тёмно-зелёной листве садов наливался золотом апельсин.
Английский паровоз замедлил ход, вагоны подрагивали на стрелках, и состав, преодолев почти двести вёрст за три с половиной часа, прибыл на станцию. Простым русским поездам, бегающим по российским провинциям, такая скорость и не снилась. Правда, и билет, включая оплату багажа, обходился здешнему пассажиру около сорока франков. Железнодорожная линия Александрия – Каир – первая железная дорога на африканской земле.
На этот раз Ферапонт уже не противился предложению Ардашева нанять коляску, пусть и запряжённую парой крепких мулов. Сидеть на деревянной скамье с подстилкой было гораздо приятнее, нежели трястись на спине осла.
Европейская часть города произвела на вояжёров ошеломляющее впечатление. Казалось, что они и в самом деле попали в Европу. Широкие мощёные улицы по краям были обсажены пальмами или апельсиновыми деревьями. Тротуары позволяли людскому потоку двигаться свободно, без толкотни. Здания все сплошь двух– и трёхэтажные, возведены на европейский манер. На перекрёстках – небольшие площади с оазисом в центре: бассейном, окружённым бурной растительностью. Пальмовые аллеи переходили в платановые. Кропотливый человеческий труд и водопровод спасали зелёные насаждения от палящего солнца. По дорогам, звеня колокольчиками, носились новенькие электрические трамваи, сменившие в этой части города конку. Они соединили с центром окраины: Зейтун, Матарийя, Аббасия и Шубра-эль-Хейма. Электрическим освещением пока могли похвастаться лишь главная улица Баб-Эль Хадид с дорогими магазинами и площадь Эзбекия, переходящая в одноимённый парк. В остальной части города несли службу проверенные временем газовые фонари. По столбам бежали телеграфные и телефонные провода. Неожиданно промелькнула вывеска фотографического ателье «Кодак». Из газет Ардашев знал, что вездесущие англичане ещё двадцать лет тому назад связали подводными телеграфными кабелями Каир с Лондоном и Бомбеем. Теперь же телеграфная паутина опутала весь мир, и послать телеграмму в столицу Египта можно было из любого уезда Ставропольской губернии. Технический прогресс опережал своё время.
Что касается разномастного людского потока, то он почти ничем не отличался от обитателей Константинополя, Афин и Александрии. Тот же пёстрый люд в полосатых кафтанах и бурнусах, в белых тюрбанах и красных тарбушах толкался, курил наргиле и зазывал покупателей в лавки. Те же богатые коляски с дамами, закутанными в разноцветные шёлковые материи с розовыми фередже[102], закрывающими нижнюю часть тела, и в белой куффие[103] на голове. Разглядеть у такой восточной красавицы можно было только глаза. Но зато какие это были глаза! Большие, как маслины, и жгучие, как уголь!
Ардашева удивила картина на одном из перекрёстков: лошак тащил повозку с уже старым арабом и тремя женщинами. Одно очаровательное личико было в хиджабе, а лики остальных скрывали никабы. Как пояснил возница, чёрный головной убор с прорезями для глаз предназначался только для жён господина, управляющего повозкой, а служанке достаточно было простого хиджаба. По его словам, гаремы в Египте, так же как и в Турции, постепенно уходили в прошлое. Содержать их мог далеко не каждый. Гораздо проще было иметь одну жену и симпатичную молодую служанку, согласную за дополнительную плату удовлетворять похоть хозяина. Последнее время такой обычай пришёлся по вкусу не особенно богатым чиновникам хедива.
Клим перевёл Ферапонту слова кучера и добавил:
– Надо признать, что и сам Тауфик-паша, живущий по европейским правилам, повёл себя несколько странно, сменив Исмаила-пашу, своего отца. Взойдя на престол, он продал всех его рабынь на невольничьем рынке, вместо того чтобы просто распустить гарем. Как вам такой шаг?
– Никак, – пожал плечами Ферапонт. – Это Восток. Другая религия, иная мораль и нравы. Он не думал о судьбе женщин, потому что они для хедива вещь такая же, как арабский скакун или мул. Но я с уважением отношусь к иным верованиям, в том числе и к магометанству. В Ставрополе давно собираются построить мечеть, да всё никак не соберутся, хотя потребность в ней есть, – он улыбнулся и спросил: – А вы поможете мне выучить арабский?