Заложив ладонь за борт форменного сюртука и слегка покачиваясь с пяток на носки, Александр Иванович провещал:
– Итак, в восемь вам надлежит быть на приёме. Важно помнить, что русский драгоман – это прежде всего дипломат и только потом – переводчик. Надеюсь, вы заведёте приятельские отношения с коллегами. Плодить врагов – удел бездарей и глупцов. Арабы говорят, что «человек не обеднеет, если станет говорить учтиво». Но и в друзья ко всем набиваться тоже не следует. Держитесь стороной, без панибратства и амикошонства. Впрочем, чего это я вас наставляю? Вы же дворянин, а значит, впитали эти правила с молоком матери. Кстати, как у вас с английским, французским, немецким?
– Лёгкий акцент на всех трёх языках имеется.
– Вот заодно и попрактикуетесь с англичанами да французами. Будет сегодня по паре каждой европейской тва… – он осёкся, кашлянув в кулак, – в общем, четверых иностранцев я пригласил. Два англичанина и два француза… Ох и не любят они нас, Клим Пантелеевич, ох как не любят! Даром что гуттаперчевые улыбки направо-налево раздаривают… Страх у них в глазах читается перед Россией-матушкой. Да это и понятно! Страна-то у нас огромная, а европейского порядка в ней нет. У русского мужика душа широкая. Он то водкой горе заливает, то с гармошкой на околицу лезет. Поди разбери, что у него на уме! Лень азиатская в деревнях, и вся жизнь нашего крестьянина на русском «авось» держится… А языков-то сколько? Вавилон! Все по-разному лопочут. Но издаст государь манифест о войне, и в один миг орда соберётся. За москвичами да новгородцами казаки с шашками наголо, за ними инородцы, туземцы[106]. И победить такую силу невозможно, нет! А знаете почему? Потому что в Европе люди живут согласно логической целесообразности, а мы по зову души-с. А она-то у нас – ого-го-с! Мы же, если говорить откровенно, сами себя боимся. Напьётся мужик и айда жечь помещичьи усадьбы да дубиной махать… А что тогда?.. Да не дай Бог!.. Вы уж простите старика, разболтался… А вы, я вижу, устали с дороги… Так что сходите в баньку, попарьтесь. Веничком эвкалиптовым себя похлещите. Я, знаете ли, Клим Пантелеевич, как прибыл в Каир восемь лет тому назад, так сразу же велел русскую баню во дворе соорудить. Без неё родимой никак нельзя. Восточные каменно-мраморные банные залы я не понимаю. Там пар другой, не наш. Многие не разумеют, как при такой жаре можно париться? А я вам скажу, что после русской бани здешнее пекло легче переносится, да-с! Парадокс, знаете ли. А если баньку не желаете, так на вашем этаже имеется ванная комната. Да, вот ещё что: одежду сдайте горничной. Не пройдёт и часа, она всё приведёт в порядок. Шпага, треуголка при вас? Надеюсь, три мундира пошили? Парадный, повседневный и походный?
– Так точно, ваше превосходительство.
– Вот и ладно. Вот и хорошо. Сегодня на приёме будьте в парадном фраке. С завтрашнего дня носите повседневный мундир. Ваш рабочий стол находится в комнате делопроизводства. Тесновато там, но ничего. Привыкните… Комната у вас небольшая, зато будете жить один. А окно в ней выходит на старый платан с густой кроной – это великое счастье для здешних мест, потому что даже днём в вашем жилище будет тень, а многим дипломатам приходится почти что в потёмкам сидеть с закрытыми портьерами. Вечное африканское лето не приносит русскому человеку вечную радость… Питание табльдот[107] в ресторане при консульстве. На первом этаже имеется чайная комната. Чай, кофе, сахар – без ограничений… Проездные документы и отчёт по путевым расходам сдайте в бухгалтерию. Подъёмные и командировочные все потратили?
– Осталось пять франков, ваше превосходительство.
– Не густо. Я велю выдать вам аванс из жалованья за первый месяц, – Скипетров написал что-то в блокноте, вырвал лист и, протянув Климу, сказал: – Прямо от меня пройдите в кассу и передайте кассиру вот эту записку.
– Благодарю, ваше превосходительство.
– И напоследок: вы, как следует из вашего личного дела, сдали государственные экзамены в Императорском университете на «весьма удовлетворительно» и, стало быть, имеете право претендовать на чин губернского секретаря. Испытательный срок – понятие условное, но я отведу вам полгода. Однако если вы проявите себя раньше – буду только рад. Ступайте отдыхайте. Встретимся в восемь пополудни.
Клим учтиво поклонился и покинул кабинет статского генерала.
II
Молодой дипломат, слегка источавший аромат «Гелиотропа», облачённый во фрачную пару и белоснежную сорочку с накрахмаленным стоячим воротником, с галстуком-бабочкой и в белой пикейной жилетке, сразу же привлёк внимание коллег. Золотые запонки драгомана пускали солнечных зайчиков, а в чёрных лакированных туфлях отражался свет газовых ламп, освещающих приёмную залу российского генерального консульства.
Александр Иванович Скипетров представил нового переводчика коллегам и их жёнам, после чего Клим лично обошёл всех соотечественников, пожимая руки господам и слегка кланяясь дамам. По приветливым лицам присутствующих было ясно, что российская дипломатическая миссия в Каире единогласно и безоговорочно приняла Ардашева в свой узкий круг.
Вскоре появились иностранцы. Первым шёл высокий рыжий господин лет сорока, с бритым лицом и такими широкими бакенбардами, что они невольно бросались в глаза. Манера держаться и смотреть на всех свысока выдавали в нём аристократа и, скорее всего, дипломата. Рядом с ним шагал господин средних лет, с немигающими глазами, усиками-трапецией и бородкой в виде треугольника. Он был высок, широкоплеч и, очевидно, богат. С его лица не сходила сардоническая улыбка. «Мефистофель, – глядя на него, подумал Ардашев, – чистый бес!» Третий иностранец не следил ни за седыми обвислыми усами, ни за выдающимся вперёд животом. По всему было видно, что толстяк уже перешагнул порог половины отведённой ему Богом жизни, чревоугодничал и дружил с Бахусом. О последнем красноречиво свидетельствовали одутловатое лицо и красный нос. Четвёртый гость российского консульства носил нафиксатуаренные усы с закрученными вверх кончиками. Он брил бороду, и в его правом глазу виднелся монокль, чья золотая цепочка сбегала по лацкану фрака до самой зажима-прищепки, тоже, естественно, золотой.
Следуя этикету, Скипетров представил молодого дипломата всем четырём иностранным персонам.
Первый, с рыжими бакенбардами, оказался генеральным консулом Великобритании в Каире Джоном Вудом. Он пожал руку Ардашеву с выражением холодной почтительности. Второй, прозванный Климом Мефистофелем, ожидаемо был Генри Адамсон. А толстяк, назвавшийся Леоном Робером, прибыл в Египет для поиска и изучения коптских[108] рукописей. Он небрежно кивнул и, выпятив вперёд толстую нижнюю губу, бросил:
– Египет – это целый мир. Надеюсь, молодой человек, вы полюбите его так же, как когда-то и я.
Четвёртый, модник с моноклем и нафиксатуаренными усами, был не кто иной, как генеральный консул Франции Жерар Дюпон. Он расплылся в улыбке и сказал:
– Франция – первая европейская страна, открывшая историческое и культурное наследие Египта. Неслучайно именно наши архитекторы начали масштабное строительство нового Каира двадцать пять лет назад и продолжают это делать до сих пор. Вы ещё не посещали Фустат?
– Пока нет, – покачал головой Ардашев.
– О! – взмахнул руками француз. – Не стоит с этим затягивать. Начните с этой самой старой части города, чтобы потом сравнить с тем, что построили мы, французы. Каир отдалён от пирамид десятью верстами и шестьюдесятью веками. Недаром арабы говорят, что всё на земле боится времени, но время боится пирамид. Можете себе представить, что храм, находящийся позади Сфинкса, – самый древний храм на Земле?..
Ардашев не успел ответить, потому что в залу вошла княгиня с внучатой племянницей и все мужские взоры устремились на Дарью Андреевну. Закрытое длинное платье для приёмов с рукавами три четверти обтягивало стройную фигуру госпожи Бестужевой так, что её тонкая талия и высокая грудь, спрятанные за голубую ткань, ещё больше привлекали внимание. Широкая шляпка с искусственными цветами и перьями добавляли её образу шикарного величия.
Появление Батищева, Сарновского и Матецкого осталось почти незамеченным. Пока иностранцы представлялись княгине и её племяннице, Клим счёл необходимым поприветствовать своих недавних попутчиков, выяснив между делом, что все они, как и следовало ожидать, остановились в гостинице «Нил».
Когда фейерверк внимания над Дарьей Андреевной начал постепенно рассеиваться, Ардашев, представ перед дамами, сказал:
– Позвольте выразить вам, Мария Павловна и Дарья Андреевна, свою радость, которую я испытываю каждый раз при встрече с вами.
– Посмотри, Дарьюшка, а ведь он правду говорит про тебя, по глазам вижу. А насчёт меня наврал, конечно. Ох и влезла ты в сердце молодого драгомана, как иголка в ковёр, – качая головой, выговорила княгиня Соколова-Мещерская. – И что теперь ему прикажешь делать? Как спастись от любви? А может, этот красавец и есть твоя судьба?
– Бабушка, ну что вы такое говорите? – смущённо вымолвила Бестужева, отведя строну взгляд.
– А то и говорю, что не нравится мне, как на тебя эти лягушатники с бритами пялятся, аки волки на овцу. Я их с Турецкой войны[109] терпеть не могу. Сгубили они ротмистра, братца моего, под Инкерманом. А ведь Сашенька всего на два годочка от меня старше был. Одна только карточка фотографическая и осталась. Я хоть сегодня отвела душу – помолилась за него, грешного. Только вот забывать я стала его лицо. Память, девка продажная, с годами всё стирает из разума, точно скипидар чернила. Ох и добрый Саша был… А красавец-то какой! Ни одна барышня ему на балах в приглашении на танец не отказывала, – её сиятельство поворотилось к Ардашеву: – А вы, Клим Пантелеевич, завтра с утра, часов в десять, заходите за нами в гостиницу. Мы в «Ниле» поселились. Да вместе город и осмотрим. Уж очень вы мне по душе пришлись. А с начальником вашим я сама всё утрясу… Ага, вон и Александр Иванович к нам опять направляется… Мне с ним tête-à-tête покалякать надобно. А вы идите… До завтра.