– Инспектор Маарбуд Нагди.
– Клим Ардашев, служу в русском консульстве. Что у вас случилось?
Египетский сыщик вынул из ящика стола два российских паспорта и, протянув их драгоману, пояснил:
– Мы делали облаву в одном из мухарабие[111], где собираются копатели могил, контрабандисты и торговцы живым товаром. Вся эта братия входит в банду Рустама-эфенди – очень опасного и влиятельного турка. Формальных нарушений мы не нашли, если не принимать во внимание вашего соотечественника. Обычно иностранцы обходят стороной подобные места, а тут русский, да ещё и в закрытом кабинете вместе с Рустамом-эфенди. Они курили и пили кофе. Нас это сильно удивило. Что может быть у них общего? Я обыскал русского и нашёл два паспорта. Основания для задержания есть. Но он отказывается давать пояснения. Вот я и обратился к вам, чтобы разобраться. Он содержится в камере при участке, а не в городской тюрьме.
– Да, хорошо бы его послушать, – листая паспорт, изрёк переводчик.
Инспектор позвал каваса и приказал привести задержанного.
Ждать долго не пришлось. В коридоре послышались шаги, и в кабинет инспектора ввели человека, которого переводчик никак не ожидал здесь встретить. Это был Матецкий. Вид театрального декоратора был жалок: волосы всклочены, пиджак мят, и воротник когда-то белой сорочки уже принял серый цвет. Кончики усов уже не загибались франтовато вверх, а опустились. Под глазом у него виднелся начавший «созревать» синяк. Увидев Ардашева, он взмахнул руками и возмущённо воскликнул:
– Ага! Наконец-то вы изволили явиться! Как вам не стыдно! Подданного Российской империи смеют бить, забирать деньги и сажать в камеру с каким-то отребьем! Срочно внесите ноту протеста хедиву Египта! Я требую! Иначе все ростовские газеты напишут о бездействии служащих российского консульства в Каире. Я вам это обещаю!
Клим брезгливо поморщился и проронил:
– Послушайте… всё забываю, как вас зовут…
– Цезарионом Юрьевичем матушка нарекла. Я потомок польских князей…
– Эту историю я уже имел удовольствие слышать дней десять назад. Скажите, откуда у вас паспорт Блинохватова?
– Он случайно оказался в моих вещах.
– Как это могло произойти?
– Вероятно, Маркел Парамонович, будучи пьяным, перепутал чемоданы и сунул его ко мне.
– Допустим, а когда вы его увидели?
– В гостинице, когда начал развешивать вещи в шкаф.
– Четыре дня назад?
– Три или четыре, я не помню. Какая разница?
– Почему, найдя чужой документ, вы не сдали его в консульство?
– Я хотел, но не успел. Времени не было. Долго вы ещё будете устраивать мне допрос? Уймитесь, наконец! Я устал.
– Хорошо. Тогда мы продолжим наш разговор завтра. Я приеду в это же время. Идите отдыхайте. Не смею вас задерживать.
– Что! – закричал Матецкий, и голос его дрогнул. – Как вы смеете? Вы что же, хотите, чтобы я тут провёл ночь? Они же убьют меня, православного? Вы это понимаете?
– Сдаётся мне, господин декоратор, что паспорт директора театра пропал не случайно, а с вашей помощью. Проще говоря, вы украли его. И мотив ясен – завладеть деньгами, предназначенными для закупки реквизита. Кража документов – уголовная статья. Поэтому для начала вы прямо здесь напишите объяснения на французском языке. После чего я изыму у вас чужой паспорт и попрошу вас отпустить. Сегодня же я подам рапорт на имя генерального консула с изложением своего видения ситуации. А там уж пусть Александр Иванович Скипетров и решает вашу судьбу.
– А что… что он может сделать? Объясните, пожалуйста, Клим Пантелеевич, – жалостливо вопросил Матецкий.
– Имеется всего два варианта: первый заключается в том, что вас, как преступника, арестуют и под арестом доставят в Россию, где вы сразу же предстанете перед судебным следователем, а второй – паспорт Блинохватова будет отправлен в Россию вместе с вашим письменным объяснением и моим рапортом. Решение о том, есть ли в ваших действиях состав преступления, будут принимать жандармы. Как вы понимаете, второй вариант тоже может иметь совершенно разные для вас последствия. Всё будет зависеть от того, как я отражу все обстоятельства вашего задержания в рапорте.
– А что вы собираетесь там изложить?
– Послушайте, Цезарион Юрьевич, хватит вопросов. Садитесь и пишите. Причём откровенно. Если я почувствую фальшь, я оставлю вас здесь до утра. Не забудьте также уточнить, где, когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с этим Рустамом-эфенди, ясно?
– Да.
– Это с ним вы мило беседовали в холле «Нила» два дня назад?
– С ним.
– О чём говорили?
– Я хотел приобрести некоторые вещи для реквизита, которые, скажем так, запрещены к вывозу.
– А кто вас свёл с этим человеком?
– Портье.
– А зачем вы второй раз сунулись в столь опасный район? Разве в холле отеля нельзя было с ним общаться?
– Он пригласил меня, и я не мог отказаться.
– Сколько у вас изъяли денег?
– С собой у меня была тысяча пятьдесят два франка и пиастры.
– Хорошо. Пишите объяснения подробно на французском языке.
– Я не настолько силён во французском, чтобы повествовать, как Александр Дюма.
– Ничего, я помогу.
Клим попросил у инспектора бумагу, копирку и карандаш. Полицейский без промедления исполнил просьбу.
Матецкий старательно выводил буквы, бесконечно справляясь у Клима, как пишется то или иное слово на французском. Когда он закончил, инспектор велел ему расписаться пером и чернилами. Прочитав текст, он расправил складки кителя под широким форменным ремнём, прокашлялся и выговорил повышенным тоном:
– В объяснениях вы указали, что у вас якобы «отобрали одну тысячу франков». Однако согласно акту, переданному мне моим помощником, у вас нашли всего пятьдесят два франка и десять пиастр. Как вы можете объяснить это расхождение?
– Что! – подскочил от возмущения декоратор. – Вы хотите меня обобрать? Верните мне все деньги до последнего пиастра!
Инспектор невозмутимо сдул с плеча кителя крошечное пёрышко, потом повернулся к Ардашеву и распорядился:
– Пусть ваш соотечественник перепишет второй лист, изменив выдуманную им сумму изъятых денег на ту, что была в его карманах на самом деле на момент задержания, то есть пятьдесят два франка и десять пиастров. В противном случае он останется в тюрьме за подлог документов. Ведь сначала он выдавал себя за того господина, чей паспорт у него мы нашли, и только теперь, написав объяснения, он указал совсем другую фамилию: Ма-тец-кий.
– Вы слышали, Цезарион Юрьевич? – спросил Ардашев. – Другого выбора у вас нет. Переписывайте. Иначе я ничем не смогу вам помочь. Вы не на Большой Садовой в Ростове-на-Дону. Ясно?
– Да, – хрипло согласился декоратор, вытер рукавом пот, и вновь взял в руки карандаш.
Когда с уточнениями было покончено, инспектор вновь проверил текст и, довольно цокнув языком, отдал Ардашеву копию, а подлинник оставил себе. Предыдущий лист он тут же изорвал на кусочки. Потом извлёк из нижнего ящика стола вещи Матецкого (карманные часы, порт-папирос, портмоне, деньги) и попросил подписать акт возврата вещей. Когда с формальностями было покончено, полицейский обратился к Ардашеву на арабском:
– Вы мастерски заставили этого господина написать правду. С вами легко работать.
– Мы можем идти? – сухо спросил Клим.
– Да, теперь все разбирательства позади. А у вас хороший арабский, но он больше литературный, чем разговорный.
Не проронив ни слова, Клим покинул комнату инспектора. Матецкий послушно плёлся сзади.
Извозчика удалось нанять почти сразу. Усевшись в коляску, декоратор вздохнул и вымолвил с горечью:
– Полицейские везде одинаковые, что в Каире, что в Ростове. Попадёшь к ним, до нитки оберут! Тысячу франков умыкнул нечестивец и глазом не моргнул. Это же триста семьдесят рублей! Моё жалованье за полгода. Эхма! Горе-то какое! Что же я теперь Маркелу Парамоновичу скажу? Уволит он меня, как пить дать уволит.
– Помолиться не хотите?
– Простите?
– Вы в церкви давно были?
– Да как сказать… на Пасху.
– Тут неподалёку православный храм Святого Николая. Там помогает вести службу мой друг, иеродиакон. Он, как и я, из Ставрополя. Мы вместе плыли на «Рюрике». Только он был в третьем классе. Заглянем к нему? Я перекинусь с ним несколькими словами, а вы тем временем можете поговорить с Господом и облегчить душу от грехов своих.
– Если бы это помогло вернуть тысячу франков, я бы на коленях до самого утра молился. А так, – он махнул рукой, – пустое дело.
Ардашев не удостоил собеседника ответом, а лишь велел кучеру ехать к церкви.
– Чертовски хочется есть, – буркнул декоратор.
– Разве в тюрьме вас не кормили?
– Дали восемь фиников и кружку тухлой воды.
– Не так уж и плохо. Это обычный обед бедуина в пустыне. Говорят, воду, которую они везут в бурдюках, совсем пить невозможно, отдаёт нефтью. Ваша вода, уверен, была лучше.
– Упаси меня Господь от пережитых испытаний, – перекрестился Матецкий.
Драгоман его не слушал, он погрузился в свои мысли: «Прошло всего несколько дней после расставания с Ферапонтом, а я уже по нему заскучал. Характерец у него, конечно, не сахар, но что поделаешь? Все люди разные. Да и я, если говорить начистоту, тоже ведь не подарок».
Солнце уже спряталось за минаретом, и жара стала потихоньку спадать. Но Ардашев ещё не привык к местному климату. Время от времени он доставал носовой платок и вытирал пот, струившийся из-под форменной фуражки тёмно-зелёного цвета. Повседневный мундир его вполне устраивал, если не считать того, что ткань сюртука было довольно толстой.
Показался купол церкви. Матецкий закурил папиросу и остался в коляске ждать возвращения Ардашева.
Сняв головной убор, Клим вошёл в церковь. Увидев священника – старика в белом клобуке и чёрной рясе, – дипломат совершил поясной поклон и испросил благословения.
Осенив вошедшего крёстным знамением, епископ произнёс: