исступленного прорицателя, на одержимого походил в такие минуты Чорехи.
Он весь преобразился с тех пор, как нашел этот блестящий, как бы вспыхивающий молниями камень. В золотистом мерцании талисмана ему чудилось грозное сверкание молний бога свободы. Ни один властитель на свете никогда не обладал такой бесценной казной, какою владел в своем воображении мечтатель Чорехи!
— Есть ли еще где-нибудь, в чьих-нибудь руках такое сокровище, всего мира украшение? — говорил он про себя, счастливый, умиротворенный…
Благодарение богу — теперь родина спасена! Скоро, скоро придет избавление! Душа его пела и ликовала.
Все это было, конечно, созданием его пылкой мечты, но ему самому казалось непреложной действительностью. Он был глубоко убежден, что этот маленький камень — ниспосланное ему свыше доброе предзнаменование.
Наконец он позвал к себе священника открылся ему под строжайшей тайной, с клятвами на Евангелии, и даже показал чудесную находку, хотя и не позволил коснуться рукой своей святыни… Взяв с Зираха обет молчания, Чорехи упросил его спрятать священный камень в алтаре, под престолом, и хранить там, в тайне от властей, для потомства. Лишь раз в году, в пасхальную ночь, после крестного хода, дозволялось отныне самому Чорехи лицезрение своего талисмана.
Камень Горгасала завладел сердцем Чорехи — стал его утехой, утолением его печалей.
Потом им овладела новая причуда: разыскать могилу прародителя Грузии Картлоса и золотую голову его статуи.
— Не языческий кумир, идола Армази, повергла гроза по молитве святой Нины, а священную статую Картлоса! Голова этой статуи была отлита из чистого золота и блистала, как солнце. Во время бури, вызванной святой Ниной, голова скатилась в овраг, затерялась среди балок и лощин, размытых потоками в откосах крутобокой горы Армази. Там она и погребена доныне, там ее и надо искать, чтобы воздвигнуть статую Картлоса на вершине горы, на том месте, где она стояла когда-то.
Его слушали, улыбаясь: сказками душу тешит!
А Чорехи был верен своей мечте и неотступно следовал за нею, покуда не изумил нас новой крутой переменой. Внезапно он пал духом, — какое-то новое горе пригнуло его плечи к земле; но разве он поверял кому-нибудь свое горе?
Еще недавно он был весел, полон твердой веры — а теперь это был пришибленный, сломленный человек.
Словно над его головой пронеслась буря!
Что с ним сталось? Что-то в нем умерло, но как, отчего этот казалось бы негасимый жар превратился в остывшую золу? Что за море печали затопило душу Чорехи? Никто не мог сказать. Судили, рядили, плели и расплетали, были догадки, намеки, были и улыбки, и насмешки, но никто не мог отгадать загадку. Никто!
Что же случилось? Лишь гораздо позднее обнаружился ключ к этой тайне — когда совершенно случайно нам довелось услышать возбужденные речи Чорехи, обращенные к священнику. Было это после обедни, под вековой липой в церковном дворе. Пылая негодованием, набросился Чорехи на Зираха. Глаза его метали искры.
— Украдена святыня! Пропал камень Горгасала! И кто же украл его? Коварный поп, чтобы выслужиться перед властями! Стяжатель, продажная душа! Собрал хранившиеся в нашем древнем храме со стародавних времен сокровища — утварь, рукописи, книги, навалил на арбу и доставил в Тбилиси экзарху, митрополиту из Петербурга! А заодно и камень Горгасала, что хранился в алтаре, скрытый в престоле!
— Народное сокровище! Из Индии привезенное!
— Перед народом ты будешь держать ответ, нечестивец! Ты ограбил весь грузинский народ! Очернил ты свое имя, опозорил!
— Погибло бесценное сокровище, камень Горгасала! Изумительный камень, знак надежды, полный огня, струивший свет и тепло! Разве какие-нибудь алмазы сравнятся с ним? Он был драгоценнее червонного золота, этот благословенный камень, освященный касанием руки Вахтанга Горгасала!
И Чорехи вручил его священнику, чтобы тот хранил его до великого дня «искупления родины»!
И вот…
Возмущенный, потрясенный, обличал Чорехи отца Зираха гневными словами:
— Куда ты дел камень — великую святыню, твердыню и надежду отчизны нашей? Ты понимаешь, что ты сделал? Отсек корень от могучего древа нашего и вручил чужаку, отдал по доброй воле во вражеские руки!
А поп глядел на него с недоумением.
— Что тебя так уязвило? — спрашивал он, ничего не понимая.
— Неужели непонятно тебе значение камня Горгасала? Или ты даже не знаешь, кто был Вахтанг Горгасал? Нечестивец, вероотступник! Человек суеты, погрязший во грехе! Сын скверны и зла, враг отчизны, разрушитель и расточитель Грузии! Грех на тебе, тяжкий грех, — и Чорехи чуть ли не посыпал голову пеплом…
Отец Зирах смотрел на него, онемев от изумления. Да и где ему было переспорить Чорехи, найти достойное встречное слово? Он, впрочем, и не боялся гнева чудака, а только досадовал, что вынужден терять время, слушая вздорные речи, между тем как дело не ждет и ему надо спешить в десять разных мест… Если бы не уважение к Чорехи, он не стоял бы здесь перед ним, а повернулся бы и ушел, махнув рукой…
Длинный, белобрысый, красный от вечной спешки, всегда в перепачканной рясе с подоткнутыми полами, вдовый поп Зирах был человек земной, погруженный в суету мира сего, хотя и принадлежал к воинству духа. На молитвы и служение Христу у него не хватало времени, зато он верой и правдой служил самому себе, усердно занимался домашними своими делами, хлопотал и других заставлял трудиться для своего обогащения.
Мало ли у него было забот, чтобы помнить о каком-то там камне Горгасала? В полях паслись его стада, его овечьи отары и свиные рюхи; была у него собственная мельница; он нанимал батраков, чабанов, свинопасов, гуртовщиков; торговал лесом, джонджоли, медом, воском, свечами, хлебом, вином, совестью; промышлял извозом — держал лошадей и экипаж, «дилижанс», возил пассажиров в город и из города; гнал тайком арак на продажу; давал деньги в рост под большие проценты, имел любовниц и при случае не отказывался быть сватом.
Ну откуда было такому занятому человеку найти время для пустых мечтаний?
Всё в селе было подвластно попу — стар и млад ему подчинялись, ни одно дело не устраивалось без его ведома и участия: ни купля-продажа недвижимости, ни закладка фундамента, ни тем более свадьбы, родины, крестины, освящение дома, похороны — словом, любое начинание, мирское или божеское, для плоти или для духа.
На всё требовалось соизволение и благословение отца Зираха!
Немало свадеб расстроилось только потому, что невеста или жених пришлись не по душе священнику.
Не одна дурнушка заполучила в мужья, благодаря отцу Зираху, молодца на загляденье; а сколько старых уродов с тугой мошной привели с его помощью молодых красавиц жен! Из-за этого у Зираха было даже множество тайных недоброжелательниц среди сельских красоток. Но какая мышь осмелилась бы подвязать колокольчик засаленному коту? И снова и снова корыстный пол, прикарманив щедрую мзду, благословлял перед аналоем какую-нибудь отцветшую невесту с молодым женихом: «Плодитесь и размножайтесь, как Авраам и Сарра, как Иаков и Рахиль!»
Не любил отец Зирах бесплодных смоковниц, бездетных супругов, людей без племени и потомства; для вразумления их он частенько повторял слова псалма: «Блажен человек, подобный дереву, что растет на берегу многоводного потока и дает плоды в свое время, ибо не опадают листья его».
Напротив балкона поповского дома, в углу его двора, был обнесенный плетнем загон, в котором Зирах держал свою скотину. Земля в загоне была устлана навозом, а посредине желтела большая лужа густой, зловонной жижи. Вечером, когда пригоняли стадо, волы, коровы, буйволы, буйволицы и отъевшийся на подножном корму бугай разваливались в загоне, и в сумерках оттуда слышались тяжелое дыхание, шорох, мычание — а поп-вдовец сидел на своем балконе, попивал чай и заигрывал со стряпухой Маринэ.
Ну, скажите, где там еще было отцу Зираху печься о Горгасаловом камне?
Прошло время. Поп не простил Чорехи его обличений и написал на него донос. Безмолвный и бледный, стоял Чорехи перед разгневанным экзархом, готовым испепелить разоблаченного «бунтовщика». Он так и не проронил ни слова… Чорехи посадили в тюрьму и продержали там несколько месяцев, но в конце концов вынуждены были освободить, так как не смогли предъявить ему никакого обвинения.
Чорехи вернулся домой вконец надломленный, постаревший, одряхлевший душевно и телесно… Он почти ни с кем не разговаривал и только изредка жаловался, что не так отравила ему душу тюрьма, как предательство грузина, соотечественника. Поступок священника казался ему невообразимым, невозможным! И он отвернулся от мира, махнул на него рукой… Потом он заболел, слег — и сразу сложил оружие, склонил знамя. Молча, без жалоб сгорал он и таял… Не смог бороться против одолевавшей его старинной хвори, да и не хотел.
В дождливый осенний день несколько человек собрались в деревенском духане, чтобы осушить «заупокойную» чашу.
— Зачем он мучался, таскался по горам и лесам, несчастный?
— Что он унес на тот свет? Ничего! — сказал кутила-дворянчик Дола и, обведя взором обильный стол, подтвердил еще раз: — Ничего, клянусь этим хлебом и вином!
— А что мы можем унести с собой из этого мира?
— Ничего! Дай бог вам долгой жизни! — воскликнул Дзгвлипа.
— Ничего! Клянусь памятью наших отцов. Ничего! — Сказал Капло, и Цверикмазия с готовностью поддержал его.
— Ну, так выпьем! — Дворянский сын Дола наполнил вином большую чашу и пустил ее по кругу: да помилует бог Чорехи и упокоит его душу!
— Что ему было нужно, бедняге? С нами он не водился, всю жизнь провел, копаясь в развалинах, разыскивая сказочные клады! Жил бы как все люди, пил бы вино, веселился с нами за столом — разве не остался бы в выигрыше?
— Пусть теперь бродит по оленьим тропкам, пусть на том свете ищет зарытую казну, высматривает следы туфельки Тамар-царицы! — от чистого сердца помянули застольцы душу Чорехи, хоть при том и прибавили два-три ядовитых слова…