Болезненный кашель заставил девушку оборвать нервный смех. Ее взгляд стремительно заметался по округе, выискивая источник звука. Найти его оказалось не так-то просто. Вокруг Кушины лежало не меньше двух десятков тел. Рваных, покрытых грязью и кровью тел врагов и друзей. И кто-то из них был еще жив.
— Пожалуйста… — донесся до ушей Кушины сквозь шум дождя хриплый шепот. — Помоги…
Девушка смогла найти его. Полностью обожженного шиноби. Техника Катона прошлась по его телу, сжигая одежду, спекая ее остатки с покрывшейся сочащимися сукровицей язвами кожей, область живота и груди была и вовсе обугленной. Тяжелые травмы, но парень, наверное, был под львиной долей стимуляторов, раз находился в сознании. Кизаши еще мог бы спасти ему жизнь, если бы не одно «но».
Этот шиноби был из Камня.
— Помоги… — сорвались с его обожженных губ слова. — Убей. Умереть… от руки Акай Чишио но Ренге… будет… в радость.
Волна чакры взметнулась внутри Узумаки, промчавшись по меридианам и вспыхнув тревожными алыми огоньками на кончиках вскинутой в сторону врага руки. Знаки печати ударились в шиноби, разорвав его грудь и запечатав очаг чакры. Брызги крови и тканей взметнулись в воздух, опадая на землю, повторяя линии фуиндзюцу, которые напоминали изображение цветка лотоса. Девушка не была столь наивной, чтобы не позаботиться о возможной самоубийственной технике, которая могла бы сработать при смерти противника. Кушина Узумаки была слишком желанной целью для многих.
— Я не кроваво-красный лотос, — зло прошипела она, уронив горящую изнутри от использованной техники руку на влажную землю и сверля взглядом быстро смываемые линии кровавой печати. — Я Гурен! Сколько раз вам повторять… Алый Лотос. Не кровавый.
Внезапно для самой себя всхлипнув, Кушина тяжело оперлась о землю, пытаясь встать. Ноги подрагивали из-за противной слабости, качнувшись, она едва не упала на чей-то труп, но все же смогла подняться. Пелена дождя ограничивала взор, но джинчурики смогла сориентироваться, в какой стороне должны были появиться ирьенины Конохи и прочие вспомогательные отряды в случае победы Листа, и направилась туда.
— Как они запомнят, что тебя нужно называть Гурен, если ты это говоришь непосредственно перед тем, как жестоко расправиться с тем, кто должен запомнить твое прозвище? — раздался в голове Кушины насмешливый голос.
Отвечать ему не было сил и желания. Переставлять ноги, стараясь не запнуться о чужие конечности, тела и разбросанное оружие, уже было сложно.
— Ты даже создала технику, которая только подтверждает твою кличку, данную тебе в Камне, — не унимался голос. — Ты это нарочно?
— Я Алый Лотос, — все же упрямо пробормотала Кушина, давя ком в горле.
— Да брось, — рассмеялся голос. — Кроме Орочимару никто даже не пытается тебя так называть.
— Мне достаточно того, что для него я Алый Лотос, — зло огрызнулась Кушина, борясь с вызванным усталостью туманом в голове и пытаясь собрать в кучку разбегающиеся мысли. — Я не хочу быть кровавой. Я не должна. Никто не должен.
— Не хочешь, но делаешь. Не должна, но получается у тебя отлично, — продолжал веселиться внутренний голос.
— Заткнись! — чувствуя, как жгут глаза невольные слезы, выпалила Кушина. — Не тебе, демону, меня судить! Заткнись, Кьюби!!!
Как ни странно, но внутренний голос и в самом деле замолк, хотя Узумаки не могла сейчас подавить биджу с той же легкостью, как делала это обычно. Глотая слезы, Кушина шагала вперед, уперев взгляд в землю и стараясь не видеть того, что ее устилает.
— Меня зовут Курама, — внезапно прогрохотали слова в голове девушки, заглушив шелест дождя и завывания ветра в скалах. — Запомни это, Гурен.
— Что? — от удивления замерев на месте, ошарашенно спросила Кушина. — Курама?
Ответа не было. Уши снова ловили только шелест дождя.
— Курама?! — снова попыталась докричаться Кушина.
— Кого из Курама тебе нужно и зачем? — вместо голоса в голове услышала Узумаки голос из-за пелены дождя. — Они мастера сводить с ума, но не лечить безумие. А тебе нужно последнее, я смотрю.
— Микото! — облегченно выдохнула Кушина, мгновенно узнав, кому принадлежит этот голос.
Почти не слышно шагая по грязи, впереди появилась фигура подруги. Микото Учиха выглядела мрачной, дождь также вымочил ее волосы и одежду, но она не участвовала в битве, потому не была запятнана грязью и кровью. Пока не была.
— Ты как? — хмуро спросила Учиха, подхватив Кушину под руку.
— Жить буду, — слабо улыбнувшись, ответила Узумаки.
— А по внешнему виду и не скажешь. Где твоя команда?
— Потеряла. Нас разделило осыпью у западного уступа, — Кушина махнула рукой примерно в ту сторону. — Надеюсь, они живы.
— Итачи, слышал? — сразу крикнула куда-то в сторону Микото.
— Да, мама. Иду.
Испуганно вскинув голову в сторону прозвучавшего в этом дождливом аду детского голоса, Кушина разглядела еще несколько силуэтов неподалеку. Усталость и нежелание смотреть на последствия битвы не позволили Узумаки раньше их обнаружить. Естественно, Микото пришла не одна, а вместе с ирьенинами и теми, кто им помогает.
— Зачем, Микото? — хрипло спросила подругу Кушина, судорожно сжав в кулаке ее промокшую одежу, за которую отчаянно цеплялась, боясь свалиться в грязь. — Ему же только четыре года.
— Кто-то должен это делать, — бесстрастно ответила Учиха. — Я могу призвать змей, чтобы они расправились с трупами, но они не разборчивы в еде и могут сожрать раненных.
— Ему четыре года, Микото!
— Он Учиха. Мы рождены для войн и мы рождаемся в войнах. Пока будут войны, мир будет нуждаться именно в таких Учиха. И мы будем такими, — все так же холодно ответила Микото. — В детстве я занималась тем же, чем и Итачи. Кто-то должен это делать, Кушина. Ирьенинов мало. Вы после сражения устали. А раненные нуждаются в помощи. Павшие — в сохранении. Умирающие — в последней милости.
— Но ему четыре года, — едва не плача упорно прошептала Кушина.
— Да, в четыре года я только донимала учителя, требуя научить меня фехтованию, и не выходила из деревни, — согласилась Микото, — но и мои одноклассники в двенадцать не становились джонинами. Сейчас такое время.
— Не время такое, — устало вымолвила Кушина, вспоминая свою подругу Каяно в Отогакуре, дети которой не были вынуждены участвовать в сражениях, — мы такие.
Ото сражается с Кири. Звук, деревня из страны, которую и на карте найти не всегда удается, против Тумана — какурезато великой державы! И даже там дети не участвуют в битвах. А Коноха иначе поступить не может. Почему так происходит, Кушина понять не могла.
— Знаешь, когда я сказала отцу Итачи, что собираюсь взять сына на войну, чтобы показать, что такое сражения, я думала, что он тоже не поймет такого решения, как и ты, — внезапно негромко сказала Микото. — Но он согласился со мной. Сказал, что раз Учиха выбрали такой путь избавления от Проклятия Ненависти, то он не станет ему мешать. Он странный бывает, но Фугаку поддержал его слова, когда я ему их передала на днях. Ты же знаешь, что Злоглазый — один из немногих, кто продолжает нормально общаться со мной. И он тоже притащил своего сына на войну. Так вот, Фугаку согласился со словами О… отца Итачи. И сказал, что глаза Учиха созданы, чтобы смотреть в бездну тьмы и отчаяния. Так пусть они видят ее снаружи, а не внутри себя. Ненависти в этом мире в достатке, и не обязательно взращивать ее внутри себя. Мужчины бывают странными…
Слова Микото лились сквозь сознание потоком, и в какой-то момент Кушина вовсе перестала стараться понять их смысл. Узумаки даже не заметила, как она оказалась в сухости и тепле. Под навесом палатки на мягкой циновке, а рядом зажженная инфракрасная газовая лампа. Рдеющие квадратные ячейки в ней излучали приятный алый свет и тепло, быстро навеявшие на Кушину дрему, в которую та провалилась почти моментально.
Из забытья девушка выныривала медленно и неохотно. Ей казалось, что прошла лишь секунда, что она лишь прикрыла глаза, но к этому времени уже прекратился дождь и резко стемнело. Лагерь наполнился шумом голосов, а не стуком капель дождя о ткань палатки. Чьи-то крики навязчиво проникали в уши.
— Очнулась?
Неохотно разлепив веки, Кушина повернулась в сторону говорившей. Это снова была Микото. Уже в просохшей форме она разогревала на горелке кисло пахнущий паек.
— Хорошо, что битва была недалеко от лагеря, да? — мрачновато улыбнувшись, посмотрела своими черными, словно сама ночь, глазами на Кушину Учиха. — Если уж беда случилась, то хоть отлежаться после нее можно с комфортом.
Поняв, что опостылевший запах риса с карри пахнет сегодня излишне аппетитно, Узумаки заворочалась, закутываясь в шерстяной плащ, который обнаружила на себе.
— Спасибо, — заметив, что на ней осталось только нательное белье, а рваная и сырая форма валяется в тазу с водой, поблагодарила девушка подругу.
Кушина была настолько вымотана, что даже не заметила, как ее переодели. Наверное, настолько же вымотана, насколько эти несколько детей, свернувшихся калачиками под плащами по другую сторону обогревателя. Среди них только одна девочка, беловолосая и белоглазая малышка примерно одного возраста с Итачи, сидела и раскладывала влажные от дождя цветы поближе к теплу. Ее Узумаки тоже помнила. Приемная дочь Нами Хьюга — Хибакари.
— Не за что, — отмахнулась Микото. — Не хватало, чтобы ты еще простыла. Кизаши и так орет на весь лагерь, как резанный, чтобы ирьенинов не отвлекали мелкими дырками в теле. Сегодня у них полно работы. Ешь.
— А ее как сюда занесло? — указав на всецело поглощенную раскладыванием цветов девочку, спросила Кушина, принимая протянутый Учиха котелок. — Нами не из тех, кто готов оставить своих детей.
— У нее сейчас полно хлопот с родной дочерью, — ответила Микото. — А этому чуду нужно зарабатывать авторитет. У Хьюга… сложные семейные отношения, а Хибакари даже не совсем Хьюга. Сама понимаешь.
— Хотела бы не понимать, — мрачно ответила Кушина, накинувшись на рис.