— Врачей?
— Да. Всего персонала. Экстремисты похитили доктора Фишера. А взамен требуют выдать им вас.
— Выдать меня?
— Ну да, они же не знают, что вы, так сказать, больше не вы, а Ийон Тихий…
Голова у меня шла кругом.
— Я покончу с собой! — заявил я хриплым басом.
— Не советую. Чтобы вас снова пересадили?
Я лихорадочно размышлял: как узнать, галлюцинация это или нет.
— А если бы… — сказал я, вставая.
— Что?
— Если бы я на вас прокатился? А? Что вы скажете?
— Про… что? Вы, верно, спятили?!
Я смерил его взглядом, весь подобрался, прыгнул и… свалился в канал. И хотя я чуть не захлебнулся черной вонючей жижей — какое же это было облегчение! Я вылез на берег; крыс поубавилось — видно, разбрелись кто куда. Остались всего четыре. Они играли в бридж у самых ног спящего крепким сном Троттельрайнера и его картами. Я ужаснулся. Даже если учесть небывалую концентрацию галлюциногенов, возможно ли, чтобы крысы в самом деле играли в бридж? Я заглянул в карты самой жирной из них. Она метала их без ладу и складу. Какой уж там бридж! Ну и слава богу… Я облегченно вздохнул.
На всякий случай я твердо решил ни на шаг не отходить от канала: всевозможные варианты спасения успели мне надоесть, во всяком случае на ближайшее время. Сперва пусть дадут гарантии, иначе опять привидится невесть что. Я ощупал лицо. Ни бороды, ни маски. Куда она подевалась?
— Если речь обо мне, — произнес профессор, не открывая глаз, — то я порядочная девушка и надеюсь, вы будете вести себя соответственно.
Он приложил руку к уху, как бы выслушивая ответ, после чего добавил:
— Нет, это не уловка с моей стороны, не демонстрация мнимой невинности с целью разжечь пресыщенное сладострастие, а чистая правда. Не прикасайтесь ко мне, иначе я буду вынуждена лишить себя жизни.
«Ага, — догадался я, — похоже, и этот не прочь искупаться в канале!»
Я слушал дальше, несколько успокоившись, — галлюцинации профессора, как мне казалось, доказывали, что я-то, по крайней мере, в полном сознании.
— Спеть я могу — отчего бы не спеть, — произнес между тем профессор, — скромная песенка еще ни к чему не обязывает. Вы мне будете аккомпанировать?
Но, может быть, он просто разговаривает во сне; в таком случае снова ничего не известно. Оседлать его ради пробы? Но прыгнуть в канал я вообще-то мог и без его помощи.
— Я сегодня не в голосе. Да и мама меня заждалась. Не провожайте меня! — категорически заявил Троттельрайнер.
Я встал и посветил фонариком по сторонам. Крысы исчезли. Группа швейцарских футурологов храпела вповалку у самой стены. Рядом, на надувных креслах, лежали репортеры вперемежку с администрацией «Хилтона». Вокруг валялись обгрызенные куриные косточки и банки из-под пива. «Если это галлюцинация, то удивительно реалистическая», — сказал я себе. И все же мне хотелось убедиться в обратном. Право, лучше вернуться в окончательную, бесповоротную явь. Интересно, как там теперь наверху?
Взрывы бомб, или бумб, раздавались нечасто и приглушенно. Где-то рядом послышался громкий всплеск. Над черной водой канала показалось перекосившееся лицо Троттельрайнера. Я подал ему руку. Он вылез на берег и отряхнулся.
— Ну и сон мне приснился…
— Девичий, да? — нехотя бросил я.
— Черт побери! Значит, я все еще галлюцинирую?!
— Почему вы так думаете?
— Только в галлюцинациях другие знают, что нам снится.
— Просто вы говорили во сне, — объяснил я. — Профессор, вы ведь специалист по этой части — нет ли надежного способа отличить явь от галлюцинации?
— Я всегда ношу при себе отрезвин. Упаковка, правда, промокла, но это ничего. Он прерывает любые состояния помрачения, а также бредовые, призрачные и кошмарные видения. Хотите?
— Возможно, ваш препарат так и действует, — хмыкнул я, — но вряд ли так действует призрак вашего препарата.
— Если мы галлюцинируем, то очнемся, если же нет, решительно ничего не случится, — заверил меня профессор и положил себе в рот бледно-розовую пастилку.
Я тоже извлек пастилку из мокрого пакета и проглотил ее. Над нами грохнула крышка люка, и голова в шлеме десантника рявкнула:
— Живо наверх! Давай, торопись, подымайся!
— Вертолеты или миниракеты? — понимающе спросил я. — Что касается меня, господин сержант, идите куда подальше.
И я уселся под стеной со скрещенными на груди руками.
— Тронулся? — деловито спросил сержант Троттельрайнера, который уже начал взбираться по лесенке. Люди в подвале зашевелились. Стэнтор попытался приподнять меня за плечи, но я оттолкнул его руку.
— Предпочитаете остаться? Ради бога…
— Нет, не так: «Бог в помощь»! — поправил я его.
Один за другим они исчезали в открытом люке; я видел вспышки, слышал команды десантников, по приглушенному свисту догадывался о запуске очередной миниракеты. «Странно, — размышлял я. — Что это, собственно, значит? А может, я галлюцинирую за них? Per procura?[28] И что, теперь мне торчать здесь до судного дня?»
Тем не менее я не двигался с места. Люк захлопнулся, я остался один. Фонарик тускло освещал подвал. Прошли две крысы со сплетенными хвостами. «Это что-нибудь значит, — сказал я себе, — но все-таки лучше не ломать голову попусту».
В канале послышались всплески. Ну-ну, чья же теперь очередь? Клеистая поверхность воды расступилась, и из нее вынырнули пять отливающих чернотой силуэтов — водолазы в очках, кислородных масках и с автоматами. Один за другим они выскакивали на бетон и направлялись ко мне, хлюпая ластами.
— Habla usted español? — обратился ко мне первый из них, стягивая с головы маску. Лицо у него было смуглое, с усиками.
— Нет, — ответил я. — Зато вы, наверно, говорите по-английски?
— Какой-то нахальный гринго, — бросил тот, с усиками, второму.
Все, как по приказу, сдернули маски и взяли меня на мушку.
— Что, в канал? — спросил я с готовностью.
— К стенке! Руки вверх, да повыше!
Дуло уперлось мне под ребро. Ну, до чего же подробная галлюцинация, подумал я; даже автоматы обернуты в полиэтиленовые мешки, чтоб не промокли.
— Их тут больше пряталось, — заметил водолаз с усиками, обращаясь к соседу, плотному и черноволосому, который пытался зажечь сигарету. Видно, он-то и был у них главный. Они осветили наше кочевье, с грохотом пиная банки из-под консервов и опрокидывая надувные кресла; наконец офицер спросил:
— Оружие?
— Обыскал, господин капитан. Нету.
— Можно опустить руки? — спросил я, по-прежнему стоя у стены. — А то затекли уже.
— Сейчас навсегда опустишь. Прикончить?
— Мгм, — кивнул офицер, выпуская дым из ноздрей.
— Нет! Отставить! — скомандовал он.
Покачивая бедрами, он подошел ко мне. На ремне у него болталась связка золотых колец. «Удивительно реалистично!» — подумал я.
— Где остальные? — спросил офицер.
— Вы меня спрашиваете? Выгаллюцинировали через люк. Да вы и так знаете.
— Чокнутый, господин капитан. Пусть уж лучше не мучается, — сказал тот, с усиками, и взвел спусковой крючок через полиэтиленовую оболочку.
— Не так, — остановил его офицер. — Продырявишь мешок, дурень, а где взять другой? Ножом его.
— Извините, что вмешиваюсь, — заметил я, немного опустив руки, — но мне все же хотелось бы пулю.
— У кого есть нож?
Начались поиски. «Разумеется, ножа у них не окажется! — размышлял я. — А то все кончилось бы слишком быстро». Офицер бросил окурок на бетон, с гримасой отвращения раздавил его ластой, сплюнул и приказал:
— В расход. Пошли.
— Да, да, пожалуйста! — торопливо поддакнул я.
Это их удивило. Они приблизились ко мне.
— На тот свет торопишься, гринго? С чего бы? Ишь, как упрашивает, каналья! А может, пальцы ему отрезать и нос? — переговаривались они между собой.
— Нет, нет! Прошу вас, господа, — сразу, без жалости, смело! — ободрял я их.
— Под воду! — скомандовал офицер.
Они опять натянули на себя маски, офицер отстегнул верхний ремень, достал из внутреннего кармана плоский револьвер, дунул в ствол, подбросил оружие, как ковбой в заурядном вестерне, и выстрелил мне в спину. Нестерпимая боль прошила грудную клетку. Я начал сползать по стене; он схватил меня сзади за плечи, повернул лицом кверху и выстрелил еще раз, с такого близкого расстояния, что вспышка ослепила меня. Звука я уже не услышал. Потом была кромешная тьма, я задыхался — долго, очень долго, что-то тормошило меня, подбрасывало. «Хорошо бы, не „скорая помощь“ и не вертолет», — думал я; окружающий мрак стал еще гуще, наконец и эта тьма растворилась, так что не осталось совсем ничего.
Когда я открыл глаза, то обнаружил, что сижу на аккуратно застеленной кровати, в комнате с низким окном; стекло было замазано белой краской. Я тупо уставился в дверь, словно ожидая кого-то. Я не имел понятия, где я и как здесь очутился. На ногах у меня были туфли на плоской деревянной подошве, на теле — пижама в полоску. «Слава богу, хоть что-то новенькое, — подумалось мне, — хотя, похоже, ничего интересного на этот раз не предвидится». Дверь распахнулась. В дверном проеме стоял окруженный молодыми людьми в больничных халатах приземистый бородач. На нем были золотые очки, поседевшая шевелюра торчала ежиком. В руке он держал резиновый молоток.
— Любопытный случай, — произнес бородатый. — Удивительно любопытный, почтеннейшие коллеги. Четыре месяца назад наш пациент отравился значительной дозой галлюциногенов. Их воздействие давно уже прекратилось, но он не может в это поверить и продолжает считать все окружающее галлюцинацией. В своей аберрации он зашел так далеко, что сам просил солдат генерала Диаса, бежавших каналами из занятого мятежниками президентского дворца, расстрелять его. Смерть, думал он, на самом деле окажется пробуждением от бредовых видений. Его удалось спасти благодаря трем сложнейшим операциям — из желудочков сердца мы извлекли две пули — а он не верит, что живет наяву.