Вертеть гайки под проливным дождем занятие не из приятных, но приказ нужно выполнять. Оставшемуся безлошадным Ерофею ротный приказал снять с подбитых танков все, что может быть использовано для ремонта оставшихся. В одиночку. Всю мелочь механик уже снял, теперь пришла очередь тяжелых агрегатов. Трудно, погода поганая, но Ерофей даже доволен – рожу клистирную почти целый день не видишь – уже праздник. А завтра парни из ремвзвода обещали на летучке с утра подъехать, помогут мотор с коробкой из танка выдернуть. Жуков пристроился поудобнее и принялся отсоединять от двигателя топливопровод.
Ерофей сцепив зубы глядит в точку на горизонте – лишь бы не видеть ненавистную рожу командира. Еще бы уши заткнуть…. Нельзя, руки по швам, только побелевшие костяшки на кулаках выдают степень бешенства Жукова. Приходится выслушивать жестяной скрип клитинского голоса.
– Вы нарушили мой приказ, товарищ боец. Мной была дана команда на снятие запасных частей с поврежденной техники и их доставку в расположение части. Вам отдана, товарищ боец.
Клистир с мерзким звуком всасывает сквозь сжатые зубы воздух углом рта, делает пару шагов и снова поворачивается к подчиненному. Старший лейтенант получает удовольствие от процесса. Он сцепил руки за спиной и пару раз покачнулся, перенося вес тела с носков на пятки.
– Вы, боец Жуков, вступив в преступный сговор с бойцами ремонтного взвода, в нарушение приказа использовали для работы походную автомастерскую типа Б. При этом было сожжено дефицитное топливо, истрачен моторесурс двигателя. Сколько в нашем батальоне таких мастерских, товарищ боец? Отвечайте!
– Две.
Клитин купается в ненависти подчиненного, как в живой воде.
– Одна, товарищ боец. Вторая автомастерская предназначена для ремонта автомобильной техники. В то время, когда летучка использовалась не по назначению, боеспособность батальона была поставлена под угрозу. Я подумаю, как вас наказать за преступную самодеятельность, боец Жуков. А сейчас приказываю самостоятельно доставить двигатель и коробку передач к подбитому танку и своими силами переместить их в расположение роты. Срок – до утра, об исполнении доложить мне. Исполняйте.
– Есть.
– Отставить!
Клитин оглядывается, не понимая, откуда взялись за спиной комбат и батальонный комиссар Окунев.
– Жуков, свободен. Я отменяю приказ старшего лейтенанта Клитина.
Дождавшись, пока прихрамывающий рядовой скроется из виду, Барышев оглядел ротного с головы до ног, отметил выражение упрямой решимости на лице и вздохнул.
– За мной, товарищ старший лейтенант.
В кресле, замечательном, «найденном» писарями где-то в бывшем итальянском штабе кресле, отчего-то стало абсолютно невозможно сидеть – тесно, жестко и колени задираются. Барышев встает и опирается кулаками о столешницу. Окунев отошел в сторону и уселся на стул по-кавалерийски, развернув его спинкой вперед.
– Объяснить, что это было, можешь?
Ротный-три замер по стойке «смирно», глаз не опускает, смотрит прямо – уверен в собственной правоте и зол на командира.
– В роте может быть только один командир. Рядовой Жуков считал, что после происшествия в ночном бою может влиять на принимаемые мной решения и имеет право на особое положение в подразделении. Бойца необходимо поставить на место, товарищ подполковник.
Услышав о «происшествии в ночном бою», Озеров не сдержался – прочистил горло, но промолчал.
– И как боец Жуков пытался влиять на твои решения, старлей? – Барышев хочет разобраться, до последнего надеясь на чудо.
– Рядовой Жуков позволил себе исполнять приказы, как считает нужным, а не так, как они были отданы. В частности, использовал знакомства в ремонтном взводе для создания себе льготного режима службы, товарищ подполковник.
– Значит, сначала ты отдаешь бойцу, который тебе жизнь в бою спас, приказ, который невозможно выполнить, а потом собираешься наказывать за то, что он все-таки выкрутился и справился с задачей. И весь батальон об этом знает. Только мы с комиссаром узнаем последними.
Барышев сжимает в кулаке карандаш, потом удивленно рассматривает обломки, стряхивает их на пол и брезгливо вытирает руки вытащенным из кармана френча клетчатым носовым платком.
– Ты, Клитин, решил сделать мой батальон первым, в котором командир роты будет убит в спину собственными подчиненными.
– В моей роте… – зло начал Клитин.
– Молчать, ***! – заорал Барышев. На *** мне в батальоне ротный, которого собственные бойцы ненавидят сильнее, чем врага? Ты, пень с ушами, в самом деле не понимаешь разницы между фронтовой частью и гауптвахтой?
Комбат махнул рукой, опустился в кресло и выложил сжатые кулаки на столешницу.
– Командир ты не самый хреновый, в бою не теряешься, но после последних твоих выходок в моем батальоне тебе оставаться нельзя – бойцы не простят, командиры не примут.
Клитин побледнел, но упрямо сжал губы и смотрел на командира, не отводя глаз.
– В Салониках формируют первый греческий танковый батальон, им специалисты нужны. Пойдешь туда командиром роты. Ты же на местной женился, значит, по-гречески маленько говоришь. Вот и знание языка подтянешь заодно. Учти, там три четверти подчиненных – греки. Это твой последний шанс, и запомни – я тебе сейчас жизнь спас. Хотя… Жуков в самом деле спас, а ты…
Барышев встал.
– Товарищ старший лейтенант, идите готовиться к отъезду. Документы и предписание получите утром. Не буду задерживать.
– Есть, – прошипел Клитин, четко поднес руку к козырьку кепи, развернулся и вышел из кабинета.
Озеров выругался и подошел к окну, проводил взглядом уходящего старлея.
– Это ж надо, какую тварь мы с тобой проглядели… Может, надо было по полной, как вредителя, и в Союз?
– Воюет-то он неплохо. Дадим шанс. Может, после ранения не отошел еще – по мозгам ему сильно ударило. Пройдет время, очухается. Там ему такой воли не будет, чтобы над людьми издеваться, язык знать хорошо надо. Комиссар, что-то у меня нервы расходились, пошарь в сейфе, надо поправиться, – Барышев достал из нижнего ящика стола пару стаканов.
Глава 6Копыта кентавра
Обычному русскому человеку за какой-то час въезжать из зимы в лето странно и непривычно. Метель и сугробы на глазах, как в сказке, сменяются дождем и зеленеющей травкой. Чужая земля, чужая погода. Колонна грузовиков облегченно вздыхает моторами и прибавляет скорости. Мелькают за оконным стеклом остовы сгоревших танков.
– О, гусеницы поснимали, тележки – не спят техники, работают, – замечает Алексей, и как-то чисто и радостно становится у него на душе – соскучился по батальону, по сослуживцам. Черт подери, даже вечно кислую клитинскую рожу будет приятно увидеть! Интересно, он вернулся из госпиталя?
Колонна идет по центральной улице, мимо пальм, мимо серых стен старой турецкой крепости. У штаба водила притормаживает, Котовский на ходу прыгает с подножки, не дожидаясь остановки грузовика. Поправляет кепи и шагает в сторону дома, у входа в который топчется в ожидании смены часовой.
Капитану повезло – не пришлось узнавать, где расположена часть, прямо в коридоре напоролся на спешащего к выходу Мотылевича. Майор радостно облапил блудного героя, снова подхватил с пола чемоданчик с документами и поволок Котовского за собой – к ожидающему его в соседнем дворе мотоциклу. Выдал плащ, чтобы уберечь седока от летящей из-под колес грязи, уселся за руль и с треском, хоть и без особого комфорта, довез до сельца, в котором обосновался штаб батальона.
– Вовремя ты вернулся, Леха, – стаскивая со лба мотоциклетные очки на резинке, заметил помкомбата.
– А что? – насторожился Котовский.
– Похоже, скоро будет хорошая драка, а в батальоне из опытных ротных один Фунтиков. Пошли в штаб, Барышева порадуем. Батя сам все тебе расскажет.
– Вот такие, Алексей, у нас дела. Теперь о службе,– Барышев достал из сейфа склейку карт и развернул на столе.
– После того, как Муссолини начал закручивать в стране гайки, у нас проблем с информацией нет, мобилизованные итальянцы прославиться не торопятся, каждую ночь десяток-другой перебежчиков. Авиаразведка эти данные подтверждает, – добавил подполковник, увидев, как при упоминании перебежчиков изменилось выражение лица подчиненного.
– Итальянцы за месяц доукомплектовали и перебросили в Албанию семь дивизий, из них две альпийские, так что фронт теперь сплошной. Это не страшно, у нас на фронте шесть дивизий, не считая эвзонов и кавалерии, а пехоты в итальянской дивизии меньше, чем в греческой. Но! – Барышев поднял вверх указательный палец большой руки с желтым от никотина ногтем. – Итальянцы полностью укомплектовали разбитую осенью танковую дивизию «Чентауро». Не скалься, не танкетками. Перебежчики в один голос утверждают, что танки в дивизии французские, причем есть тяжелые, до роты. Гитлер поделился трофеями. Есть и новые машины собственного производства, но немного. В Афинах и штабе армии считают, что Месси ударит вдоль моря, чтобы снять блокаду с Валоны. Поэтому все резервы и поступающую технику направляют туда – готовят штурм города и укрепляют фронт со стороны Дураццо. Но вот чует моя спина, что не удержатся итальянцы от соблазна на Эльбасан ударить – слишком близко мы подобрались к их последнему порту. А у нас боеприпасов на два хороших боя, и третья часть экипажей без техники сидит. Чего лыбишься?
– Да приятеля своего вспомнил. Он бы уже прикидывал – у нас танков не хватает, а у итальянцев вдруг стало много. Но нам же они нужнее?
– Расслабился ты в тылу, капитан, все шутки тебе. Короче, я принял решение первую и твою роты укомплектовать до полного штата, лучше иметь две полных с опытными командирами, чем три потрепанные. Остальное свожу в резерв, командовать будет помначштаба. Батальон наш держат в резерве армии, на случай ликвидации внезапных прорывов. Наступать не планируют, пока Валлону не захватят. До тех пор – оборона. Обстановку уяснил?