Котовский поворачивается к командирам рот и батарей:
– Так, товарищи…
Раскалившаяся на полуденном солнце броня обжигает руки сквозь тонкую ткань комбинезона.
– Алекс считает, что отношения механиков с трофейными итальянскими танками одиннадцать дробь тридцать девять – это секс. Интересно, как он оценил бы то, что мы делаем сейчас?
Грустно ухмыльнувшись своим мыслям, второй лейтенант Мэллоу осматривает возвышающиеся над люком моторного отсека худые зады механиков. Ему страшно хочется закричать, выругаться и пнуть в каток свой командирский танк, но он сдерживается – это было бы поступком, недостойным офицера и джентльмена.
Тяжелый крейсерский танк марк два… Концентрация лжи в названии машины просто выдающаяся. Самая толстая броня – тридцать миллиметров, на фоне современных машин это даже не смешно. Скорость двадцать шесть километров в час и запас хода в сто миль жирным крестом перечеркивают характеристику «крейсерский». Уродливый гибрид пехотных и крейсерских машин унаследовал от обоих родителей худшие черты. В дополнение к этому техническая надежность А-десятого выражается отрицательными числами. С учетом того, что машины третьего королевского бронетанкового полка не вчера вышли из заводских ворот, непонятно, кто на ком ездит – экипажи на танках, или наоборот. Джону иногда кажется, что танки взвода выходят из строя до того, как их заводят. Так что по меркам Котовского отношения механика и А-десять это наверняка изнасилование человека машиной, многократное, в особо извращенной форме.
Вакансия командира взвода в третьем эскадроне полка появилась по причинам, никак не связанным с боевыми действиями. Скорее, это был несчастный случай на производстве. Предшественник Джона проникся информацией о потерях, понесенных греческим народом в борьбе с фашизмом, и решил в меру сил и способностей принять участие в восстановлении его численности. Предложил, так сказать, услуги породистого производителя. Причем, как электрический ток, устремился к цели по кратчайшему пути, который пролег через постели пирейских портовых шлюх. Несоблюдение техники безопасности, врач, госпиталь – и мистер Мэллоу получил возможность возглавить третий взвод героического третьего эскадрона.
В отличие от машин, этих уродливых головастиков, поставленных на непропорционально узкие гусеницы, люди ему понравились. Спокойные, уверенные в себе, хорошо обученные парни. И никакого боевого опыта. Во всем эскадроне, да и в полку врага не на фотографиях видели единицы. Джон думал, что его просто разорвут на куски, выпытывая информацию о противнике, его вооружении, тактике, слабых и сильных местах. Наивный! Его, конечно, немедленно допросили – о совместных знакомых, о скачках, о том, какая команда, по его мнению, в этом году выиграет чемпионат по регби…
И ни слова о немцах, которые в паре десятков километров отсюда взламывают греческую оборону. Попытки Джона свернуть беседу на военные темы были мягко пресечены командиром роты.
– Мистер Мэллоу, всю информацию о противнике, которую командование сочтет нужным нам сообщить, доведут до господ офицеров на соответствующем брифинге.
Намек более чем прозрачный, но Джон, отравленный опытом боев и миазмами одержимости, без сомнения, исходившими от Котовского, уже не мог остановиться. Он вместе с механиками возился с моторами и перебирал подвески, выбивал запасные части – в этом ему также пригодился накопленный ранее опыт. Он гонял взвод по окрестным горам, заставляя карабкающиеся по склонам экипажи по-дурацки имитировать действия в танке.
У коллег даже начало появляться подозрение – а джентльмен ли в самом деле мистер Мэллоу?
Подозрения развеял сам командир полка. Услышав о странном поведении нового взводного, господин полковник пожал плечами и пояснил, что некоторая экстравагантность поступков и чудачество весьма присущи выпускникам Итона и Кембриджа.
Чудить – это несомненное право каждого бритта, нисколько не ставящее под сомнение его право находиться в обществе. Джона простили и перестали на него коситься.
Подчиненные поворчали и смирились, даже начали гордиться тем, что их взвод не такой, как другие. «Беспокойные ребята» – так они стали себя называть. «Шило в заднице» – стали называть их остальные.
Немцы в очередной раз прорвали греческую оборону и вплотную приблизились к позициям британских дивизий. Третий бронетанковый получил приказ решить проблему тяжелой германской артиллерии раз и навсегда, эскадроны выдвигаются на исходные позиции перед атакой.
Лязгает крышка люка.
– Можем продолжать движение, господин лейтенант, сэр!
– Очень хорошо, Билл.
Экипажи скрываются под броней, взвод продолжает движение, догоняя ушедший вперед эскадрон.
Место для контрудара выбрано грамотно – достаточно большая, почти ровная долина между двух горных хребтов. Прорвавшиеся через гряду боши стремятся на плечах отступающих греков проскочить открытое место, чтобы не дать им времени на организацию обороны. Это дважды хорошо – говорит о том, что укрепления британских дивизий не замечены воздушной разведкой, и дает возможность поймать врага грамотно организованной атакой.
Северные склоны хребта достаточно густо покрыты деревьями и кустарником, чтобы греки считали местность лесом. Сосредоточившиеся на опушке эскадроны надежно укрыты от посторонних взглядов, а танкистам разворачивающееся сражение видно как раз неплохо. Картина очень похожа на игру в солдатики на лоскутном одеяле, только одеяло очень большое, а солдатики маленькие. Греки не бегут – они организованно отходят, огрызаясь короткими контратаками, немногочисленные батареи полевой артиллерии время от времени разворачиваются, дают два-три, много – пять залпов, стремительно сворачиваются, цепляют пушки к упряжкам и, нахлестывая лошадей, меняют позицию. Не просто так – через несколько минут на оставленном артиллеристами месте начинают рваться тяжелые гаубичные снаряды. По мере продвижения боя на юг огонь германской артиллерии слабеет – ей не хватает дальности. Значит, там, за хребтом, немецкие расчеты цепляют свои гаубицы к транспортерам и грузовикам, запрягают в зарядные ящики вереницы откормленных крепких битюгов с коротко подстриженными хвостами и начинают движение следом за наступающей пехотой. Именно в тот момент, когда наибольшее количество пушек будет не на позициях, а в пути, надлежит нанести встречный удар – сильный, безжалостный и решительный.
– Приготовиться!
То, что время приходит, понятно уже и без команды. На дорогах оставленного союзниками хребта появляются хвосты пыли, поднятые колесами и гусеницами немецких колонн.
– Заводи!
У союзников нет осадной артиллерии, швыряющей набитые тротилом чугунные чемоданы на пару десятков километров, но полевых орудий достаточно для хорошего артналета.
Сотни стволов открывают огонь по заранее пристрелянным рубежам, засыпают осколками наступающую пехоту, опрокидывают мотоциклы, заставляют шарахнуться к укрытиям поддерживавшие пехоту броневики.
Джон не отрывается от бинокля. Впереди разбитые, смешавшиеся порядки передовых батальонов, дым от разгорающихся пожаров, в эфире – лай команд, которыми германские командиры пытаются восстановить порядок. Над головами несколькими волнами с ревом идут на север самолеты, и никого не удивляет соседство в одном строю машин с белыми восьмиконечными и красными пятилучевыми звездами, а чуть выше на крыльях «харрикейнов» ясно видны цветные круги королевских ВВС. Первые самолеты сваливаются в пике, атакуют невидимые для танкистов цели, а с юга наплывает новый гул – союзная авиация подняла в воздух все, что способно нести бомбы и ракеты, все, что способно прикрыть ударные самолеты от «мессершмиттов» и «макки».
– Вперед!
Под лязг гусениц расступаются перед глазами кусты, распахивается обзор, увеличиваются, наползают куски лоскутного одеяла, превращаются в поля, сады и виноградники. Началась Работа – та самая, с большой буквы.
– Билл, Лесли, на два часа – пулемет, огонь!
Очереди двух своих машинок, серые фигурки вскидываются, падают, замолкает огонь, прижимавший к земле бросившихся в контратаку греков.
– На полдвенадцатого, броневик в винограднике!
Навстречу очереди автоматической пушки бьют двухфунтовки всех трех машин взвода. Автомат затыкается, после второго залпа над лозами поднимается столб черного дыма.
Немецкая пехота бьет навстречу из противотанковых ружей, серые фигурки вскакивают из-за межевых кустов, замахиваются связками гранат – чаще всего безуспешно, спешащие за танками греки воюют не первый месяц. По противотанковым ружьям и гранатометчикам стреляют все, кто видит. Немецкие части смяты, теперь их очередь пятиться, огрызаясь пулеметными очередями. Потери в танках – единичные, но в наушниках все чаще слышны доклады:
– Продолжить движение не могу, разрыв левой гусеницы
– Вышла из строя коробка передач!
– Перегрев двигателя, вынужден прекратить движение!
Проклятые гробы один за другим выходят из строя, взвод Мэллоу пока в порядке, а навстречу из клубов пыли выкатываются…
Джон несколько секунд не понимает, что в открывающейся картине неправильно. Эти танки, они должны быть с нашей стороны фронта! Почему на серой броне кресты? Потом вспоминает: командирский танк Котовского – трофей, и все становится на свои места.
Немцев больше, чем британцев, за силуэтами панцеров чешской разработки видны машины крупнее, еще угловатее – будто на коробку из-под ботинок уронили сигаретную пачку с торчащим окурком. Немецким генералам тоже надоел темп наступления в пару километров в день, они бросили в бой слегка подлатанные батальоны своей последней танковой дивизии.
При соотношении два к одному переть в атаку – поступок, несомненно, героический, но отравленное Котовским сознание больше не откликается болезненным восторгом на чеканные строфы Теннисона. Искусительница память отзывается в ушах ехидным голосом русского майора:
– Джо, глупо прятаться там, где тебя будут