— Давай все продадим, если найдется покупатель, — сказал отец. — Я поеду жить к Лойзке в Бановцы, да и ты пока пожил бы у нее. Поступишь работать на фабрику, в Батьованах[8] тоже можно устроиться. Теперь работа везде есть, — рассуждал отец с печальной улыбкой.
Сын рассеянно водил глазами по голым стенам в поисках привычных предметов. В углу, над тем местом, где совсем недавно стоял старинный сундук, он увидел свою долю наследства. На гвоздике висели мамины четки.
Перевод И. Богдановой.
СТАДО ОВЕЦ
К полудню в поселок пришли два автобуса. Первый подъехал к школе, второй остановился на краю поселка. В этом втором разместились жители самой низинной части поселка. Дети, женщины, старики, старухи и все остальные, кому следовало уехать в первую очередь по распоряжению эвакуационной комиссии, послушно заняли места в автобусе. Вскоре автобус тронулся в обратный путь.
Проехав метров триста, машина еще раз остановилась и забрала пожилую, лет шестидесяти, женщину, ожидавшую на обочине дороги. Едва завидев показавшийся из-за деревьев автобус, она быстро схватила лежавший на траве потертый чемоданчик, пузатую матерчатую сумку и вышла на дорогу.
Женщину провожал рослый, чуть сгорбленный, в тех же, что и она, годах мужчина. Багажа у него не было. Заметив, что женщине тяжело держать поклажу, он забрал у нее вещи и сказал:
— Давай я поставлю их прямо в автобус.
— Повторяю, если что случится, бросай все и приезжай ко мне! — быстро наказывала ему женщина.
— Ты будешь у Йозефины?
— Конечно. Зачем обременять чужих людей, лучше уж к ней, — ответила женщина.
Автобус остановился, двери распахнулись.
— С богом, — сказал мужчина, поставив вещи в автобус.
— Регор, а ты что — не едешь? — раздался чей-то голос. Люди зашумели. Он отрицательно покачал головой и остался на шоссе.
Когда автобус исчез вдали за деревьями, Регор сошел с шоссе на проселок и направился к дому.
Дорога вела вдоль фруктового сада, огороженного легким забором из досок, орясин и сучьев; на противоположной стороне сад не был огорожен: там волновалась под ветром высокая трава, и никакой границы между садом и кооперативными лугами не было видно.
В саду, ближе к шоссе, росли яблони и вишни, затем черешни многих сортов: пышные, развесистые кроны одних краснели множеством спелых ягод, на других ягоды были еще зеленые, а с деревьев с редкой листвой уже явно сняли урожай.
Отдаленную часть сада занимали низкорослые, благородные сорта персиков и абрикосов. Эти деревья были моложе других, и всякий тотчас заметил бы, что ими хозяин занимается больше всего.
В конце сада стоял дом и за ним, на противоположной стороне небольшого двора, кирпичный хлев и хозяйственные пристройки.
Во дворе росли три могучих ореха. Ветви одного из них распростерлись над самой проселочной дорогой, проходившей мимо дома, другое дерево затенило часть двора у колодца. Третье росло за домом и так неудобно — слишком близко к стене, что ветви опускались на крышу и в ветреную погоду царапали и портили кровлю. Время от времени ветви приходилось обрубать, и крона ореха еще больше разрасталась.
Личные наделы, прилегающие к дому, кончались сразу же за хозяйственными постройками. Общественные луга, что тянулись где-то стороной, здесь подходили к самой проселочной дороге, вместе с ней бежали недолго на юг, и вдруг сразу терялись — их сменяли плодородные поля. Поля простирались далеко-далеко, насколько хватало глаз.
На границе частного надела и кооперативных угодий росли старые акации. Их корни дали много новых побегов, образовавших сплошную живую изгородь.
Регор медленно шел вдоль сада, остановился около абрикосовых деревьев и осмотрел ветви, согнувшиеся под тяжестью плодов.
Ожидался небывалый урожай абрикосов. Еще бы недели три теплой, солнечной погоды, и можно начинать сбор ранних сортов.
Он удовлетворенно покачал головой, улыбнулся, еще раз окинул взглядом сад и пошел дальше.
Миновав двор, он направился к тому месту, где кончался его участок и начинались кооперативные луга. Свернул под акации и спустился вниз по склону. В ограде, сбитой из тонких стволов тополей, отдыхали его овцы. От горячего солнца их защищала тень деревьев.
Овцы зашевелились, когда он подошел, подняли головы, заморгали сонными глазами, словно удивились его появлению в столь необычное время дня.
Регор сел на верхнюю перекладину, ноги опустил на землю и молча смотрел на свое маленькое стадо, овцы больше не обращали на него внимания и отдыхали спокойно, будто им ничто не угрожало и не было прорванной запруды и грозных потоков воды, заливающих все вокруг.
Возможно, тревога преждевременна, думал он, животные обычно чувствуют приближение опасности, а смотри-ка, эти никак не беспокоятся. У него отлегло от сердца. Может, и людей незачем было эвакуировать, рассуждал он. Ведь, сколько он помнит, вода три-четыре раза прорывала запруду и заливала окрестности недалеко от прорыва, а так, чтобы затопило весь остров, пожалуй, еще не было.
Да, беспокоиться понапрасну не стоит, надо выждать, как все сложится в ближайшие часы.
Он снова посмотрел на овец, и вспомнился ему утренний спор с секретарем национального комитета.
Тот подкатил на мотоцикле и с ходу грубо набросился на него:
— Регор, Зуза, собирайте вещи, только самое необходимое, и к полудню выходите на шоссе. Вас заберет автобус, который пойдет из поселка.
— А что такое? Почему? — спросил он секретаря.
— Ты что, с неба свалился? Эвакуация. Все население до вечера должно покинуть территорию острова.
— Все?
— Да, кроме нескольких молодых, здоровых парней, которые останутся в поселке наблюдать.
— А за моим домом кто наблюдать будет?
— Присмотрят и за твоим.
— А с домашней птицей что делать? — спросила Зуза.
— Выпустить. Ваши куры и утки и так все время на кооперативных лугах выгуливаются. Не бойтесь, не пропадут, — ответил ей секретарь.
— А с овцами как же? — спросил Регор.
— С какими овцами?
— С моими. Ты же знаешь, у меня девять овец.
— Придется оставить.
— Как это — выпустить что ли, как и птицу в поле?
— На все времени не хватит. Сейчас речь идет о людях. Ведь и другие много что оставляют. И моя свинья тут останется. Выпущу ее во двор, и это все, что могу для нее сделать! — рассердился секретарь.
— То свинья, а то овцы, — отрезал Регор.
— Какая разница?
— Большая!
— Знаешь, Регор, я с тобой спорить не буду, у меня и так дел по горло. Как хочешь, а к двенадцати ждите с женой на шоссе.
— Дорогой мой Мартин, ты мне не приказывай. Я сделаю так, как считаю нужным, — отрезал Регор.
— Сейчас я тебе никакой не дорогой. Я по серьезному делу, так что учти! Я тебе сказал, что делать. Не послушаешься — пеняй на себя! — строго сказал секретарь, включил мотор и помчался проселочной дорогой обратно.
— Твоя свинья здесь останется… Ах ты, дурак. Разве это одно и то же, овца и свинья? Какая разница, какая разница — тебе, может, никакой, — ругался про себя Регор. — А ты посмотри на овцу, хорошенько посмотри, да в глаза ей загляни, сразу поймешь, какая разница! Нашел тоже — сравнивать овцу со свиньей! Только ты на такое способен!
Секретарь задел его больное место, все мог Регор снести, только не предложение плюнуть на любимых овец, на его маленькое стадо! Давно уже мечтал он обзавестись своими овцами, да прошло много лет, пока его мечта сбылась. Пять лет назад он завел одну овцу, водил ее с собой на веревке, как собаку, пас по овражкам, на лугу, на клеверище, люди над ним посмеивались: «Где, мол, ты Регор, купил свою длинношерстную собаку, присоветуй, мы бы тоже такую купили». Посмеялись, посмеялись да и перестали. А у него с каждым годом поголовье увеличивалось, он не водил уже своих овец на веревке, и только гордо поглядывал на стадо издали, будто снова он стал молодой и здоровый, как когда-то давно, когда пастушил у бачи[9] на севере. Люди перестали посмеиваться, привыкли к нему и к его овцам и даже начали завидовать, когда узнали, что за шерсть он выручает приличные деньги. А в последнее время многие позаводили себе овцу-другую, уразумели, что не требуют они особого ухода, а в дом приносят лишнюю крону и новые радости.
— Да, а ты, Мартин, говоришь — какая разница. Ничего-то ты не понимаешь, хоть и секретарь…
Жена настаивала, чтобы он ехал с ней к сестре Йозефине, живущей в подгорном районе. Не хочет она мотаться по интернатам да всяким организованным для эвакуированных домам, родня всегда родня, а у них, слава тебе господи, родня не только здесь, на низине, но и в других местах.
Его убедить не удалось, без овец Регор не двинется с места; жена перестала настаивать и уехала одна.
Хорошо и сделал, что не поехал, убеждал он себя. Он встал, еще раз посмотрел на овец и пошел.
Направился он к дому. Побродив по двору, заглянул в колодец — не закисла ли вода, не подходят ли грунтовые воды. Но нет, вода поблескивала глубоко внизу, грунтовые воды еще не подняли уровень. Для полной уверенности он вытащил ведро воды, попробовал ее, подержал во рту и не почувствовал никакого привкуса; вкус был обычный, он досыта напился и довольный пошел в дом.
Жене он пообещал перенести самые ценные вещи на чердак, хотя не верил, что этим стоит заниматься. Ведь если большая вода хлынет сюда, все равно всё пойдет к черту; но коли уж обещал, то решил слово сдержать.
Пополудни он таскал наверх мешки, поднял даже кое-что из мебели, электроприборы, продукты и, на всякий случай, бидон с питьевой водой.
Солнце уже садилось, когда он, уставший от работы, вышел во двор и сел отдохнуть под ореховое дерево.
Передохнув, вернулся в дом, поел супу, который сварила жена, налил стакан домашнего вина и выпил.
Потом зачерпнул два ведра свежей воды, отправился к загону и напоил овец; бросил им травы и клевера из копны, на луг овец уже не выпустил. На всякий случай, думал он, лучше не распускать их, пусть все будут под рукой.