— Ну да, за дровами, — разозлился Вендел. — Да и тебе не мешало бы вылезти из постели, а то еще замерзнешь тут. Черт бы тебя побрал!
— Зачем мне все это, дрова не помогут, — ответил Бенедикт.
— Да оставь ты свою болтовню раз и навсегда, — заорал Вендел — он знал, что последует дальше.
— Дрова? Другое мне нужно, другое… — завел Бенедикт, будто и не слыша Вендела. — Молодую, огневую — вот кого мне надо. Она бы меня согрела, душеньку развеселила!
— Заткнись, старик! — сказал Вендел.
— Легко тебе, с изъяном-то, — отплатил за оскорбление Бенедикт. — Кабы ты хоть раз почувствовал, какая это силушка, на что она человека толкает, ты сам бы заткнулся!
— Да в голову меня ранило, в голову!.. — ответил Вендел.
— Ври больше! — продолжал Бенедикт. — Никто тебе не верит. Все знают, что там у тебя…
— Ты, старая сука, я тебе заткну пасть! — процедил Вендел и шагнул к кровати.
— А чего злишься, коли неправда? — ухмыльнулся Бенедикт.
— Да вранье все это.
— Хоть бы Ольга вернулась!.. — мечтательно сказал Бенедикт. — Я бы сразу выздоровел.
— Да вовсе ты и не болен! — сказал Вендел. — А эта шлюха толстозадая не вернется. Выбрось ты все это из головы.
— Легко тебе… — заныл Бенедикт.
— Где взять веревку? — нетерпеливо крикнул Вендел.
— Вон на гвозде висит.
Вендел шагнул в угол, взял веревку и вышел.
— Легко тебе! — крикнул вслед ему Бенедикт.
Далеко за полдень собирал Вендел в лесу сухие сучья. Потом охапками снес за запруду, сложил все, как следует, стянул веревкой и впрягся в тележку.
Он старался идти размеренным шагом, не останавливался, пока не дошел до дому. Развязал веревку, свалил хворост на землю. Тонкие сучья оставил во дворе, толстые отнес в сарай.
Он еще возился с хворостом, когда услышал Ольгин голос:
— Что, снова зима? Холодно? — сказала она вместо приветствия.
Ее появление удивило Вендела, но он и виду не показал. Даже не взглянул на Ольгу, продолжая перекладывать сучья из одной охапки в другую, буркнул сквозь зубы:
— Холодно.
— Ох, да ты сам как сосулька, — засмеялась Ольга. В ее голосе он почувствовал скрытую опасность, его охватило какое-то неопределенное беспокойство.
— Сосулечка, сосулечка, — все веселее смеялась Ольга.
Вендел ничего не ответил. Размышлял, над чем она так смеется. Над его пиджаком в заплатах? Или над облезлой бараньей папахой. Да, наверняка ее рассмешила шапка. Эта папаха не одну голову согревала, прежде чем досталась Венделу. Он давно собирался купить новую шапку. Даже выбрал у Рондоша в деревне хорошую шапку, как раз впору, и уже деньги доставал, чтобы заплатить, как вдруг ему стало ужасно жалко старой папахи. Пожалел он и покойного отца, который ему оставил ее, и себя тоже пожалел. Шапку он так и не купил, ушел из магазина, а в деревне снова развлекались рассказами о его «блажи»: «Опять на него нашло, В прошлый раз у Рондоша в магазине нашло!».
А Вендел потом размышлял над своим поступком и вовсе не стыдился его. «Правильно и сделал, что не купил, — убеждал он себя. — Эта отцова шапка дороже всех папах, шапок и шляп у Рондоша!»
«Вот сволочь, над моей шапкой смеется!» — решил Вендел.
— Не смейся, — сказал он. — Не смейся, а то так двину, — пригрозил он всерьез и только тогда взглянул на Ольгу.
Если б не голос и смех, он бы ее не узнал! Вендел поклялся бы, что перед ним стоит совершенно незнакомая женщина.
Он знал — Ольге давно уже за тридцать, а этой женщине никто не дал бы и тридцати. Она выглядела совсем городской дамочкой, из тех, что Вендел встречал во время своих редких поездок в районный центр и что казались ему элегантными, неземными и возвышенными; и всегда, столкнувшись с такой женщиной на улице, он прижимался к стене или сходил с тротуара на дорогу и опускал глаза.
Всякий раз, встречаясь с этаким неземным существом, Вендел краснел, ощущал странную слабость в желудке, которая разливалась по всему телу, пронизывала руки и ноги, так что он, обессилев, не мог сдвинуться с места.
А в голове вихрем неслись мысли, порождая странное ощущение какой-то неопределенности, неуверенности в своих силах. До того доходило, что Вендел не мог вспомнить свое собственное имя.
Если, не дай бог, дамочка замечала все эти проявления его робости и, довольная результатами своей неотразимости, улыбалась ему, тут он и вовсе терял последние силы, чуть не падал в обморок и чувствовал, что вот-вот умрет…
Потом, когда дамочка уходила и все возвращалось на круги своя, Вендел, униженный и пристыженный, клялся, что ноги его никогда не будет в городе, что больше он не вылезет из своего дома, разве что до ближайшей деревни. И тогда он смертельно ненавидел всех женщин, а привлекательных особенно.
И вот теперь такая женщина стояла перед ним! А он что-то ляпнул ей! И пусть у этой женщины Ольгины голос и смех! Пусть. Все равно эта женщина из города, одна из них. Вендел наклонился над хворостом и ждал, что будет дальше.
Но Ольга не могла знать его души. Когда Вендел пригрозил ей, она посерьезнела и приняла его слова так, будто они к ней и относятся, а вовсе не к той обычной Ольге из прошлого, которая знавала Вендела-дурачка, Вендела — кроткую овцу, буянившего лишь в тех случаях, когда ему казалось, что люди смеются над его святынями.
— А ты все такой же. Так никогда и не изменишься? — спросила Ольга, вышла из его двора и направилась к своему дому.
Когда Вендел осмелился взглянуть ей вслед, было уже поздно. Ольга как раз скрылась за дощатым забором.
Смеркалось. Вендел хотел продолжать работу, но все же не закончил ее. Ему было холодно, настроение испортилось. Ох уж эта Ольга! Ее появление нарушило привычный ритм, поколебало душевное равновесие. Нет, не Ольгино возвращение было тому виной. Вернись та, прежняя Ольга, Вендела бы это не тронуло, вовсе нет. Его сбила с толку не Ольга, а перемена в ней!
Вендел все время думал про Ольгу. И все, что он чувствовал, не было его давней ненавистью к женщинам. Эта встреча, которой он всегда боялся, произошла не на городском асфальте, а на родной земле, которая поддержала Вендела в решающую минуту. Видно, именно все это и определило, что нахлынувшие на Вендела чувства были совсем иными, нежели те, которые в подобных обстоятельствах овладевали им в городе. Вендел еще не понимал, что это за странные ощущения, но в глубине души радовался им и, когда они ослабевали, старался вернуть их, представляя себе женщину с Ольгиным смехом и голосом. Он запер двери сарая и пошел домой. Растопил печь, налил в кастрюлю воды и поставил на плиту. Подложил в огонь дров, в кастрюлю с водой бросил несколько картофелин, сел на кровать и разулся. Потом повалился на спину и стал слушать, как потрескивает огонь в печи. Вскоре он заснул.
Проснувшись, вскочил и подбежал к плите. Картошка уже сварилась. Ложкой он вытащил ее из горячей воды в миску и оставил остывать.
Все это он проделал в полутьме, при слабом свете догорающих углей. Только потом зажег керосиновую лампу и подбросил хворосту в огонь. Когда огонь разгорелся, добавил сучьев потолще и начал чистить картошку.
Чистить картошку Вендел терпеть не мог. То она совсем остывала и была уже не так вкусна, как с пылу, с жару. То была слишком горячая, и, обжигая себе пальцы, он чистил ее быстро и небрежно, вместе с кожурой сдирая целые куски картофелины, транжирил добро, хотя в кладовой было почти пусто, а до будущего урожая еще далеко.
Он успел очистить всего две картофелины, как отворились двери. Вошла Ольга. Она прошла через кухню, положила на стол какой-то сверток и подошла к Венделу. От ее внимания не ускользнуло, с какой неохотой он чистит картошку, она отобрала у него нож и сама взялась за дело.
Вендел отошел в сторонку, уселся на скамью и глядел на Ольгу. Она ловко чистила одну картофелину за другой, руки ее так и мелькали, любо-дорого глядеть!
Сперва Вендел был благодарен Ольге за то, что она избавила его от неприятной работы. Но вскоре переполнявшая его благодарность уступила место другому, новому чувству. И оно целиком захватило Вендела. Он чувствовал себя как когда-то давно, когда был еще маленьким мальчиком; отец гладил его шершавой ладонью по голове, и это поглаживание убаюкивало, рождало ощущение, близкое тому редкому в человеческой жизни состоянию, которое называют «счастливыми минутами».
Вендел погрузился в какое-то странное полузабытье. На губах его блуждала тихая улыбка, взгляд повлажнел, и с языка уже не рвались больше злые слова, Вендел весь словно помягчал…
Ольга очистила последнюю картофелину, повернулась к Венделу и спросила:
— Как тебе приготовить?
Вендел вздрогнул, очнулся и пробормотал:
— Просто так.
— С чем будешь есть?
— С солью, — ответил Вендел.
— Надо бы хоть жиру добавить. Где он у тебя?
— В кладовке.
Ольга принесла из кладовой ложку жиру, положила в кастрюлю, а когда жир растопился, бросила картошку и долго помешивала деревянной ложкой. Потом открыла буфет, поискала тарелку, не найдя, сняла кастрюлю с огня и поставила на стол перед Венделом.
Вендел молча жевал картошку. И снова одолевала его эта странная полудрема. Мысли его уносились далеко в прошлое, к дням детства. Из хаоса воспоминаний постепенно возникали отчетливые видения.
Соседский Штефан долгие годы жил старым холостяком, женился, когда ему было уже под сорок. Венделу исполнилось тогда пятнадцать лет. У него пробивались первые усики, его начинали волновать женские округлости, которых здесь на безлюдье не было слишком много. Когда Штефан привез на бричке свою молодую жену Ольгу, для Вендела это был дар небес. Ольга, существо пышное и соблазнительное, с той минуты сделалась источником всех его снов и юношеских фантазий, всегда желанной, но недостижимой.
Ольга родилась в деревне за болотами. Выросла в мазанке и отнюдь не была принцессой. Когда подвернулся случай выйти замуж за сына богатого крестьянина, она, ни минуты не колеблясь, ответила ему «да» и покинула родительскую халупу с многочисленными детьми, бесконечными болезнями, взаимными попреками и нуждой. Ее не смущали завистливые разговоры менее удачливых подружек и их матерей, которые без устали судачили насчет большой разницы в возрасте между Ольгой и ее суженым. Она уехала со Штефаном, и будущее не страшило ее. Ольга знала, что старый Бартала уже много лет вдовствует, значит, она придет в хозяйство без хозяйки, и ждет ее не ревнивая, скупая и подозрительная свекровь, а дом — полная чаша и тихое восхищение двух одиноких мужчин.