Да, заботы пришли, а он их не ждал. Его вторая молодость приближалась к концу. В феврале он в первый раз дал осечку. Напрасно Ольга домогалась своего, он не в силах был ей ответить.
Иногда ему еще удавалось с грехом пополам ублажить Ольгу, но однажды все как отрезало. Трубка угасла навсегда.
Ольга раз или два еще с ним встретилась. Но ничего, кроме заигрываний, больше не получилось. А Ольгу это вовсе не устраивало. Как только она поняла, что старик выдохся, она отшила его за ненадобностью. Напрасно выклянчивал он ее нежность. Напрасно просиживал целыми часами в кустах недалеко от ее двора. Ольгу раздражала его назойливость, и в конце концов однажды она науськала на него собак.
Больше он к ней не заходил. На улице тоже не показывался. Целыми днями лежал в избе, и только ночью выходил подышать воздухом. Казалось, он слегка помешался. Если кто-нибудь с ним заговаривал, он бредил только Ольгой. И даже спустя много лет она одна была у него на уме. Бедняга Бенедикт.
И снова пришла весна. Венделу исполнилось восемнадцать, и эти его восемнадцать лет безжалостно требовали своего. Никакого снисхождения к Венделу: что им было за дело, что парень живет на хуторе и далеко вокруг нет ни одной другой женщины, кроме грешницы.
Мать у Вендела умерла очень молодой, но успела запечатлеть в его детской душе свои представления о добре и зле. Она была верующей в настоящем смысле этого слова. Она не высиживала целыми днями в костеле. Да и как бы она это делала, если ближайший католический костел находился в двадцати километрах! Она носила храм божий в душе. И сыну сумела внушить, что все поступки, которые человек собирается свершить, нужно сначала проверить божьим помыслом. По ее представлениям, «божьим помыслом» и был внутренний голос, который звучит в душе того, кто остается человеком, когда свершает поступок. Да, по ее мнению, это тот тихий голос, что называется совестью.
Вендел пошел характером в мать и поэтому унаследовал ее взгляды на жизнь. Так же, как и мать, Вендел не призывал бога-идола, не поклонялся мертвым алтарям. Его не ошеломил звон серебра. Уважение, которое он оказывал богу, было, собственно говоря, уважением к древним законам предков. И благодарил он за все, что помогало победе добра и делало человека человеком.
Вендел становился мужчиной. И Ольга это заметила. В обычных условиях опытной женщине, какой Ольга, без сомнения, и была, не понадобилось бы много времени, чтобы вскружить голову парню его возраста. Она бы уж позаботилась, чтобы его бросило в дрожь при виде ее наготы. Только Вендел оказался крепким орешком. Он не остался равнодушным к ее вызывающей дерзости, по ночам его донимали соблазнительные видения. Но он сопротивлялся. Его душевная совестливость и естественная тяга мужчины к женщине сошлись в смертельном поединке. Этот поединок продолжался долгие месяцы, и результат все время колебался. Но Ольга была уверена, что время работает на нее.
Она придумывала самые хитроумные ловушки, но добыча ускользала. Через некоторое время Ольга заметила, что в борьбе с этим мальчиком ей уже не важны ни ее престиж и удовлетворение женского тщеславия, ни даже месть Штефану. Она поняла — дело в чем-то гораздо большем. Это не только телесная тяга к девственнику, в ней проснулось более глубокое чувство, и дело было не в потребности физического удовлетворения, во всяком случае, оно не играло главной роли. Как говорится, Ольга затосковала по сердечной гармонии. Но, по ее представлениям, путь к этой гармонии лежал только через постель.
На следующее лето с отцом Вендела случился удар. Долго он не мучился. На Вендела легли все заботы по обширному хозяйству. Он гнул спину от восхода и до заката. Эти недели, полные печали и труда, помогли Венделу избавиться от мыслей о мирской суете. Смерть отца была будто указующий перст божий: видишь, человече, чем все кончается. Видишь, сколь низменны твои страсти, сколь они бренны и сколь глупо полагаться на них. Жалкий человек, не гонись за мимолетными мгновениями, ищи высших целей.
Жестокость внезапной смерти его отца произвела впечатление и на Ольгу. Она покинула поле боя, признаваясь себе, что первую схватку проиграла. Осенью Венделу надо было идти в армию, времени оставалось не так уж много.
В конце лета на хуторе появились представители кооператива из деревни за болотами, с ними пришли какие-то люди из района. Они убеждали хуторян вступить в кооператив, а то ведь работают как каторжные, и никакого толку. Барталы и слышать не хотели ни о каком кооперативе, зубами и когтями держались они за свое хозяйство. И даже младший Штефан, равнодушный ко всему на свете, отверг предложение агитаторов. Но Вендел заявление подписал.
— Ты предатель! — кинул ему в лицо на другой же день старый Бартала.
— Почему это я предатель?
— Он еще спрашивает?!
— А что я должен делать? Мне через месяц в армию, кто тут позаботится обо всем?
— Мы бы позаботились.
— Вы?
— Ну да, — кивнул старый Бартала.
— Вы и со своим-то еле справляетесь.
— Был бы жив отец, он бы вбил тебе ума в башку, — вздохнул старик и ушел.
Вендел свел коров и лошадей в кооператив. Свиней продал. Удалось продать и кое-что из сельскохозяйственного оборудования. А когда он выручил немного и за сданное зерно, то с такой кучей денег уже меньше боялся армии.
Последний месяц свободы он использовал как следует. Не делал ничего, кроме самого необходимого, целыми днями валялся на кровати, а когда хотел есть, шел в курятник, резал курицу и варил. Каждый день он сворачивал шею курице или подросшему цыпленку. В будни и праздники объедался мясом, но так и не успел уничтожить всю живность. Когда пришла повестка, во дворе кудахтало и гоготало еще много птицы.
Служить его отправили далеко. Через три месяца он попал в автомобильную катастрофу и долго валялся по больницам. Наконец переломы ног срослись, рваные раны на голове затянулись. Но Вендел уже не был таким парнем, как раньше. У него постоянно болела голова, и его не оставляла мысль, что во время всех этих операций его обокрали — будто врачи повынимали из головы что-то самое главное. Ему казалось, что у него не настоящая голова, как у всех людей, а так — скорлупа от пустого яйца. Для службы Вендел уже не годился.
На хутор он вернулся осенью. Вернулся худой, бледный, изменившийся до неузнаваемости. Отпер двери родительского дома и вошел. На первый взгляд ничего не переменилось. Все вещи были на своих местах. Никто не воспользовался долгим отсутствием хозяина и не растащил их.
Духота непроветренного помещения навалилась на Вендела, так что он даже отшатнулся под ее напором. Быстро распахнул все окна, устроил сквозняк и вышел в сад.
Цветочные клумбы, за которыми и после материной смерти отец заботливо ухаживал, затянул бурьян. Дорожки сузились, заросли травой, и Вендел подумал: еще годик — и от них совсем ничего не останется. А вот яблони росли как ни в чем не бывало. И плодоносили, пока не нуждаясь в заботе человека. На ветвях алели дозревающие плоды. И этот пустяк, такой обычный и маловажный в другое время, сейчас, в минуту возвращения, ужасно обрадовал Вендела. Он любовался яблоками на дереве, наслаждался их ароматом и цветом, но и не помышлял сорвать хоть одно.
Немного погодя Венделу нестерпимо захотелось поговорить с кем-нибудь. Он еще не забыл ссоры с Барталами, поэтому решил навестить Бенедикта.
Он застал старика дома. Бенедикт сидел за столом и что-то ел. Когда Вендел вошел, старик вздрогнул и испуганно посмотрел на него. Он не привык к гостям; на его лице читалось возмущение — как это Вендел решился его побеспокоить. Казалось, вот-вот он велит Венделу убраться подобру-поздорову.
Вендел вынул из кармана пиджака несколько пачек сигарет, положил их перед Бенедиктом и сел на табуретку. Старик отодвинул горшок с едой, взял одну пачку и тотчас закурил.
— Сигареты я привез тебе из самой Чехии. Отличные сигареты, — сказал Вендел.
Старик ничего не ответил, курил. Он успокоился, и на лице его не осталось и следа волнения.
— Как дела? Как Ольга? — спросил Вендел.
— Чего выспрашиваешь?! Не на дурака напал! — рассердился Бенедикт. — Она сюда не ходит. Но придет. Я еще буду ей в самый раз. Живет с этим старым… А я ведь мужик что надо, не ему чета… — Старик затих, злобно пофыркал, потом сообщил: — Она с весны живет с этим, да у них, верно, и раньше что-нибудь было, а то с чего бы Штефан повесился.
— Кто, Штефан? — удивился Вендел.
— А ты ничего и не знаешь? Молодой Штефан весной повесился. За домом в саду и повесился, — сообщил Бенедикт и захихикал. — Жандармы тут ходили, всех допрашивали и меня искали, я от них в лесу спрятался, — хвалился старик. — Они и в другой раз приходили, только меня не нашли, где им, я ведь здесь все знаю! Какое мне дело, что Штефан повесился? Ему, может, там лучше.
— Повесился? — не мог прийти в себя Вендел, и по спине у него пробежал озноб. — Зачем он это сделал? Из-за Ольги?
— Нет-нет, не из-за нее! Из-за своего отца. Застал их вместе. Да, должно́, так и было, вместе их застиг, — разъяснял он свою версию смерти Штефана. — И потому уже не мог своего отца почитать.
Вендела это известие поразило. Добрые чувства, с которыми он вернулся домой, прошли. Он ощутил странную слабость, и тут же у него начала разламываться голова, давали о себе знать последствия аварии. Он схватился обеими руками за голову, не замечая ничего вокруг. Должно быть, сидел так долго. Когда стало немного легче, он увидел, что Бенедикт бегает вокруг и упрашивает его выпить воды.
Он выпил холодной воды — полегчало.
— Что это с тобой? — спрашивал Бенедикт. — Ты только не вздумай мне тут помереть, — причитал он.
— Да не бойся. Ничего, уже прошло. Это голова… Потому меня и из армии отпустили.
— Тебя ранило? Пуля в голову попала?
— Нет. Мы в машине перевернулись.
— Ага, — сказал Бенедикт. — В машине. Вот видишь, такой молодой, и баста, вот беда-то какая…
— Ты говоришь, они сожительствуют? — спросил Вендел.